Бедиа Чиквани чуть свет разбудил птичий голос. Птичка не пела, она то ли звала кого-то, то ли делилась с кем-то новостью.
— Золотой клюв, меду и сахарку тебе! — приветствовал Бедиа пташку, распахивая настежь окно. Потом стал по голосу искать птичку и увидел ее. На ветке росшего у ворот граба прыгала и щебетала черноголовка. Нет, не щебетала, а явно звала кого-то или делилась с кем-то новостью. Кого? С кем? Бедиа окинул внимательным взором все деревья во дворе, все колья в плетне, но вторую птичку так и не нашел. А черноголовка продолжала прыгать на ветке и без умолку лепетала что-то на своем птичьем языке.
— Что, черноголовка, с какими вестями пожаловала? — улыбнулся Бедиа, провожая взглядом перелетевшую с граба на гранатовое дерево птичку.
— Много я понимаю в твоих «квист-чириках»… Но золотого клюва я тебе все же желаю, — проговорил Бедиа и стал одеваться.
— Чр-р-р… Чирик, чирик, чик! — Черноголовка перелетела на орех.
— Да будет тебе! Понял я все — рассвело, солнце встало, день выдался погожий, и я должен встать и заняться делом… Так я и делаю. Что еще? Говори уж человеческим языком!
— Чирик, чирик, чик!
— А ну тебя с твоим чириканьем! — Бедиа взмахнул рукой. Птичка переменила место — уселась на кол, склонила голову набок, искоса взглянула на Бедиа и еще раз чирикнула:
— Чик-чирик!
Бедиа удивленно огляделся — «с кем это она тараторит?». Кругом не было ни одной птички, — «рехнулась пташка!».
Бедиа не спеша спустился во двор, подошел к кукурузному амбару, поднялся по приставленной лестнице, взял три желтых початка и, не сходя с лестницы, стал кормить кур и индюшек, со всех сторон сбежавшихся к амбару.
— Квист, квист, чик-чирик! — напомнила о себе черноголовка.
— Золотой клюв, золотой клюв, чего еще тебе? Есть хочется? Пожалуйста, угощайся, если не боишься подавиться.
Птичка приняла приглашение. Она без зазрения совести присоединилась к курам и индюшкам и клюнула зерно, но, не сладив с ним, тут же бросила его.
— А что я тебе говорил? — усмехнулся Бедиа. Он спустился с лестницы, вошел в кухню, достал из ларя сито, тряхнул несколько раз, собрал отруби и вернулся на двор — покормить черноголовку, но птички уже не было.
В полдень пришел почтальон Геронтий Цанава.
— Магарыч с тебя, уважаемый Бедиа! Телеграмма из Тбилиси, от сына!
— Что ему понадобилось?
— Прочти сам, тут все написано.
Бедиа взял из рук почтальона телеграмму, надел очки и громко прочел:
«Гульрипши Буденного восемь Бедна Чиквани тчк
Срочно вышли пятьсот рублей тчк Здоров тчк
целую твой Гванджи».
— Как ты сказал? Магарыч? Да тебя во двор не следовало впускать, да что поделаешь — профессия у тебя такая! — Бедиа небрежно надел телеграмму на торчавший в стене гвоздь и направился в кухню за вином. Геронтий Цанава присел на стульчик и в ожидании угощения с удовольствием провел рукой по усам.
Бедиа появился с початым кувшином «изабеллы» в руке, налил только Геронтию.
— Видать, отличное у тебя вино, уважаемый Бедиа, коли так бережешь его… — произнес с нескрываемой иронией Геронтий и встал, готовясь произнести тост.
— Ну и язык же у тебя, Геронтий Цанава! Ты сперва попробуй вино, а потом изливай свой яд! А может, такого вина нет во всей округе, а? — И чтобы придать своим словам больше убедительности, Бедиа налил себе.
— Что ж, выпьем, коли так… Дай бог этому дому всего доброго и хорошего, обилия продуктов и здоровья, а остальным вы лично наделены богато, уважаемый Бедиа, побольше бы таких, как вы, добрых людей на побережье Черного моря, и вечная память вашей дорогой супруге, уважаемой Эсме, которая, так сказать, не дожила до счастья своего сына, но вы для вашего дома и отец и мать, за здоровье надежды этого дома, нашего маленького Гванджи! — выпалил одним духом Геронтий и опрокинул в рот стакан.
— Спасибо! — поблагодарил Бедиа.
Геронтий выждал, пока выпитое вино добралось до желудка, потом воздел к небу руки и глаза.
— Стыд и срам тебе, Бедиа Чиквани!.. Боже мой, пошло насмарку мое месячное лечение в Карловых Варах!..
— Ты что, белены объелся, Геронтий Цанава? — насторожился Бедиа.
— Друг я тебе или враг, Бедиа Чиквани? Насилу удалось сбить сахар до нормы, а ты напоил меня настоянной на сахаре гадостью! Что мне теперь делать?!
