Восемьдесят маленьких человечков, спасенных католическими монахинями, жили в сиротском приюте, в бывшем домике лесника, на берегу Рейна, где раскинулось обширное поместье. Деревенька Карлсвальд находилась в американской оккупационной зоне. Если бы не этот дом, если бы не тепло и еда, и одежка, которую удавалось для них выклянчить, они бы разбрелись по всему свету в поисках родных, давным-давно переставших искать их самих.
По утрам, в хорошую погоду, монашки строили детей парами и выводили их подышать свежим воздухом — через лес до деревни и обратно. Деревенский плотник, все чаще, по старости лет, впадавший в глубокую задумчивость в самый разгар работы, выходил из своей мастерской поглазеть на это шествие оживленно лопочущих, непоседливых бродяжек и погадать вместе со случайными посетителями, какой национальности родители этих ребят.
— Вон та крошка, — сказал он однажды, — явно француженка. Вы только гляньте, как у нее глазенки блестят!
— А видишь худенького поляка, что руками размахивает? Поляки, они все любят ходить строем.
— Поляк? Где ты нашел поляка? — спрашивал плотник.
— А вон, впереди, такой тощий и серьезный, — отвечали ему.
— Ну-у, нет, — качал головой плотник. — Чтобы поляк был такой долговязый! И откуда у поляка льняные волосы? Немец он, вот что.
Механик пожимал плечами.
— Какая разница? — говорил он. — Все они теперь немцы. Поди докажи, кто у них родители. Если бы тебе случилось воевать в Польше, ты бы признал в нем типичного поляка.
— Смотри-ка, смотри, кто идет, — вдруг расплывался в улыбке плотник, — Ты у нас спорщик известный, но с этим то, согласись, все ясно? Сразу видно — американец!
Шестилетний мальчик, темнокожий, но с голубыми глазами, одиноко замыкавший шествие, оборачивался на их крик, который он слышал изо дня в день, и улыбался слабой вымученной улыбкой. Он вежливо кивал и бормотал по-немецки — на единственном доступном ему языке — какое-то приветствие.
Карл Хайнц — так стали звать его монахини. Но плотник дал ему более броское имя, имя того самого негра, который произвел на них, деревенских, неизгладимое впечатление — бывшего чемпиона мира в тяжелом весе Джо Луиса.
— Джо! — кричал плотник. — Веселей давай! Блесни-ка белыми зубками, Джо. Джо робко улыбался. Плотник хлопал по спине механика.
— А теперь и этот немец! Глядишь, и у нас вырастет свой чемпион-тяжеловес.
Колонна поворачивала за угол, и монахиня, подгоняя отстающих, загораживала собой мальчика. Она и Джо проводили вместе немало времени, потому что Джо, в какое бы место колонны его ни ставили, всегда оказывался в хвосте.
— Ты такой мечтатель, Джо, — говорила монахиня. — Может быть, у тебя на родине все мечтатели?
— Простите, сестра, — говорил Джо. — Я задумался.
— Замечтался.
— А правда, что я сын американского солдата?
— Кто тебе сказал?
— Петер. Он говорит, что моя мать немка, а отец — американский солдат, он уехал и не вернется. Петер говорит, что меня мать оставила у вас, а сама тоже уехала.
В его голосе не было горечи, только недоумение. Петер, самый старший мальчик в приюте, был немец, этакий желчный старичок четырнадцати лет; он помнил своих родителей и братьев с сестрами, и свой дом, и войну, и разные вкусности, которые Джо и представить себе не мог. Петер казался ему существом высшего порядка, человеком, прошедшим огонь и воду, испытавшим все на свете. Вот уж кто точно знал, почему все они здесь и как сюда попали.
— Ну что ты, Джо, не думай об этом, — говорила монахиня. — Никто не знает, кто твои мама и папа. Но они, конечно же, были славные люди, раз ты такой славный.
— А что значит американец? — спросил как-то Джо.
— Это тот, кто живет в другой стране.
— Рядом с нами?
— Есть такие, что живут сейчас рядом с нами, но вообще-то их дом далеко-далеко, туда плыть и плыть.
— Как через нашу речку?
— Гораздо дальше, Джо. Ты и не видел никогда столько воды. Того берега и не разглядеть. Даже если в лодке плыть много дней, все равно до того берега не доплывешь. Я тебе покажу как-нибудь по карте. А Петера, Джо, не слушай. Он все сочиняет. На самом деле он про тебя ничего не знает. Ну-ка, догоняй остальных.
Джо ускорял шаг и, подтянувшись к хвосту колонны, несколько минут старался идти в ногу со всеми. Но вскоре он опять начинал плестись, выуживая из своей крошечной памяти загадочные слова: …солдат… немецкий… американец… у тебя на родине… чемпион… «Шоколадина Джо»… ты не видел никогда столько воды…
— Сестра, — спрашивал Джо, — а что, американцы такие, как я? Они коричневые?
— Одни коричневые, Джо, другие белые.
— А таких, как я, много?
— Да. Много, очень много.
