Э. Л. всегда с нескрываемым раздражением читал в газетах объявления типа: «Шофер Х принес в комиссариат бумажник, который он обнаружил на сиденье своей машины» или «Разыскивается дамская сумочка, забытая в такси такого-то числа, содержащая…». Садясь в такси, он почти инстинктивно проводил рукой между кожаными сиденьями и дверцами машины, а иногда так даже и приподнимал тяжелые подушки, чтобы убедиться, не выпало ли что из карманов у предыдущего пассажира.
Поскольку лень нашего героя была куда сильнее его непорядочности, он никогда всерьез не задумывался о мошенничестве, — чем воровство отличается от иных профессий? — однако вкладывал какую-то поистине детскую веру в чудесные случайности, будь то безумная любовь и состояние в придачу или нежданная находка. Бумажник в такси был для него чем-то большим, нежели просто метафорой редкой удачи, — это была идефикс, завладевшая его помыслами настолько, что каждый день он начинал подбрасывая монетку в попытке узнать, не сегодня ли доведется ему найти вожделенный кошелек. И даже если день не приносил желанного чуда, на следующее утро он начинал игру снова и снова, упорно бросая монету до тех пор, пока не выпадала удача. Он не чурался также и угадывания суммы будущей находки, которую методом исключения и при помощи все той же чудодейственной монетки выбирал между тремястами, девятью тысячами, тридцатью семью и, наконец, семьюдесятью двумя тысячами франков.
Подобное ребячество способно даровать человеку немалую уверенность в себе, и то спокойствие, с каким он проходил через полосы отчаянного безденежья, в гораздо большей степени объяснялось его надеждой обнаружить-таки в один прекрасный день заветный бумажник, нежели теми пачками банкнот, которые он занимал и перезанимал, чтобы появляться в свете и прилично одеваться. Даже в моменты полной нищеты он, пренебрегая автобусом или метро, без тени сомнения садился в такси, чтобы в очередной раз попытать счастья.
В то утро, когда, проезжая по набережной Тюильри, Э. Л. нащупал под сиденьем какой-то плотный и упругий предмет — оказавшийся сумкой инкассатора, толщина которой с уверенностью позволяла предположить неплохой улов, — он с облегчением улыбнулся. Более того, он с удовольствием бы расхохотался при мысли о том, что по нелепой прихоти судьбы одна из четырех или пяти значительных сумм, неотвратимо пропадающих куда-то каждый год, оказалась в руках одной из четырех или пяти персон, которые не без наивности ожидали эту сумму заполучить. Но, опасаясь, как бы внезапно нахлынувшее возбуждение не испортило банальной неловкостью всей прелести произошедшего, он решил оставить ликование на потом.
Пряча сумку под полой пальто, Э. Л. взглянул в узкое зеркальце, и печать ничем не примечательной скуки на его лице, а также непременная светлая шляпа рассеяли последние остатки беспокойства.
И в самом деле, найти его будет непросто — прежде всего он дал шоферу адрес некоего кафе. Не то чтобы он всерьез думал провести там время, просто квартира друга, к которому он направлялся, располагалась на втором этаже ровнехонько над означенным заведением. Следующая удача — шофер едва взглянул на него, когда он садился в машину, и наверняка не сможет припомнить, на какой стоянке это произошло. Наконец, сама эта стоянка находилась у оживленного выхода из вокзала, что едва ли облегчит те поиски, которые со временем будут неизбежно предприняты.
Машина уже почти подошла к месту назначения, когда Э. Л., взглянув на счетчик, обнаружил не без легкого холодка по спине, что у него нет мелочи, а имевшаяся банкнота в пять франков значительно перекрывала стоимость поездки. Ждать, пока шофер отсчитает сдачу, означало предоставить ему великолепную возможность изучить лицо седока и даже запомнить эту злосчастную светлую шляпу — но, выскочив из машины не дожидаясь расплаты, он еще больше рисковал пробудить подозрение несоизмеримой величиной чаевых.
Поэтому, как только такси остановилось, Э. Л. крикнул:
— Я не вижу на террасе человека, который назначил мне встречу, отвезите-ка меня на бульвар И…, дом 28.