— За такую телеграмму тебя следовало стрихнином напоить!
— Если это пойло ты считаешь лучше стрихнина, то заблуждаешься, Бедиа Чиквани! — проговорил Геронтий и сам налил себе второй стакан.
— Получил, получил добрую весть, радуйся! Пришли, говорит, пятьсот рублей… Копейка в копейку… Об этом ты чирикала все утро, да? Фу, чтоб тебя!..
— С кем ты разговариваешь, Бедиа? — удивился Геронтий.
— Да с птичкой! Как заладила с утра — «чирик» да «чирик». Вот и начирикала пятьсот целковых! — Бедиа в сердцах замахнулся на птичку. Та вспорхнула, перелетела на ель.
— Чирик, чирик, чик!
— Я тебе дам «чик-чик»! Пошла к черту? — рассердился Бедиа.
— Да ты, вижу, понимаешь птичий язык! О чем это она? — рассмеялся Геронтий.
— Спроси сам — узнаешь!
— Чего тебе, птичка? — спросил Геронтий.
— Чирик, чик! — ответила черноголовка.
— Не может быть! — удивился Геронтий и налил себе третий стакан.
— А ну, катитесь отсюда оба, пока целы! — Бедна нагнулся за камнем. Птичка улетела.
— Брось камень, Бедиа Чиквани! Я не птичка, летать не горазд, а идти иду, видишь? — Геронтий осушил третий стакан и направился к воротам.
— С такой телеграммой на лучшее вино не рассчитывай, Геронтий дорогой, так что впредь не утруждай себя, позвони прямо с почты и передай содержание. Понятно? — крикнул вдогонку Бедиа.
— Понятно! — сказал Геронтий и, затянув «Кучхи бедниери», покинул двор.
Еще час Бедиа бесцельно бродил по двору, а потом пошел к соседям Гогелия — занять денег.
— Просто удивительно, уважаемая Аграфена! С самого утра птичка не дала покоя! А в полдень Геронтий Цанава принес телеграмму — денег просит мой наследник!.. Пишет, что здоров, но я ума не приложу — зачем ему понадобилось пятьсот рублей! Месяц тому назад послал ему столько же… информировал соседку Бедиа в виде вступления.
— Не про вашего будь сказано, уважаемый Бедиа, но… Нынешняя молодежь… Ни на шаг, ни на шаг нельзя ей доверять!.. Стоит на минуту отвести глаза, и — пожалуйста, тут тебе и морфий, и черт его знает какая еще там гадость.
— Господь с вами, уважаемая Аграфена, что вы такое говорите! — испугался Бедиа.
— Так оно и есть, уважаемый Бедиа… Вот, пожалуйста, сыночек Палладия Когоскуа… Привел жену, — прости господи, — ну впрямь девка из борделя… Того и гляди, уши свекрови и свекру солью набьет!
— Убей меня бог! Рехнулся парень, что ли?
— Видать, рехнулся…
— Вот несчастье-то какое!
— Поэтому вам и надо быть осторожным, уважаемый Бедиа… И не очень-то вашего там… того… тем самым… Да! — предупредила Аграфена соседа. Под «того… тем самым» явно подразумевались деньги, — произнося эти слова, она недвусмысленно провела большим пальцем по указательному…
От соседки Бедиа вернулся смущенный и испуганный. Только он открыл калитку — черноголовка, сидевшая на прибитом к столбику балкона крюке, перепорхнула на ветку черешни и чирикнула:
— Чирик, квист, чик-чик!
— Да говори уж, в чем дело, какая еще беда на мою голову! Душу вымотала, черт тебя возьми! — крикнул Бедиа.
— Чик-чик, чирик!
Бедиа глазом поискал камень, и когда птичка отвернулась, он быстро нагнулся, взял камень и положил себе в карман.
— Чирик, чирик, чирик! — пискнула птичка, перелетая на ветку росшей перед домом груши.
— Золотой клюв, золотой клюв! Боже мой, с чего это бесится птичка, не пойму! Никак несчастье со мной!
— Чирик… — начала было черноголовка, но вдруг запущенный Бедиа камень пронесся над самой ее головкой, и тут же раздался звон разбитого стекла.
Птичка сорвалась с места и в мгновение ока исчезла в соседском дворе.
«Началось!..» — подумал Бедиа. Он поднялся на балкон, вошел в комнату, подошел к разбитому окну, просунул сперва руку, потом голову, словно хотел удостовериться — действительно ли стекло разбито. Потом опустился на тахту и задумался.