— Почему же я их не видел?
— Просто никто не приезжал в нашу деревню. Они живут в других местах.
— Я хочу к ним.
— Разве тебе здесь плохо, Джо?
— Нет. Только Петер говорит, что я здесь чужой, что я никакой не немец и немцем не вырасту.
— Петер! Нашел кого слушать.
— А почему все просят меня спеть, а потом смеются, и когда я говорю, тоже смеются?
— Смотри-ка, Джо, — говорила монахиня. — Ты только глянь! Во-о-н там, на дереве, видишь? Видишь воробышка со сломанной лапкой? Какой молодчина — совсем еще птенец, бедняга, а до чего независимый! Гляди, гляди. Прыг, скок, прыг-прыг, скок.
Однажды в жаркий летний день, когда колонна поравнялась с мастерской плотника, плотник вышел на порог, чтобы сообщить Джо нечто новое, нечто такое, что взволновало и напугало его.
— Джо! Слышишь, Джо! Твой отец в городе. Ты его уже видел?
— Нет, сударь… нет, не видел, — сказал Джо. — А где он?
— Лишь бы подразнить, — возмутилась монахиня.
— Какое там дразнить, Джо, — продолжал плотник. — Ты, главное, смотри в оба, когда пойдете мимо школы. Сам увидишь — на горе, в рощице.
— Что-то сегодня не видно нашего воробышка, — вдруг оживилась монахиня.
— Как ты думаешь, Джо, верно, лапка у него подживает понемногу?
— Да, сестра. Да-да.
Они приближались к школе, и хотя сестра без умолку говорила о воробышке и цветах и облаках, Джо перестал отвечать ей.
Лес позади школы казался тихим, без признаков жизни.
А потом, в двух шагах от рощицы, Джо увидел голого по пояс, крупного, шоколадного цвета мужчину, с пистолетом на боку. Мужчина отпил из фляги, вытер губы тыльной стороной ладони, окинул мир с улыбочкой, выражавшей царственное презрение, и вновь скрылся в сумраке леса.
— Сестра! — задохнулся Джо. — Мой отец… я видел сейчас моего отца!
— Нет, Джо. Этого не может быть.
— Он там, в лесу. Я видел. Сестра, я хочу к нему, туда…
— Это не твой отец, Джо. Он не знает тебя. Он не захочет тебя видеть.
— Но ведь он совсем такой, как я!
— Тебе туда нельзя, Джо. И не стой тут! — она взяла его за руку и потянула прочь. — Нехорошо так упрямиться, Джо!
Джо молча подчинился. Всю оставшуюся дорогу — а домой они шли кружным путем, в обход школы — он не сказал ни слова. Кроме самого Джо, никто не видел его замечательного отца, и ему не поверили.
Во время вечерней молитвы он вдруг разрыдался.
А в десять часов младшая из монахинь увидела, что его кровать пуста.
В лесу, под огромной растянутой сетью, подшитой лоскутами, зарывшись лафетом в землю и нацелясь стволом в ночное небо, чернело и поблескивало смазкой артиллерийское орудие. Грузовики и прочее оснащение батареи были скрыты за горой.
Пока солдаты, неразличимые в темноте, окапывались вокруг орудия, Джо всматривался туда сквозь редкий частокол кустарника и прислушивался, дрожа всем телом. То, что он слышал, казалось ему тарабарщиной.
— На кой-нам, сержант, окапываться, когда утром так и так сниматься с места? Это ж маневры… Чем рвать пупок, лучше б для вида поискали в окрестностях подходящее место…
— Как знать, дружище, может, этой ночью нам как раз и есть смысл окопаться, — говорил сержант. — Так что давай, не спи на ходу. Слышишь?
Сержант вышел на освещенный луной пятачок: руки в бедра, широченные плечи откинуты назад, — император да и только. Джо узнал в нем мужчину, которым давеча залюбовался. Сержант не без удовольствия послушал, как вгрызаются в землю лопаты, а затем, к ужасу Джо, направился прямиком к его укрытию.
Джо сидел не шелохнувшись, пока башмак не ткнулся ему в бок.
— Ой!
— Кто здесь?
Сержант подхватил Джо и поставил его, как воткнул, на ноги.
— Мать честная, ты что здесь делаешь, малыш? Сбежал? А ну марш домой! Тут тебе не детская площадка.
Он посветил фонариком в лицо Джо.
— Что за чертовщина! — пробормотал он. — Откуда ты взялся?
Он подержал Джо на расстоянии вытянутой руки и легонько встряхнул его, как тряпичную куклу.
— Ты как сюда попал, малыш? Вплавь?
Джо, заикаясь, ответил по-немецки, что искал своего отца.
— Так как ты сюда попал? Что ты здесь делаешь? Где твоя мама?
— Что вы там нашли, сержант? — послышался голос из темноты.
— Сам не пойму, что это за диковина, — отозвался сержант. — Лопочет, что твой фриц, и одет, как фриц, но вы гляньте на него…
И вот уже Джо окружен десятком людей, которые обращаются к нему сначала громко, потом тише, словно считая, что от этого их слова станут понятнее.