Это была какая-то финансовая контора — Э. Л. никогда там не бывал, но адрес почему-то запомнил, — достаточно удаленная для того, чтобы довести плату за проезд до заветных пяти франков. Расчет оказался точным. Он вылез из машины, стараясь не попадаться на глаза водителю, протянул ему мятую бумажку и не спеша поднялся по ступенькам банка. Вновь появившись на крыльце через несколько минут, он прошел три ближайшие улицы и только тогда позволил себе подозвать еще одно такси.
Перескакивая через целые пролеты, он взлетел по лестнице своего дома и спрятал сумку в глубине платяного шкафа у себя в комнате. Затем, как если бы день только начинался, он размеренным шагом вышел на улицу, приказал очередному таксисту отвезти себя к другу, визит к которому только что с такой поспешностью отложил, и вообще не пропустил ни единого номера намеченной программы, а потому и вернулся к себе домой — точнее, к матери, с которой все еще жил вместе, — лишь поздно вечером.
Только тогда он смог как следует ознакомиться с содержимым своей находки. Пересчитывая банкноты, он испытал то самое возбуждение, которое утром, руководствуясь соображениями безопасности, вынужден был подавить. Увы, впоследствии ему, несмотря на все старания, так и не довелось испытать это возбуждение вновь, да и само происшествие с течением времени неотвратимо погружалось в топь обыденной рутины. Пока же результат был таков: тысяча триста шестьдесят семь купюр по тысяче франков, еще несколько ассигнаций разного достоинства и акции на сумму около сорока тысяч. Э. Л. не был человеком упрямым, а потому с легкостью простил судьбе небрежение его каждодневными упражнениями в устном счете — ведь сумма не совпала ни с одной из облюбованных им цифр, это не были ни триста франков, ни девять тысяч, ни тридцать семь, ни даже семьдесят две тысячи. На мгновение в голове его промелькнула мысль, не происходит ли это небольшое состояние из банка, в котором он случайно оказался утром, однако буквы, оттиснутые на потертой коже сумки, опровергли подобное предположение.
Сердце бешено стучало в груди. Э. Л. до такой степени потерял контроль над собой, что даже забыл пересчитать банкноты во второй раз. Позже, исправив эту досадную оплошность, он осознал, что отныне ему суждено быть скупцом.
Как правило, Э. Л. смотрел на вещи и события с точки зрения случая. Разумеется, он был игроком — больше того, он отказывался признавать человеческие достоинства в тех смертных, кто игроком не был. Довольно часто и, как правило, совершенно сознательно он относился к игре, как другие относятся к приему наркотика, говоря себе: я всегда сумею это остановить. Ни проигрыши, ни настойчивость кредиторов, ни прямые унижения не могли подавить в нем бессонный зуд игры. Он решал сыграть партию в баккара и, усевшись для начала за стол со ставками поскромнее, ждал, пока придет выигрыш, достаточный для того, чтобы перебраться к более крупным понтерам. Он мысленно расписывал ходы, играл на собственных нервах, отказываясь увеличить ставку, пасовал, не без тайной дрожи позволял себе проиграть половину только что сорванного банка и объяснял неудачу скудостью чаевых, бросаемых крупье. Потом вдруг приходил жирный куш, затем второй, третий, и он становился богачом. Пытаясь отыграться, разорившийся банкир ставил на кон свой «роллс-ройс» — и тот переходил к нему, равно как и колье его соседки, каковое он немедленно преподносил соседке с другого бока, усаживаясь вместе с ней в выигранный кабриолет. Тогда счастье не давало ему сомкнуть глаз. Теперь же — ничего подобного. Он чувствовал скорее не радость, а какую-то подавленность, как те из игроков, что острее переживают грядущие опасности крупного выигрыша, нежели сиюминутные преимущества такой удачи.
Назавтра, решив было пропустить обязательный доныне, но совершенно никчемный теперь утренний объезд знакомых, он быстро одумался: вести себя надлежало совсем не так. Напротив, день за днем надо делать вид, что ничего не произошло, неукоснительно следовать заведенным ритуалам и постепенно превратить свалившееся на голову богатство в официальное состояние, которое можно было бы явить миру, — вот только как этого добиться?