«Боже великий, если меня ждет неприятность, пусть это будет разбитое стекло… Чего ко мне пристала птичка, что ей нужно?! Бог ты, в конце концов, или кто? Научи ее человеческой речи или дай мне птичий язык объяснимся, поймем друг друга… Вижу ведь, птичке хочется что-то сказать… А вдруг с мальчиком беда какая?.. Как это Аграфена про молодежь сказала? „Стоит на минуту отвести глаза, и — пожалуйста, тут тебе и морфий, и черт его знает какая еще там гадость…“ Типун ей на язык, чертовой бабе!.. „Привел жену, — ну впрямь девка из борделя…“ Может, она что-то скрывает?.. Говорила намеками… Верно, знает, проклятая, что-то, да не договаривает… „Не очень-то вашего там… того… тем самым…“ Нет, определенно она что-то скрывает от меня!.. Может, он женился? Ну и что? Я сам давно его прошу: женись, сыночек, дай мне поиграть с внучком… Почему же он не сообщил об этом мне? Значит, девка непутевая… И Геронтий нес какую-то чушь… Вино, мол, с сахаром… Жена, мол, не дожила до счастья сына…»
Бедиа бросился к телефону.
— Алло, почта? Это кто? Пация? А кто? Жужуна? Попроси, милая, Геронтия Цанава, почтальона. Бедиа я, Бедиа Чиквани! Дело у меня небольшое…
— А его нет, уважаемый Бедиа. Поехал в Очамчире, на похороны Шакира Эзугбая. Вернется утром, не раньше…
— Тьфу, черт возьми! — Бедиа в сердцах бросил трубку и снова вошел во двор.
— Квист, чирик, квист, чр-р-р… Чирик… — услышал он чириканье черноголовки. В голосе птички было столько печали, горя и мольбы, что Бедиа невольно вздрогнул, волосы у него стали дыбом, лоб покрылся испариной.
— Сгинь отсюда, пока я не сошел с ума и не натворил беды! — взмолился Бедиа и стал опять искать камень. Птичка, словно угадав замысел человека, улетела.
Взволнованный Бедиа снова направился к соседке.
— Уважаемая Аграфена, беда какая-то со мной!.. Не дает покоя проклятая птичка!.. Плачет и причитает с самого утра. Чего только я ей не посулил — и золотого клюва, и меду, и сахару… И камнем вспугнул… Не отстает!.. Утром вы что-то такое говорили… Про морфий… Про жену сына Палладия Когоскуа… Дескать, из борделя она… Может, вам известно и про моего мальчика?.. Так скажите мне, заклинаю вас Илорским крестом, не скрывайте!.. Иначе я с ума сойду, — знаете ведь, единственный он у меня!..
— Убей меня, господи! — запричитала Аграфена. — Как вам не совестно, уважаемый Бедиа! Взрослый мужчина, а испугались чириканья глупой птички! Если б что неладное, стала бы я скрывать?! Я ведь сказала просто так, к слову! При чем тут ваш сын?! А птичка… С чего это она расплакалась в вашем дворе? Что за птичка?
— Черноголовка, будь она неладна!
— Черногол-о-овка, — многозначительно протянула Аграфена. — А не видели вы во дворе удода?
— Нет, не замечал…
— Ну, тогда все в порядке! Плач черноголовки, уважаемый Бедиа, не к добру, если вслед за ней появится удод, да еще распустит свой гребешок… Не про вас будь сказано, но, помните, так оно и случилось с сыном Отиа Гвинджилия… Пошел, несчастный, на лосося… с сетью… Не успел выдернуть руку… Проглотила его взбушевавшаяся Кодори… А вашему сыну что? Живет он в городе… Тем более, сами изволили сказать, пишет, что жив, здоров… А если он женился, так вам радоваться нужно! Почему думать плохое?! И потом, девки из борделя, они, знаете, бывают и… неплохими. Да… Так что грешно вам, уважаемый Бедиа, волноваться из-за птички…
— Дай бог вам здоровья, утешили меня…
Домой Бедиа вернулся еще более расстроенным.
— Чирик, квист, чик-чик-чик! — птичка с плачем встретила его на дереве у ворот.
Бедиа взбесился. Не найдя камня, он запустил в птичку скинутым с ноги ботинком. В птичку он не попал, и ботинок застрял на дереве. Тогда он снял второй ботинок, бросил в птичку. Ботинок, не задев ее, упал на землю. Черноголовка удивленно искоса взглянула на Бедиа и переменила место. Подобрав ботинок, Бедиа босиком направился к дому, взбежал по лестнице, ворвался в комнату и бросился к столу.
Письмо! Надо сейчас же написать сыну письмо, узнать — в чем же, в конце концов, дело! Неспроста же птичка с утра до вечера плачет и причитает во дворе Бедиа Чиквани! Так просто, без причины, в природе ничего не происходит! Нет, надо написать! А впрочем, пока дойдет письмо да вернется ответ… Сердце не выдержит ожидания! Телеграмму! Телеграмму-молнию!
Бедиа достал из ящика лист бумаги и приступил к составлению телеграммы.