Сколько Джо ни объяснял, почему он здесь, они только со смехом пожимали плечами.
— Слушай, капрал, ты же шпрехаешь как Бог. Спросика его еще чего-нибудь.
— Сходите за лейтенантом, — сказал сержант. — Он поговорит с мальчиком и разберется, что тот хочет сказать. Смотрите, как он дрожит! Душа в пятки ушла. Ну что ты; малыш, не бойся, ну…
Он обнял Джо своими ручищами.
— Ну, успокойся. Все будет олл-л-л райт. Гляди, что у меня есть. Мать честная, да он, по-моему, ни разу в жизни шоколада не видел. А ну-ка попробуй. Да не укусит он тебя.
Джо, надежно укрывшийся в бастионе из мускулов от блестевших со всех сторон глаз, надкусил шоколадную плитку. Сначала его розоватые губы, а затем и все его существо погрузилось в теплую, бесконечно сладостную волну, и он весь просиял.
— Улыбается!
— Гляди-ка, прямо светится!
— Да он словно в рай попал. Ей-богу!
— Перемещенные лица, — сказал сержант, прижимая к себе Джо. — Ах ты, бедняга. Вот уж перемещенный так перемещенный. Ну и жизнь, все пошло кувырком и наперекосяк.
— На, малыш. Вот тебе еще шоколадка.
— Не надо больше. Хочешь, чтоб его стошнило? — возмутился сержант.
— Что вы, сержант! Зачем, чтоб стошнило? Нет-нет, сэр.
— Что тут происходит?
Вслед за блуждающим лучом фонарика к группе приближался лейтенант, изящный негр небольшого роста.
— Да вот, лейтенант, мальчик, — сказал сержант. — Забрел на батарею. Прополз, должно быть, мимо часовых.
— Ну так отправьте его домой, сержант.
— Да, сэр. Я и хотел, — сержант откашлялся. — Только странно как-то… ведь мальчишка-то…
Он разомкнул руки, чтобы свет упал на лицо Джо. Лейтенант хмыкнул, не веря своим глазам, и присел рядом на корточки.
— Откуда ты здесь взялся?
— Лейтенант, он говорит только по-немецки, — сказал сержант.
— Где твой дом? — спросил лейтенант по-немецки.
— Далеко-далеко, туда плыть и плыть, — сказал Джо.
— Откуда ты взялся?
— Меня создал Бог, — ответил Джо.
— Этот мальчик станет адвокатом, когда вырастет, — сказал лейтенант по-английски.
— Послушай, — обратился он к Джо, — как тебя зовут? И где твои родные?
— Я Джо Луис, — сказал Джо. — А мои родные — вы. Я убежал из приюта и буду жить с вами.
Лейтенант встал и, качая головой, перевел то, что сказал Джо.
Его слова вызвали бурю восторга.
— Джо Луис! Сразу видать — силач, тяжеловес!
— Ты, главное, ему под левую не попадайся!
— Если он Джо, значит, точно нашел своих родных. Разве мы ему не родня?
— Заткнитесь! — вдруг приказал сержант. — Все заткнитесь. Не до смеха! Нашли повод зубы скалить! Мальчик один на всем белом свете. Тут не до смеха.
Наступило тягостное молчание, которое наконец прервал чей-то тихий голос:
— Да уж, не до смеха.
— Надо взять джип, сержант, и отвезти его в город, — сказал лейтенант.
— Капрал Джексон, распорядитесь.
— Скажите им там, что Джо отличный парень, — попросил Джексон.
— Послушай, Джо, — обратился к нему мягко лейтенант по-немецки. — Ты поедешь со мной и с сержантом. Мы отвезем тебя домой.
Джо вцепился изо всех сил сержанту в плечи.
— Папа! Не надо, папа! Я хочу остаться с тобой.
— Ну, что ты, сынок. Я не твой папа, — растерялся сержант. — Я не твой папа.
— Папа!
— Да он никак прилип к вам, сержант, — сказал солдат. — Похоже, вам его от себя не оторвать. Вот и заполучили сына, сержант, а вы ему за отца будете.
С Джо на руках сержант направился к джипу.
— Ну, чего ты, — говорил он. — Джо, малыш, отпусти, слышишь. Я же не могу сесть за руль. Я не могу сесть за руль, пока ты висишь на мне, Джо. Да ты сядь рядышком, на колени к лейтенанту.
Все снова собрались у джипа. На этот раз они сумрачно наблюдали, как сержант тщетно пытается уговорить Джо отпустить его.
— Я же не хочу сделать тебе больно, Джо. Ну же, давайка сам, Джо. Ну, отпусти меня, Джо, мне надо сесть за руль. Ты так вцепился в меня, что я пальцем не могу пошевелить.
— Папа!
— Послушай, Джо, давай ко мне на колени, — обратился к нему лейтенант по-немецки.
— Папа!