Он решил позвонить одному из друзей и одолжить у него пять тысяч франков; сначала покраснев при мысли о столь грубой уловке, затем он испугался, что поступок этот выдаст его куда скорее любой расточительности, и, размышляя о неудобстве, способном омрачить и это весьма счастливое облегчение материальных проблем, решил, что чрезмерная осторожность столь же подозрительна, как и непозволительная роскошь, а потому слишком хитроумных шагов следует остерегаться ничуть не меньше преступной в его обстоятельствах беспечности. В итоге он остановился на тысяче франков — обычной для него сумме займа.
На протяжении многих лет он покрывал часть дневных расходов, заглядывая почти каждый вечер в сумочку своей матери. Сейчас он заставил себя поступить точно так же: с одной стороны, следуя своему плану и не желая изменять привычке, а с другой — опасаясь, как бы мать о чем-нибудь не догадалась, поскольку втайне полагал, что она прекрасно осведомлена о его ежедневных заимствованиях и молчит только для того, чтобы изводить его сомнениями.
Оставалось лишь избавиться от акций и инкассаторской сумки. Веселое расположение духа Э. Л. услужливо нарисовало несколько довольно забавных возможностей с этим покончить. Если бы он не боялся обнаружить себя почерком, водяными знаками на конверте или штемпелем почтового отделения, то мог бы послать компрометирующий излишек своего состояния г-ну W. R. B., самому богатому человеку на свете, — по примеру некоего анонима, который отправил этому матросу, внезапно разбогатевшему благодаря наследству в тридцать миллионов, чек на семьдесят пять франков с пометкой «на организацию приюта для бедняков». В итоге акции были сожжены, что же до сумки, беспокоившей его куда больше, то с наступлением темноты Э. Л. бросил ее в ближайший почтовый ящик.
Отныне он был свободен распоряжаться оставшимися деньгами. Прикидывать грядущие траты не было для него внове, однако он впервые предавался этому занятию, обладая реальными средствами. Однажды, попытавшись определить порядок расходов, случись ему внезапно разбогатеть, он был поражен низменностью своих притязаний: в голову не шло ничего, кроме пошлых атрибутов роскоши — сигара толщиною в трость, появление у театрального подъезда с тремя неслыханно прекрасными спутницами на тонком поводке из отборных жемчужин и прочее. Но даже когда приятное умиротворение от этих миражей рассеивалось, жажда богатства не ослабевала: он был по-настоящему болен автомобилями, и его сердце замирало всякий раз, как по Елисейским полям мимо него проносился сверкающий лимузин. Да-да, автомобили, отели «люкс» и женщины с божественным даром проводить полдня за туалетным столиком — он чувствовал, что прививкой от пожиравшей его «дворцовой лихорадки», как он ее называл, может стать только состояние, целиком и полностью предназначенное для расточительства. До сих пор безобидная ничтожность всех этих фантазий не беспокоила его и он пребывал в полной уверенности, что, дойди дело до настоящих трат, он блеснет куда большим воображением. В тот вечер меж тем ему предстояло решиться на удовлетворение желаний куда более серьезных и, главное, реальных. Э. Л. задумался и по прошествии часа был вынужден признать, что не нашел ничего лучше: 1) номера в «Ритце» до полного истощения средств; 2) целой системы трат, которая потихоньку подтачивала бы состояние, учитывая и проценты, вплоть до самой его смерти (умирать все же следовало бедным), намеченной на конец пятого десятка — при необходимости он поможет неспешной судьбе; и разумеется 3) покупки автомобиля — а там будь что будет.
Негусто, что и говорить. Основным достоинством внезапного обогащения всегда был шанс зажить новой жизнью. Уже сама возможность переехать в другой город или даже квартал, поселиться в деревне под вымышленным именем и убивать время за обедами у местного кюре способна оправдать даже ужасы кропотливого накопительства скромных трудяг — если, конечно, к такому выбору не принуждают внешние причины. Сменив имя, человек не может даже думать по-прежнему. Иногда просто поражает, как это люди проводят всю жизнь под одним и тем же именем. Тот факт, что возможность расстаться со старой личиной прельстила столь немногих, красноречиво свидетельствует о нашем самодовольстве и суеверном нежелании перечить сложившимся обстоятельствам.