«Тбилиси Палиашвили 714 Амаглобели для Гванджи Чиквани.
Срочно телеграфируй здоровье отец».
Нет, не так. «Телеграфируй семейное положение…» Нет, не то. Какое еще «семейное положение»?!
Может, так: «Срочно приезжай не бойся отец здоров». Нет, этак он перепугается…
Бедиа разорвал бумагу, бросил в бамбуковую корзину. Начал заново.
«Молния Тбилиси Палиашвили 714 Амаглобели для Чиквани.
Сынок срочно приезжай, не пугайся я чувствую себя прекрасно целую твой отец Бедиа».
Не так. Если я чувствую себя прекрасно, зачем ему приезжать, да еще срочно? И к чему молния?
Бедиа зачеркнул слово «молния» и собрался вставить в текст слово «соскучился», как у самого разбитого окна раздался жалобный писк черноголовки:
— Чик-чик-чик, квист, чирик…
Побледневший Бедиа выронил ручку. Он встал, открыл шкаф, достал двуствольный «винчестер», вложил в оба ствола жаканные — на медведя патроны и подошел к окну. Птичка сидела на ветке ореха и продолжала причитать:
— Чирик, квист, чик-чик-чик!
Спускались сумерки. Бедиа плотно пригнал ружье к плечу, долго, долго целился. Поймав маленькую черную головку птички на мушку, Бедиа подумал: «Прости меня, господи!» — и одновременно спустил оба курка.
Громовой звук выстрела разнесся по всему селу.
Сбежавшиеся соседи ахнули: босой, с изуродованной головой Бедиа лежал навзничь у разбитого окна в луже собственной крови. Рядом валялся сломанный «винчестер».
О причине выстрела и смерти Бедиа толком не знал никто.
Сплетни и слухи ползли в народе, переходили из уст в уста, из двора во двор, из дома в дом и наконец вышли за пределы села.
— С утра он был сам не свой…
— На почту, оказывается, звонил Жужуне, спрашивал Геронтия Цанава…
— Утром, оказывается, Геронтий принес ему телеграмму от сына, тот просил выслать деньги…
— Не стал бы он из-за этого стреляться!..
— А может, его…
— Да нет, на убитого он не похож!.. Вот винтовка… Ишь как ее разворотило!..
— Это еще как сказать…
— Дважды он был у меня. Волновался… Говорил о птичке — мол, дурную весть она пророчит… Про морфий говорил, про какую-то женщину из борделя, не помню уж… Был взволнован — это точно…
— Неужели виноват сын?
— Про сына ничего плохого я не слышала. На медицинском он учится, вместе с моим…
— Вот-вот! Медицинский и есть, оказывается, гнездо разврата и жулья…
— А ты не верь глупой болтовне других!.. Твой-то учился в ГПИ, а угодил в тюрьму на два года за хулиганство!
— По недоразумению! У нас дело в кассации в Верховном, и скоро всем вам придется прикусить язык!
— Дай бог!
— Не «дай бог», а так оно и есть!
— Вот она — судьба человека… Говоришь с ним, думаешь — здоров, а он, оказывается, уже не жилец на этом свете…
— А это что за телеграмма на столе? «Я чувствую себя прекрасно»… К чему бы это?..
— Куда уж прекрасней! Никто и ничто больше его не беспокоит…
— Видно, предчувствовал, несчастный, сына звал…
— Все! Погибла семья! Хоть облей дом керосином и подожги!..
— Эх, какой мужик пропал!
— Милиция идет! — сообщил кто-то шепотом, и во дворе наступила гробовая тишина.
Было уже темно, когда во двор Бедиа Чиквани прилетела черноголовка. Она уселась на ветку ореха и жалобно прочирикала:
— Чирик, квист, чик-чик!
Откуда-то появилась вторая черноголовка, подсела к первой и спросила:
— Чикот-чик, чит-чик, чика! — Кого ты разыскиваешь с утра?
— Чирик-чик, чик-чирик, чик! — Птенчика своего, с утра его нет!
— Чик-чук, чир, чр-р!.. — Не бойся, найдется твой птенчик! — успокоила вторая черноголовка первую и улетела.
— Квист, квист, чирик, чирик, квист, чирик! — Где ты, детка моя, отзовись, где ты? — еще раз жалобно позвала птичка. Никто ей не ответил. Лишь издалека, с чужого двора донесся голос второй черноголовки:
— Чик, чик, чир-чирик? — Нашла своего птенчика?
— Чир-р, чук! — Нет, не нашла! — ответила с плачем первая и улетела.
Никто не заметил ни прилета, ни разговора, ни улета черноголовок. Все были заняты собственным горем, собственными мыслями.
В распахнутые ворота Бедиа Чиквани вступала печальная ночь…
Птичка. Нодар Думбадзе
Бедиа Чиквани чуть свет разбудил птичий голос. Птичка не пела, она то ли звала кого-то, то ли делилась с кем-то новостью.