— Джо! Посмотри-ка, Джо, — сказал солдат. — Шоколад! Еще хочешь шоколаду, Джо? А? Целая плитка, Джо, возьми. Только отпусти сержанта и перелезь на колени к лейтенанту.
Джо еще крепче вцепился в сержанта.
— Слушай, что ж ты прячешь шоколад в карман? — возмутился другой солдат. — Положи рядом с Джо. Эй, сходите там за ящиком с плиточным шоколадом, что в грузовике. Положим ящик в джип, на заднее сиденье. Чтобы Джо на двадцать лет хватило.
— Глянь-ка, Джо, — говорил третий солдат. — Видел когда-нибудь часы с браслетом? Вот, смотри, Джо. Видишь, как блестят? Перелезь к лейтенанту на колени, и я дам тебе послушать, как они тикают. Тик-так, тик-так. Ну что, Джо, хочешь послушать?
Джо не шевелился.
Солдат протянул ему часы.
— Ладно, Джо, чего уж там. Бери насовсем. И он быстро пошел прочь.
— Эй, — крикнул кто-то вдогонку, — ты что, спятил? Ты же заплатил за них пятьдесят долларов. На что этой крохе часы за пятьдесят долларов?
— Сам ты спятил, вот что.
— Я? Скажешь тоже. Ну да ладно, чего там… Джо, хочешь ножик? Только обещай, что будешь с ним осторожен. Всегда режь от себя. Понял? Лейтенант, когда привезете его домой, скажите, чтобы он всегда резал от себя.
— Я не хочу домой. Я хочу остаться с папой, — Джо чуть не плакал.
— Джо, солдатам нельзя брать с собой маленьких мальчиков, — сказал лейтенант по-немецки. — И потом, мы чуть свет снимаемся с места.
— А вы за мной вернетесь? — спросил Джо.
— Вернемся, Джо, если сможем. Солдаты никогда не знают, где будут завтра. Мы вернемся проведать тебя, если получится.
— Разрешите отдать Джо весь ящик шоколада, лейтенант? — спросил солдат, таща картонную коробку.
— Не задавайте вопросов, — отвечал лейтенант. — Знать ничего не знаю ни о каком шоколаде. В глаза его никогда не видел.
— Так точно, сэр.
Солдат положил свою ношу на заднее сиденье джипа.
— Он и не собирается отпускать меня, — сокрушенно сказал сержант. — Лейтенант, садитесь-ка за руль вы, а мы с Джо сядем сзади.
Лейтенант с сержантом поменялись местами, и джип медленно тронулся.
— Привет, Джо!
— Не подкачай, Джо!
— Не съешь разом весь шоколад, слышишь?
— Не плачь, Джо. Покажи, как ты улыбаешься.
— Пошире, малыш. Вот так.
— Джо, Джо! Просыпайся, Джо.
Это был голос Петера, самого старшего мальчика в приюте. Голос звучал гулко среди каменных стен.
Джо вздрогнул и сел. Вокруг его кровати толкались приютские дети, пытаясь разглядеть Джо и всякие диковины, что лежали рядом с подушкой.
— Где ты раздобыл пилотку, Джо… и часы, и ножик? — допытывался Петер.
— И что в этой коробке под кроватью?
Джо поднес руку к голове и нащупал солдатскую вязаную пилотку.
— Папа, — пробормотал он сонно.
— Папа! — со смешком передразнил его Петер.
— Да, — сказал Джо, — я ходил ночью к папе. Не веришь?
— Он тоже говорит по-немецки? — с любопытством спросила маленькая девочка.
— Нет, но его друг говорит, — сказал Джо.
— Не видел он никакого отца, — сказал Петер. — Твой отец далеко отсюда, очень далеко, и он никогда не вернется. Он даже про то, что ты живой, и то, наверно, не знает.
— А какой он? — спросила девочка.
Джо задумчиво обвел взглядом комнату.
— Мой папа ростом до потолка, — сказал он наконец. — И шире, чем эта дверь.
Тут он извлек из-под подушки с победоносным видом плитку шоколада.
— И такой же коричневый! — он протянул плитку остальным. — Вот, попробуйте. У меня много!
— Таких людей не бывает, — сказал Петер. — Ты все врешь, Джо.
— Если хочешь знать, у моего папы пистолет с эту кровать или чуть меньше, — счастливо улыбался Джо. — А пушка с этот дом. И таких, как он, было сто и еще сто.
— Джо, кто-то подшутил над тобой, — сказал Петер. — Это был не твой отец. С чего ты взял, что он не дурачил тебя?
— А он плакал, когда мы прощались, — сказал Джо просто. — И обещал совсем скоро отвезти обратно домой, по воде.
Он улыбнулся, счастливый.
— Только это не на том берегу, Петер. Это далеко-далеко, туда плыть и плыть. Он пообещал, и тогда я отпустил его.