Однако Э. Л. прекрасно понимал, что все эти атрибуты беспечного существования не значат абсолютно ничего и попросту ему заказаны, покуда он не придумает своему богатству достоверного происхождения.
Иначе говоря, ему было позарез необходимо раздобыть где-то миллион триста шестьдесят семь тысяч франков — веселого, согласитесь, мало.
Так прошло несколько дней. Э. Л. без всякого трепета пролистывал газеты, из которых узнал, что инкассатор был арестован, но позже выпущен на свободу — в день обнаружения сумки в почтовом ящике. Разделяя известное убеждение, что вора губят его сообщники, Э. Л. удерживался от того, чтобы поделиться с кем-нибудь рассказом обо всем происшедшем или посмеяться собственной удаче вместе с другом. Решимость все же остановиться на том или ином варианте посещала его от силы два-три раза на дню — и то как залп переполнявшей его скуки; так думают о наступлении Нового года или неизбежной операции. Ему не хотелось ни думать, ни действовать. Единственное, что он себе позволял, была покупка сорочек — четырех, не больше — и виски, которое он мог бы пить дома; как правило, друзьям, заходившим в гости, он его не предлагал.
Подобная жизнь могла бы тянуться поистине бесконечно — впрочем, она и тянулась. Главным пороком Э. Л. была неспособность предпринять даже малейшее усилие, если его можно было отложить хоть на полчаса. Так, он часто был не в силах ответить на полученное письмо — не то чтобы он пренебрегал оказанным вниманием, напротив, задержка даже вызывала у него некое подобие стыда, довольно быстро, впрочем, перераставшего в злобу на приятеля, который, пусть и желая по-дружески его подначить, напоминал ему об этом бессилии хоть что-либо начать. Однако Э. Л. никогда не путал свою особого рода лень с банальной нерешительностью и втайне даже гордился собственной храбростью при пересечении плохо освещенных или попросту опасных улиц и той быстротой, с которой он обычно открывал карты. Итак, жизнь его текла без изменений — но Э. Л. все же сумел извлечь из неожиданного богатства кое-какую выгоду. Прежде всего теперь к тем деньгам, которые он продолжал по привычке занимать, он мог добавить суммы вдвое или втрое большие, почерпнутые из заветного тайника (при этом расплатился он лишь с парою особенно допекавших его заимодавцев), и пусть сила его желаний, как несложно предположить, не ослабевала, в лучах будущего достатка они теряли присущий им ранее тягостный характер. Теперь ему даже случалось выходить из дома в мятом пиджаке, и он не терял больше сознания при виде шикарных автомобилей («Вот стану миллиардером, тогда и на метро вдоволь покатаюсь!»). Он был свободен от тех ужасных угрызений совести, которые донимают людей, тратящих больше денег, нежели имеют, и ведущих тот же образ жизни, что и более обеспеченные друзья, но безо всякого обеспечения. Все траты даются им словно через силу: они и рады бы от них ускользнуть, но не могут, и идут на них скрепя сердце, а позже рвут на голове волосы с досады.
Ни на гран не изменив заведенным привычкам, Э. Л., напротив, превосходно с ними сжился — как и надоевшие обязанности, он легко откладывал желанные наслаждения на потом. И надо ж было терзавшему его демону собственного достоинства положить конец этой череде беспечных дней (признаем все же, что подмогою здесь выступил страх). Войдя однажды к себе в комнату, он застал там мать и тотчас же заметил у нее в руках кожаный несессер, в котором хранил деньги. Похолодев, он едва разобрал в бормотаниях старушки, что та искала в бумагах сына какой-то старый рецепт. Под неким благовидным предлогом он сумел обратить поиски матери в иное русло — однако тревожный звонок прозвенел и мирная игра в прятки неожиданно стала опасной. Было просто необходимо придать сбережениям какую-то солидную основу — да и потом, богатство, которое нельзя пустить в ход, быстро приедается.
Словно профессор на экзамене, который ставит перед учеником очередную проблему, он задал себе четкий вопрос: что позволяет человеку быстро сделаться обладателем значительных сумм? И ответил на него — стремительно, как тот же ученик, у которого лишь двадцать секунд на размышление и три минуты на доказательство непокорной теоремы: это скачки, баккара, игра на бирже, смерть родственника и чья-то любовь.