— Золотой клюв, меду и сахарку тебе! — приветствовал Бедиа пташку, распахивая настежь окно. Потом стал по голосу искать птичку и увидел ее. На ветке росшего у ворот граба прыгала и щебетала черноголовка. Нет, не щебетала, а явно звала кого-то или делилась с кем-то новостью. Кого? С кем? Бедиа окинул внимательным взором все деревья во дворе, все колья в плетне, но вторую птичку так и не нашел. А черноголовка продолжала прыгать на ветке и без умолку лепетала что-то на своем птичьем языке.
— Что, черноголовка, с какими вестями пожаловала? — улыбнулся Бедиа, провожая взглядом перелетевшую с граба на гранатовое дерево птичку.
— Квист, квист, чирик, чирик, квист, чирик… — ответила птичка.
— Много я понимаю в твоих «квист-чириках»… Но золотого клюва я тебе все же желаю, — проговорил Бедиа и стал одеваться.
— Чр-р-р… Чирик, чирик, чик! — Черноголовка перелетела на орех.
— Да будет тебе! Понял я все — рассвело, солнце встало, день выдался погожий, и я должен встать и заняться делом… Так я и делаю. Что еще? Говори уж человеческим языком!
— Чирик, чирик, чик!
— А ну тебя с твоим чириканьем! — Бедиа взмахнул рукой. Птичка переменила место — уселась на кол, склонила голову набок, искоса взглянула на Бедиа и еще раз чирикнула:
— Чик-чирик!
Бедиа удивленно огляделся — «с кем это она тараторит?». Кругом не было ни одной птички, — «рехнулась пташка!».
Бедиа не спеша спустился во двор, подошел к кукурузному амбару, поднялся по приставленной лестнице, взял три желтых початка и, не сходя с лестницы, стал кормить кур и индюшек, со всех сторон сбежавшихся к амбару.
— Квист, квист, чик-чирик! — напомнила о себе черноголовка.
— Золотой клюв, золотой клюв, чего еще тебе? Есть хочется? Пожалуйста, угощайся, если не боишься подавиться.
Птичка приняла приглашение. Она без зазрения совести присоединилась к курам и индюшкам и клюнула зерно, но, не сладив с ним, тут же бросила его.
— А что я тебе говорил? — усмехнулся Бедиа. Он спустился с лестницы, вошел в кухню, достал из ларя сито, тряхнул несколько раз, собрал отруби и вернулся на двор — покормить черноголовку, но птички уже не было.
В полдень пришел почтальон Геронтий Цанава.
— Магарыч с тебя, уважаемый Бедиа! Телеграмма из Тбилиси, от сына!
— Что ему понадобилось?
— Прочти сам, тут все написано.
Бедиа взял из рук почтальона телеграмму, надел очки и громко прочел:
«Гульрипши Буденного восемь Бедна Чиквани тчк
Срочно вышли пятьсот рублей тчк Здоров тчк
целую твой Гванджи».
— Как ты сказал? Магарыч? Да тебя во двор не следовало впускать, да что поделаешь — профессия у тебя такая! — Бедиа небрежно надел телеграмму на торчавший в стене гвоздь и направился в кухню за вином. Геронтий Цанава присел на стульчик и в ожидании угощения с удовольствием провел рукой по усам.
Бедиа появился с початым кувшином «изабеллы» в руке, налил только Геронтию.
— Видать, отличное у тебя вино, уважаемый Бедиа, коли так бережешь его… — произнес с нескрываемой иронией Геронтий и встал, готовясь произнести тост.
— Ну и язык же у тебя, Геронтий Цанава! Ты сперва попробуй вино, а потом изливай свой яд! А может, такого вина нет во всей округе, а? — И чтобы придать своим словам больше убедительности, Бедиа налил себе.
— Что ж, выпьем, коли так… Дай бог этому дому всего доброго и хорошего, обилия продуктов и здоровья, а остальным вы лично наделены богато, уважаемый Бедиа, побольше бы таких, как вы, добрых людей на побережье Черного моря, и вечная память вашей дорогой супруге, уважаемой Эсме, которая, так сказать, не дожила до счастья своего сына, но вы для вашего дома и отец и мать, за здоровье надежды этого дома, нашего маленького Гванджи! — выпалил одним духом Геронтий и опрокинул в рот стакан.
— Спасибо! — поблагодарил Бедиа.
Геронтий выждал, пока выпитое вино добралось до желудка, потом воздел к небу руки и глаза.
— Стыд и срам тебе, Бедиа Чиквани!.. Боже мой, пошло насмарку мое месячное лечение в Карловых Варах!..
— Ты что, белены объелся, Геронтий Цанава? — насторожился Бедиа.