Перемещенное лицо. Курт Воннегут
Восемьдесят маленьких человечков, спасенных католическими монахинями, жили в сиротском приюте, в бывшем домике лесника, на берегу Рейна, где раскинулось обширное поместье. Деревенька Карлсвальд находилась в американской оккупационной зоне. Если бы не этот дом, если бы не тепло и еда, и одежка, которую удавалось для них выклянчить, они бы разбрелись по всему свету в поисках родных, давным-давно переставших искать их самих.
По утрам, в хорошую погоду, монашки строили детей парами и выводили их подышать свежим воздухом — через лес до деревни и обратно. Деревенский плотник, все чаще, по старости лет, впадавший в глубокую задумчивость в самый разгар работы, выходил из своей мастерской поглазеть на это шествие оживленно лопочущих, непоседливых бродяжек и погадать вместе со случайными посетителями, какой национальности родители этих ребят.
— Вон та крошка, — сказал он однажды, — явно француженка. Вы только гляньте, как у нее глазенки блестят!
— А видишь худенького поляка, что руками размахивает? Поляки, они все любят ходить строем.
— Поляк? Где ты нашел поляка? — спрашивал плотник.
— А вон, впереди, такой тощий и серьезный, — отвечали ему.
— Ну-у, нет, — качал головой плотник. — Чтобы поляк был такой долговязый! И откуда у поляка льняные волосы? Немец он, вот что.
Механик пожимал плечами.
— Какая разница? — говорил он. — Все они теперь немцы. Поди докажи, кто у них родители. Если бы тебе случилось воевать в Польше, ты бы признал в нем типичного поляка.
— Смотри-ка, смотри, кто идет, — вдруг расплывался в улыбке плотник, — Ты у нас спорщик известный, но с этим то, согласись, все ясно? Сразу видно — американец!
И он кричал мальчику:
— Эй, Джо, когда отвоюешь титул чемпиона?
— Как дела, Джо? — кричал механик. — Эй, «Шоколадина Джо»!
Шестилетний мальчик, темнокожий, но с голубыми глазами, одиноко замыкавший шествие, оборачивался на их крик, который он слышал изо дня в день, и улыбался слабой вымученной улыбкой. Он вежливо кивал и бормотал по-немецки — на единственном доступном ему языке — какое-то приветствие.
Карл Хайнц — так стали звать его монахини. Но плотник дал ему более броское имя, имя того самого негра, который произвел на них, деревенских, неизгладимое впечатление — бывшего чемпиона мира в тяжелом весе Джо Луиса.
— Джо! — кричал плотник. — Веселей давай! Блесни-ка белыми зубками, Джо. Джо робко улыбался. Плотник хлопал по спине механика.
— А теперь и этот немец! Глядишь, и у нас вырастет свой чемпион-тяжеловес.
Колонна поворачивала за угол, и монахиня, подгоняя отстающих, загораживала собой мальчика. Она и Джо проводили вместе немало времени, потому что Джо, в какое бы место колонны его ни ставили, всегда оказывался в хвосте.
— Ты такой мечтатель, Джо, — говорила монахиня. — Может быть, у тебя на родине все мечтатели?
— Простите, сестра, — говорил Джо. — Я задумался.
— Замечтался.
— А правда, что я сын американского солдата?
— Кто тебе сказал?
— Петер. Он говорит, что моя мать немка, а отец — американский солдат, он уехал и не вернется. Петер говорит, что меня мать оставила у вас, а сама тоже уехала.
В его голосе не было горечи, только недоумение. Петер, самый старший мальчик в приюте, был немец, этакий желчный старичок четырнадцати лет; он помнил своих родителей и братьев с сестрами, и свой дом, и войну, и разные вкусности, которые Джо и представить себе не мог. Петер казался ему существом высшего порядка, человеком, прошедшим огонь и воду, испытавшим все на свете. Вот уж кто точно знал, почему все они здесь и как сюда попали.
— Ну что ты, Джо, не думай об этом, — говорила монахиня. — Никто не знает, кто твои мама и папа. Но они, конечно же, были славные люди, раз ты такой славный.
— А что значит американец? — спросил как-то Джо.
— Это тот, кто живет в другой стране.
— Рядом с нами?
— Есть такие, что живут сейчас рядом с нами, но вообще-то их дом далеко-далеко, туда плыть и плыть.
— Как через нашу речку?
— Гораздо дальше, Джо. Ты и не видел никогда столько воды. Того берега и не разглядеть. Даже если в лодке плыть много дней, все равно до того берега не доплывешь. Я тебе покажу как-нибудь по карте. А Петера, Джо, не слушай. Он все сочиняет. На самом деле он про тебя ничего не знает. Ну-ка, догоняй остальных.
Джо ускорял шаг и, подтянувшись к хвосту колонны, несколько минут старался идти в ногу со всеми. Но вскоре он опять начинал плестись, выуживая из своей крошечной памяти загадочные слова: …солдат… немецкий… американец… у тебя на родине… чемпион… «Шоколадина Джо»… ты не видел никогда столько воды…
— Сестра, — спрашивал Джо, — а что, американцы такие, как я? Они коричневые?
— Одни коричневые, Джо, другие белые.
— А таких, как я, много?