Итак, скачки: Э. Л. честно отправился на ипподром в надежде потерять сотню-другую франков, а потом отыграться как следует, поставив жирную маржу на тайного фаворита. Бедняга выиграл пятьдесят франков, но никакие маржи не смогли приблизить его к желанной цели. Опять-таки, он прекрасно понимал, что удачей на скачках объясняют свое богатство именно те, кто, как и он сам, нуждается в прикрытии куда более сомнительных операций. И наоборот, люди, живущие игрой — есть и такие, — всегда приписывают достаток именно причудам зеленого сукна.
Смерть родственника вряд ли подойдет для объяснения семье. Наконец, любовь требует наличия сообщника, но не сильно увеличивает шансы на правдоподобную историю.
И все-таки даже в этом безрыбье можно было отыскать вполне сносные варианты. Что, если уехать куда-нибудь на год и вернуться богачом: распустить слух, что ты дневал и ночевал на конюшнях и так далее, — это сможет худо-бедно оправдать будущие кутежи. Однако все эти комбинации были отметены им с порога: Э. Л. ставил свой вопрос как настоящую математическую задачу, у которой должно быть точное и единственно возможное решение (так детей в школе предупреждают, что контрольная не будет зачтена, если в ответе не появится целое число, без десятых долей) — не подогнанный к ответу выход из положения, а железное и даже почтенное алиби.
Как раз выходов-то было в достатке — начиная с поддельной картины некоего мастера, обнаруженной на чердаке и проданной подставному аукционисту, и заканчивая комиссионными за никогда не совершавшуюся сделку. Однако для этого нужна была подходящая ситуация, а то и какая-нибудь временная должность. Но неужели обретенное состояние заставит Э. Л. пошевелить хоть пальцем — ведь одинаковое отвращение к труду и нищете уравнивало в его глазах праздность и работу. Или все, что ему остается, — это подбросить деньги в очередное такси?
Вот и подумайте, так ли просто разбогатеть на миллион с хвостиком всего за неделю…
Весьма теплые отношения связывали Э. Л. с некою девицей, весьма средний достаток которой в свое время отвратил его от планов на ней жениться — каковые, впрочем, не выглядели вовсе уж невероятными, если учесть преданную верность и ангельское терпение означенной особы. И вот как раз тогда эта его подруга оказалась в весьма заманчивом положении: после смерти отца неожиданно открылись весьма запутанные долги, а потому она сама и ее мать были вынуждены еще больше поумерить свои и без того довольно скромные запросы.
Э. Л., не теряя времени, стал все чаще бывать в доме девушки, расцветив былую дружбу всеми оттенками неусыпного покровительства, а временами так и весьма ревнивого внимания, что не замедлило пробудить в его избраннице понятную надежду.
Низость дальнейшего поведения Э. Л. угадывается без труда: невзирая на увещевания своей семьи, он посватался к бесприданнице; поскольку он и сам, по сути, сидел без гроша, это не вызвало подозрений. Пару недель спустя, когда дело уже было на мази, девица получила приглашение явиться в бюро одного парижского нотариуса. Последний ознакомил ее со следующим посланием:
Мадемуазель,
Увы, Ваш отец скончался не в окружении роскоши и богатства; возможно, в этом есть и часть моей вины, поскольку, вопреки уговору, я помешал ему получить причитавшиеся прибыли со сделки, составившей все мое нынешнее состояние. Я уже стар и был бы Вам до крайности признателен, если бы Вы согласились принять от меня в виде возмещения сего давнего ущерба сумму в один миллион двести тысяч франков, которую вручит вам мэтр Х, нотариус в городе Париже. Я не склонен открывать свое имя, и, если Вы решите отказаться, означенная сумма перейдет на нужды благотворительности. Я не жду от вас благодарности, а лишь прошу помочь мне умереть со спокойной совестью, даровав свое прощение.
На безумные восторги своей нареченной Э. Л. отвечал лишь скупыми проявлениями радости — как и подобает человеку, сознающему всю деликатность ситуации.