— Друг я тебе или враг, Бедиа Чиквани? Насилу удалось сбить сахар до нормы, а ты напоил меня настоянной на сахаре гадостью! Что мне теперь делать?!
— За такую телеграмму тебя следовало стрихнином напоить!
— Если это пойло ты считаешь лучше стрихнина, то заблуждаешься, Бедиа Чиквани! — проговорил Геронтий и сам налил себе второй стакан.
— Чирик-чирик, квист, чирик, чик-чик! — встрепенулась вдруг в плетне черноголовка.
— Получил, получил добрую весть, радуйся! Пришли, говорит, пятьсот рублей… Копейка в копейку… Об этом ты чирикала все утро, да? Фу, чтоб тебя!..
— С кем ты разговариваешь, Бедиа? — удивился Геронтий.
— Да с птичкой! Как заладила с утра — «чирик» да «чирик». Вот и начирикала пятьсот целковых! — Бедиа в сердцах замахнулся на птичку. Та вспорхнула, перелетела на ель.
— Чирик, чирик, чик!
— Я тебе дам «чик-чик»! Пошла к черту? — рассердился Бедиа.
— Да ты, вижу, понимаешь птичий язык! О чем это она? — рассмеялся Геронтий.
— Спроси сам — узнаешь!
— Чего тебе, птичка? — спросил Геронтий.
— Чирик, чик! — ответила черноголовка.
— Не может быть! — удивился Геронтий и налил себе третий стакан.
— А ну, катитесь отсюда оба, пока целы! — Бедна нагнулся за камнем. Птичка улетела.
— Брось камень, Бедиа Чиквани! Я не птичка, летать не горазд, а идти иду, видишь? — Геронтий осушил третий стакан и направился к воротам.
— С такой телеграммой на лучшее вино не рассчитывай, Геронтий дорогой, так что впредь не утруждай себя, позвони прямо с почты и передай содержание. Понятно? — крикнул вдогонку Бедиа.
— Понятно! — сказал Геронтий и, затянув «Кучхи бедниери», покинул двор.
Еще час Бедиа бесцельно бродил по двору, а потом пошел к соседям Гогелия — занять денег.
— Просто удивительно, уважаемая Аграфена! С самого утра птичка не дала покоя! А в полдень Геронтий Цанава принес телеграмму — денег просит мой наследник!.. Пишет, что здоров, но я ума не приложу — зачем ему понадобилось пятьсот рублей! Месяц тому назад послал ему столько же… информировал соседку Бедиа в виде вступления.
— Не про вашего будь сказано, уважаемый Бедиа, но… Нынешняя молодежь… Ни на шаг, ни на шаг нельзя ей доверять!.. Стоит на минуту отвести глаза, и — пожалуйста, тут тебе и морфий, и черт его знает какая еще там гадость.
— Господь с вами, уважаемая Аграфена, что вы такое говорите! — испугался Бедиа.
— Так оно и есть, уважаемый Бедиа… Вот, пожалуйста, сыночек Палладия Когоскуа… Привел жену, — прости господи, — ну впрямь девка из борделя… Того и гляди, уши свекрови и свекру солью набьет!
— Убей меня бог! Рехнулся парень, что ли?
— Видать, рехнулся…
— Вот несчастье-то какое!
— Поэтому вам и надо быть осторожным, уважаемый Бедиа… И не очень-то вашего там… того… тем самым… Да! — предупредила Аграфена соседа. Под «того… тем самым» явно подразумевались деньги, — произнося эти слова, она недвусмысленно провела большим пальцем по указательному…
От соседки Бедиа вернулся смущенный и испуганный. Только он открыл калитку — черноголовка, сидевшая на прибитом к столбику балкона крюке, перепорхнула на ветку черешни и чирикнула:
— Чирик, квист, чик-чик!
— Да говори уж, в чем дело, какая еще беда на мою голову! Душу вымотала, черт тебя возьми! — крикнул Бедиа.
— Чик-чик, чирик!
Бедиа глазом поискал камень, и когда птичка отвернулась, он быстро нагнулся, взял камень и положил себе в карман.
— Чирик, чирик, чирик! — пискнула птичка, перелетая на ветку росшей перед домом груши.
— Золотой клюв, золотой клюв! Боже мой, с чего это бесится птичка, не пойму! Никак несчастье со мной!
— Чирик… — начала было черноголовка, но вдруг запущенный Бедиа камень пронесся над самой ее головкой, и тут же раздался звон разбитого стекла.
Птичка сорвалась с места и в мгновение ока исчезла в соседском дворе.
«Началось!..» — подумал Бедиа. Он поднялся на балкон, вошел в комнату, подошел к разбитому окну, просунул сперва руку, потом голову, словно хотел удостовериться — действительно ли стекло разбито. Потом опустился на тахту и задумался.