— Да. Много, очень много.
— Почему же я их не видел?
— Просто никто не приезжал в нашу деревню. Они живут в других местах.
— Я хочу к ним.
— Разве тебе здесь плохо, Джо?
— Нет. Только Петер говорит, что я здесь чужой, что я никакой не немец и немцем не вырасту.
— Петер! Нашел кого слушать.
— А почему все просят меня спеть, а потом смеются, и когда я говорю, тоже смеются?
— Смотри-ка, Джо, — говорила монахиня. — Ты только глянь! Во-о-н там, на дереве, видишь? Видишь воробышка со сломанной лапкой? Какой молодчина — совсем еще птенец, бедняга, а до чего независимый! Гляди, гляди. Прыг, скок, прыг-прыг, скок.
Однажды в жаркий летний день, когда колонна поравнялась с мастерской плотника, плотник вышел на порог, чтобы сообщить Джо нечто новое, нечто такое, что взволновало и напугало его.
— Джо! Слышишь, Джо! Твой отец в городе. Ты его уже видел?
— Нет, сударь… нет, не видел, — сказал Джо. — А где он?
— Лишь бы подразнить, — возмутилась монахиня.
— Какое там дразнить, Джо, — продолжал плотник. — Ты, главное, смотри в оба, когда пойдете мимо школы. Сам увидишь — на горе, в рощице.
— Что-то сегодня не видно нашего воробышка, — вдруг оживилась монахиня.
— Как ты думаешь, Джо, верно, лапка у него подживает понемногу?
— Да, сестра. Да-да.
Они приближались к школе, и хотя сестра без умолку говорила о воробышке и цветах и облаках, Джо перестал отвечать ей.
Лес позади школы казался тихим, без признаков жизни.
А потом, в двух шагах от рощицы, Джо увидел голого по пояс, крупного, шоколадного цвета мужчину, с пистолетом на боку. Мужчина отпил из фляги, вытер губы тыльной стороной ладони, окинул мир с улыбочкой, выражавшей царственное презрение, и вновь скрылся в сумраке леса.
— Сестра! — задохнулся Джо. — Мой отец… я видел сейчас моего отца!
— Нет, Джо. Этого не может быть.
— Он там, в лесу. Я видел. Сестра, я хочу к нему, туда…
— Это не твой отец, Джо. Он не знает тебя. Он не захочет тебя видеть.
— Но ведь он совсем такой, как я!
— Тебе туда нельзя, Джо. И не стой тут! — она взяла его за руку и потянула прочь. — Нехорошо так упрямиться, Джо!
Джо молча подчинился. Всю оставшуюся дорогу — а домой они шли кружным путем, в обход школы — он не сказал ни слова. Кроме самого Джо, никто не видел его замечательного отца, и ему не поверили.
Во время вечерней молитвы он вдруг разрыдался.
А в десять часов младшая из монахинь увидела, что его кровать пуста.
В лесу, под огромной растянутой сетью, подшитой лоскутами, зарывшись лафетом в землю и нацелясь стволом в ночное небо, чернело и поблескивало смазкой артиллерийское орудие. Грузовики и прочее оснащение батареи были скрыты за горой.
Пока солдаты, неразличимые в темноте, окапывались вокруг орудия, Джо всматривался туда сквозь редкий частокол кустарника и прислушивался, дрожа всем телом. То, что он слышал, казалось ему тарабарщиной.
— На кой-нам, сержант, окапываться, когда утром так и так сниматься с места? Это ж маневры… Чем рвать пупок, лучше б для вида поискали в окрестностях подходящее место…
— Как знать, дружище, может, этой ночью нам как раз и есть смысл окопаться, — говорил сержант. — Так что давай, не спи на ходу. Слышишь?
Сержант вышел на освещенный луной пятачок: руки в бедра, широченные плечи откинуты назад, — император да и только. Джо узнал в нем мужчину, которым давеча залюбовался. Сержант не без удовольствия послушал, как вгрызаются в землю лопаты, а затем, к ужасу Джо, направился прямиком к его укрытию.
Джо сидел не шелохнувшись, пока башмак не ткнулся ему в бок.
— Ой!
— Кто здесь?
Сержант подхватил Джо и поставил его, как воткнул, на ноги.
— Мать честная, ты что здесь делаешь, малыш? Сбежал? А ну марш домой! Тут тебе не детская площадка.
Он посветил фонариком в лицо Джо.
— Что за чертовщина! — пробормотал он. — Откуда ты взялся?
Он подержал Джо на расстоянии вытянутой руки и легонько встряхнул его, как тряпичную куклу.
— Ты как сюда попал, малыш? Вплавь?
Джо, заикаясь, ответил по-немецки, что искал своего отца.
— Так как ты сюда попал? Что ты здесь делаешь? Где твоя мама?
— Что вы там нашли, сержант? — послышался голос из темноты.
— Сам не пойму, что это за диковина, — отозвался сержант. — Лопочет, что твой фриц, и одет, как фриц, но вы гляньте на него…
И вот уже Джо окружен десятком людей, которые обращаются к нему сначала громко, потом тише, словно считая, что от этого их слова станут понятнее.