«Боже великий, если меня ждет неприятность, пусть это будет разбитое стекло… Чего ко мне пристала птичка, что ей нужно?! Бог ты, в конце концов, или кто? Научи ее человеческой речи или дай мне птичий язык объяснимся, поймем друг друга… Вижу ведь, птичке хочется что-то сказать… А вдруг с мальчиком беда какая?.. Как это Аграфена про молодежь сказала? „Стоит на минуту отвести глаза, и — пожалуйста, тут тебе и морфий, и черт его знает какая еще там гадость…“ Типун ей на язык, чертовой бабе!.. „Привел жену, — ну впрямь девка из борделя…“ Может, она что-то скрывает?.. Говорила намеками… Верно, знает, проклятая, что-то, да не договаривает… „Не очень-то вашего там… того… тем самым…“ Нет, определенно она что-то скрывает от меня!.. Может, он женился? Ну и что? Я сам давно его прошу: женись, сыночек, дай мне поиграть с внучком… Почему же он не сообщил об этом мне? Значит, девка непутевая… И Геронтий нес какую-то чушь… Вино, мол, с сахаром… Жена, мол, не дожила до счастья сына…»
Бедиа бросился к телефону.
— Алло, почта? Это кто? Пация? А кто? Жужуна? Попроси, милая, Геронтия Цанава, почтальона. Бедиа я, Бедиа Чиквани! Дело у меня небольшое…
— А его нет, уважаемый Бедиа. Поехал в Очамчире, на похороны Шакира Эзугбая. Вернется утром, не раньше…
— Тьфу, черт возьми! — Бедиа в сердцах бросил трубку и снова вошел во двор.
— Квист, чирик, квист, чр-р-р… Чирик… — услышал он чириканье черноголовки. В голосе птички было столько печали, горя и мольбы, что Бедиа невольно вздрогнул, волосы у него стали дыбом, лоб покрылся испариной.
— Сгинь отсюда, пока я не сошел с ума и не натворил беды! — взмолился Бедиа и стал опять искать камень. Птичка, словно угадав замысел человека, улетела.
Взволнованный Бедиа снова направился к соседке.
— Уважаемая Аграфена, беда какая-то со мной!.. Не дает покоя проклятая птичка!.. Плачет и причитает с самого утра. Чего только я ей не посулил — и золотого клюва, и меду, и сахару… И камнем вспугнул… Не отстает!.. Утром вы что-то такое говорили… Про морфий… Про жену сына Палладия Когоскуа… Дескать, из борделя она… Может, вам известно и про моего мальчика?.. Так скажите мне, заклинаю вас Илорским крестом, не скрывайте!.. Иначе я с ума сойду, — знаете ведь, единственный он у меня!..
— Убей меня, господи! — запричитала Аграфена. — Как вам не совестно, уважаемый Бедиа! Взрослый мужчина, а испугались чириканья глупой птички! Если б что неладное, стала бы я скрывать?! Я ведь сказала просто так, к слову! При чем тут ваш сын?! А птичка… С чего это она расплакалась в вашем дворе? Что за птичка?
— Черноголовка, будь она неладна!
— Черногол-о-овка, — многозначительно протянула Аграфена. — А не видели вы во дворе удода?
— Нет, не замечал…
— Ну, тогда все в порядке! Плач черноголовки, уважаемый Бедиа, не к добру, если вслед за ней появится удод, да еще распустит свой гребешок… Не про вас будь сказано, но, помните, так оно и случилось с сыном Отиа Гвинджилия… Пошел, несчастный, на лосося… с сетью… Не успел выдернуть руку… Проглотила его взбушевавшаяся Кодори… А вашему сыну что? Живет он в городе… Тем более, сами изволили сказать, пишет, что жив, здоров… А если он женился, так вам радоваться нужно! Почему думать плохое?! И потом, девки из борделя, они, знаете, бывают и… неплохими. Да… Так что грешно вам, уважаемый Бедиа, волноваться из-за птички…
— Дай бог вам здоровья, утешили меня…
Домой Бедиа вернулся еще более расстроенным.
— Чирик, квист, чик-чик-чик! — птичка с плачем встретила его на дереве у ворот.
Бедиа взбесился. Не найдя камня, он запустил в птичку скинутым с ноги ботинком. В птичку он не попал, и ботинок застрял на дереве. Тогда он снял второй ботинок, бросил в птичку. Ботинок, не задев ее, упал на землю. Черноголовка удивленно искоса взглянула на Бедиа и переменила место. Подобрав ботинок, Бедиа босиком направился к дому, взбежал по лестнице, ворвался в комнату и бросился к столу.
Письмо! Надо сейчас же написать сыну письмо, узнать — в чем же, в конце концов, дело! Неспроста же птичка с утра до вечера плачет и причитает во дворе Бедиа Чиквани! Так просто, без причины, в природе ничего не происходит! Нет, надо написать! А впрочем, пока дойдет письмо да вернется ответ… Сердце не выдержит ожидания! Телеграмму! Телеграмму-молнию!
Бедиа достал из ящика лист бумаги и приступил к составлению телеграммы.
«Тбилиси Палиашвили 714 Амаглобели для Гванджи Чиквани.
Срочно телеграфируй здоровье отец».
Нет, не так. «Телеграфируй семейное положение…» Нет, не то. Какое еще «семейное положение»?!
Может, так: «Срочно приезжай не бойся отец здоров». Нет, этак он перепугается…
Бедиа разорвал бумагу, бросил в бамбуковую корзину. Начал заново.
«Молния Тбилиси Палиашвили 714 Амаглобели для Чиквани.
Сынок срочно приезжай, не пугайся я чувствую себя прекрасно целую твой отец Бедиа».
Не так. Если я чувствую себя прекрасно, зачем ему приезжать, да еще срочно? И к чему молния?
Бедиа зачеркнул слово «молния» и собрался вставить в текст слово «соскучился», как у самого разбитого окна раздался жалобный писк черноголовки:
— Чик-чик-чик, квист, чирик…
Побледневший Бедиа выронил ручку. Он встал, открыл шкаф, достал двуствольный «винчестер», вложил в оба ствола жаканные — на медведя патроны и подошел к окну. Птичка сидела на ветке ореха и продолжала причитать:
— Чирик, квист, чик-чик-чик!
Спускались сумерки. Бедиа плотно пригнал ружье к плечу, долго, долго целился. Поймав маленькую черную головку птички на мушку, Бедиа подумал: «Прости меня, господи!» — и одновременно спустил оба курка.
Громовой звук выстрела разнесся по всему селу.
Сбежавшиеся соседи ахнули: босой, с изуродованной головой Бедиа лежал навзничь у разбитого окна в луже собственной крови. Рядом валялся сломанный «винчестер».
О причине выстрела и смерти Бедиа толком не знал никто.
Сплетни и слухи ползли в народе, переходили из уст в уста, из двора во двор, из дома в дом и наконец вышли за пределы села.
— С утра он был сам не свой…
— На почту, оказывается, звонил Жужуне, спрашивал Геронтия Цанава…
— Утром, оказывается, Геронтий принес ему телеграмму от сына, тот просил выслать деньги…
— Не стал бы он из-за этого стреляться!..
— А может, его…
— Да нет, на убитого он не похож!.. Вот винтовка… Ишь как ее разворотило!..
— Это еще как сказать…
— Дважды он был у меня. Волновался… Говорил о птичке — мол, дурную весть она пророчит… Про морфий говорил, про какую-то женщину из борделя, не помню уж… Был взволнован — это точно…
— Неужели виноват сын?
— Про сына ничего плохого я не слышала. На медицинском он учится, вместе с моим…
— Вот-вот! Медицинский и есть, оказывается, гнездо разврата и жулья…
— А ты не верь глупой болтовне других!.. Твой-то учился в ГПИ, а угодил в тюрьму на два года за хулиганство!
— По недоразумению! У нас дело в кассации в Верховном, и скоро всем вам придется прикусить язык!
— Дай бог!
— Не «дай бог», а так оно и есть!
— Вот она — судьба человека… Говоришь с ним, думаешь — здоров, а он, оказывается, уже не жилец на этом свете…
— А это что за телеграмма на столе? «Я чувствую себя прекрасно»… К чему бы это?..
— Куда уж прекрасней! Никто и ничто больше его не беспокоит…
— Видно, предчувствовал, несчастный, сына звал…
— Все! Погибла семья! Хоть облей дом керосином и подожги!..
— Эх, какой мужик пропал!
— Милиция идет! — сообщил кто-то шепотом, и во дворе наступила гробовая тишина.
Было уже темно, когда во двор Бедиа Чиквани прилетела черноголовка. Она уселась на ветку ореха и жалобно прочирикала:
— Чирик, квист, чик-чик!
Откуда-то появилась вторая черноголовка, подсела к первой и спросила:
— Чикот-чик, чит-чик, чика! — Кого ты разыскиваешь с утра?
— Чирик-чик, чик-чирик, чик! — Птенчика своего, с утра его нет!
— Чик-чук, чир, чр-р!.. — Не бойся, найдется твой птенчик! — успокоила вторая черноголовка первую и улетела.
— Квист, квист, чирик, чирик, квист, чирик! — Где ты, детка моя, отзовись, где ты? — еще раз жалобно позвала птичка. Никто ей не ответил. Лишь издалека, с чужого двора донесся голос второй черноголовки:
— Чик, чик, чир-чирик? — Нашла своего птенчика?
— Чир-р, чук! — Нет, не нашла! — ответила с плачем первая и улетела.
Никто не заметил ни прилета, ни разговора, ни улета черноголовок. Все были заняты собственным горем, собственными мыслями.
В распахнутые ворота Бедиа Чиквани вступала печальная ночь…