Сколько Джо ни объяснял, почему он здесь, они только со смехом пожимали плечами.
— Где он выучился немецкому, хотел бы я знать?
— У тебя есть папа, малыш?
— А мама есть?
— Шпрехен зи дойч? Гляньте, кивает! Ясно дело, говорит.
— Слушай, капрал, ты же шпрехаешь как Бог. Спросика его еще чего-нибудь.
— Сходите за лейтенантом, — сказал сержант. — Он поговорит с мальчиком и разберется, что тот хочет сказать. Смотрите, как он дрожит! Душа в пятки ушла. Ну что ты; малыш, не бойся, ну…
Он обнял Джо своими ручищами.
— Ну, успокойся. Все будет олл-л-л райт. Гляди, что у меня есть. Мать честная, да он, по-моему, ни разу в жизни шоколада не видел. А ну-ка попробуй. Да не укусит он тебя.
Джо, надежно укрывшийся в бастионе из мускулов от блестевших со всех сторон глаз, надкусил шоколадную плитку. Сначала его розоватые губы, а затем и все его существо погрузилось в теплую, бесконечно сладостную волну, и он весь просиял.
— Улыбается!
— Гляди-ка, прямо светится!
— Да он словно в рай попал. Ей-богу!
— Перемещенные лица, — сказал сержант, прижимая к себе Джо. — Ах ты, бедняга. Вот уж перемещенный так перемещенный. Ну и жизнь, все пошло кувырком и наперекосяк.
— На, малыш. Вот тебе еще шоколадка.
— Не надо больше. Хочешь, чтоб его стошнило? — возмутился сержант.
— Что вы, сержант! Зачем, чтоб стошнило? Нет-нет, сэр.
— Что тут происходит?
Вслед за блуждающим лучом фонарика к группе приближался лейтенант, изящный негр небольшого роста.
— Да вот, лейтенант, мальчик, — сказал сержант. — Забрел на батарею. Прополз, должно быть, мимо часовых.
— Ну так отправьте его домой, сержант.
— Да, сэр. Я и хотел, — сержант откашлялся. — Только странно как-то… ведь мальчишка-то…
Он разомкнул руки, чтобы свет упал на лицо Джо. Лейтенант хмыкнул, не веря своим глазам, и присел рядом на корточки.
— Откуда ты здесь взялся?
— Лейтенант, он говорит только по-немецки, — сказал сержант.
— Где твой дом? — спросил лейтенант по-немецки.
— Далеко-далеко, туда плыть и плыть, — сказал Джо.
— Откуда ты взялся?
— Меня создал Бог, — ответил Джо.
— Этот мальчик станет адвокатом, когда вырастет, — сказал лейтенант по-английски.
— Послушай, — обратился он к Джо, — как тебя зовут? И где твои родные?
— Я Джо Луис, — сказал Джо. — А мои родные — вы. Я убежал из приюта и буду жить с вами.
Лейтенант встал и, качая головой, перевел то, что сказал Джо.
Его слова вызвали бурю восторга.
— Джо Луис! Сразу видать — силач, тяжеловес!
— Ты, главное, ему под левую не попадайся!
— Если он Джо, значит, точно нашел своих родных. Разве мы ему не родня?
— Заткнитесь! — вдруг приказал сержант. — Все заткнитесь. Не до смеха! Нашли повод зубы скалить! Мальчик один на всем белом свете. Тут не до смеха.
Наступило тягостное молчание, которое наконец прервал чей-то тихий голос:
— Да уж, не до смеха.
— Надо взять джип, сержант, и отвезти его в город, — сказал лейтенант.
— Капрал Джексон, распорядитесь.
— Скажите им там, что Джо отличный парень, — попросил Джексон.
— Послушай, Джо, — обратился к нему мягко лейтенант по-немецки. — Ты поедешь со мной и с сержантом. Мы отвезем тебя домой.
Джо вцепился изо всех сил сержанту в плечи.
— Папа! Не надо, папа! Я хочу остаться с тобой.
— Ну, что ты, сынок. Я не твой папа, — растерялся сержант. — Я не твой папа.
— Папа!
— Да он никак прилип к вам, сержант, — сказал солдат. — Похоже, вам его от себя не оторвать. Вот и заполучили сына, сержант, а вы ему за отца будете.
С Джо на руках сержант направился к джипу.
— Ну, чего ты, — говорил он. — Джо, малыш, отпусти, слышишь. Я же не могу сесть за руль. Я не могу сесть за руль, пока ты висишь на мне, Джо. Да ты сядь рядышком, на колени к лейтенанту.
Все снова собрались у джипа. На этот раз они сумрачно наблюдали, как сержант тщетно пытается уговорить Джо отпустить его.
— Я же не хочу сделать тебе больно, Джо. Ну же, давайка сам, Джо. Ну, отпусти меня, Джо, мне надо сесть за руль. Ты так вцепился в меня, что я пальцем не могу пошевелить.
— Папа!
— Послушай, Джо, давай ко мне на колени, — обратился к нему лейтенант по-немецки.
— Папа!
— Джо! Посмотри-ка, Джо, — сказал солдат. — Шоколад! Еще хочешь шоколаду, Джо? А? Целая плитка, Джо, возьми. Только отпусти сержанта и перелезь на колени к лейтенанту.
Джо еще крепче вцепился в сержанта.
— Слушай, что ж ты прячешь шоколад в карман? — возмутился другой солдат. — Положи рядом с Джо. Эй, сходите там за ящиком с плиточным шоколадом, что в грузовике. Положим ящик в джип, на заднее сиденье. Чтобы Джо на двадцать лет хватило.
— Глянь-ка, Джо, — говорил третий солдат. — Видел когда-нибудь часы с браслетом? Вот, смотри, Джо. Видишь, как блестят? Перелезь к лейтенанту на колени, и я дам тебе послушать, как они тикают. Тик-так, тик-так. Ну что, Джо, хочешь послушать?
Джо не шевелился.
Солдат протянул ему часы.
— Ладно, Джо, чего уж там. Бери насовсем. И он быстро пошел прочь.
— Эй, — крикнул кто-то вдогонку, — ты что, спятил? Ты же заплатил за них пятьдесят долларов. На что этой крохе часы за пятьдесят долларов?
— Сам ты спятил, вот что.
— Я? Скажешь тоже. Ну да ладно, чего там… Джо, хочешь ножик? Только обещай, что будешь с ним осторожен. Всегда режь от себя. Понял? Лейтенант, когда привезете его домой, скажите, чтобы он всегда резал от себя.
— Я не хочу домой. Я хочу остаться с папой, — Джо чуть не плакал.
— Джо, солдатам нельзя брать с собой маленьких мальчиков, — сказал лейтенант по-немецки. — И потом, мы чуть свет снимаемся с места.
— А вы за мной вернетесь? — спросил Джо.
— Вернемся, Джо, если сможем. Солдаты никогда не знают, где будут завтра. Мы вернемся проведать тебя, если получится.
— Разрешите отдать Джо весь ящик шоколада, лейтенант? — спросил солдат, таща картонную коробку.
— Не задавайте вопросов, — отвечал лейтенант. — Знать ничего не знаю ни о каком шоколаде. В глаза его никогда не видел.
— Так точно, сэр.
Солдат положил свою ношу на заднее сиденье джипа.
— Он и не собирается отпускать меня, — сокрушенно сказал сержант. — Лейтенант, садитесь-ка за руль вы, а мы с Джо сядем сзади.
Лейтенант с сержантом поменялись местами, и джип медленно тронулся.
— Привет, Джо!
— Не подкачай, Джо!
— Не съешь разом весь шоколад, слышишь?
— Не плачь, Джо. Покажи, как ты улыбаешься.
— Пошире, малыш. Вот так.
— Джо, Джо! Просыпайся, Джо.
Это был голос Петера, самого старшего мальчика в приюте. Голос звучал гулко среди каменных стен.
Джо вздрогнул и сел. Вокруг его кровати толкались приютские дети, пытаясь разглядеть Джо и всякие диковины, что лежали рядом с подушкой.
— Где ты раздобыл пилотку, Джо… и часы, и ножик? — допытывался Петер.
— И что в этой коробке под кроватью?
Джо поднес руку к голове и нащупал солдатскую вязаную пилотку.
— Папа, — пробормотал он сонно.
— Папа! — со смешком передразнил его Петер.
— Да, — сказал Джо, — я ходил ночью к папе. Не веришь?
— Он тоже говорит по-немецки? — с любопытством спросила маленькая девочка.
— Нет, но его друг говорит, — сказал Джо.
— Не видел он никакого отца, — сказал Петер. — Твой отец далеко отсюда, очень далеко, и он никогда не вернется. Он даже про то, что ты живой, и то, наверно, не знает.
— А какой он? — спросила девочка.
Джо задумчиво обвел взглядом комнату.
— Мой папа ростом до потолка, — сказал он наконец. — И шире, чем эта дверь.
Тут он извлек из-под подушки с победоносным видом плитку шоколада.
— И такой же коричневый! — он протянул плитку остальным. — Вот, попробуйте. У меня много!
— Таких людей не бывает, — сказал Петер. — Ты все врешь, Джо.
— Если хочешь знать, у моего папы пистолет с эту кровать или чуть меньше, — счастливо улыбался Джо. — А пушка с этот дом. И таких, как он, было сто и еще сто.
— Джо, кто-то подшутил над тобой, — сказал Петер. — Это был не твой отец. С чего ты взял, что он не дурачил тебя?
— А он плакал, когда мы прощались, — сказал Джо просто. — И обещал совсем скоро отвезти обратно домой, по воде.
Он улыбнулся, счастливый.
— Только это не на том берегу, Петер. Это далеко-далеко, туда плыть и плыть. Он пообещал, и тогда я отпустил его.