Такси сделало его богатым, такси же и вернуло все на свои места. На углу улиц Прованс и Могадор машину, в которой ехала его невеста, буквально-таки сплющило между автобусом и стеной соседнего дома. Тело несчастной было извлечено из-под обломков, но она умерла, так и не придя в сознание. Нежданно обретенное ею состояние естественным образом переходило к ближайшему наследнику. Однако беда не приходит одна — Э. Л. заплатил по долгам ее отца и заказал похороны. Печально проводив глазами гроб с телом девушки, он попросил, чтобы обручальное кольцо осталось у нее на пальце, — это было единственное, чем он мог заплатить бедняжке за блестяще сыгранную роль.
Возвращаясь с кладбища, Э. Л. по привычке уселся в такси. Предыдущая пассажирка оставила на сиденье свою сумочку. Э. Л. подобрал ее и без тени сожаления выбросил в окошко.
Э. Л. Жак Риго
Э. Л. всегда с нескрываемым раздражением читал в газетах объявления типа: «Шофер Х принес в комиссариат бумажник, который он обнаружил на сиденье своей машины» или «Разыскивается дамская сумочка, забытая в такси такого-то числа, содержащая…». Садясь в такси, он почти инстинктивно проводил рукой между кожаными сиденьями и дверцами машины, а иногда так даже и приподнимал тяжелые подушки, чтобы убедиться, не выпало ли что из карманов у предыдущего пассажира.
Поскольку лень нашего героя была куда сильнее его непорядочности, он никогда всерьез не задумывался о мошенничестве, — чем воровство отличается от иных профессий? — однако вкладывал какую-то поистине детскую веру в чудесные случайности, будь то безумная любовь и состояние в придачу или нежданная находка. Бумажник в такси был для него чем-то большим, нежели просто метафорой редкой удачи, — это была идефикс, завладевшая его помыслами настолько, что каждый день он начинал подбрасывая монетку в попытке узнать, не сегодня ли доведется ему найти вожделенный кошелек. И даже если день не приносил желанного чуда, на следующее утро он начинал игру снова и снова, упорно бросая монету до тех пор, пока не выпадала удача. Он не чурался также и угадывания суммы будущей находки, которую методом исключения и при помощи все той же чудодейственной монетки выбирал между тремястами, девятью тысячами, тридцатью семью и, наконец, семьюдесятью двумя тысячами франков.
Подобное ребячество способно даровать человеку немалую уверенность в себе, и то спокойствие, с каким он проходил через полосы отчаянного безденежья, в гораздо большей степени объяснялось его надеждой обнаружить-таки в один прекрасный день заветный бумажник, нежели теми пачками банкнот, которые он занимал и перезанимал, чтобы появляться в свете и прилично одеваться. Даже в моменты полной нищеты он, пренебрегая автобусом или метро, без тени сомнения садился в такси, чтобы в очередной раз попытать счастья.
В то утро, когда, проезжая по набережной Тюильри, Э. Л. нащупал под сиденьем какой-то плотный и упругий предмет — оказавшийся сумкой инкассатора, толщина которой с уверенностью позволяла предположить неплохой улов, — он с облегчением улыбнулся. Более того, он с удовольствием бы расхохотался при мысли о том, что по нелепой прихоти судьбы одна из четырех или пяти значительных сумм, неотвратимо пропадающих куда-то каждый год, оказалась в руках одной из четырех или пяти персон, которые не без наивности ожидали эту сумму заполучить. Но, опасаясь, как бы внезапно нахлынувшее возбуждение не испортило банальной неловкостью всей прелести произошедшего, он решил оставить ликование на потом.
Пряча сумку под полой пальто, Э. Л. взглянул в узкое зеркальце, и печать ничем не примечательной скуки на его лице, а также непременная светлая шляпа рассеяли последние остатки беспокойства.
И в самом деле, найти его будет непросто — прежде всего он дал шоферу адрес некоего кафе. Не то чтобы он всерьез думал провести там время, просто квартира друга, к которому он направлялся, располагалась на втором этаже ровнехонько над означенным заведением. Следующая удача — шофер едва взглянул на него, когда он садился в машину, и наверняка не сможет припомнить, на какой стоянке это произошло. Наконец, сама эта стоянка находилась у оживленного выхода из вокзала, что едва ли облегчит те поиски, которые со временем будут неизбежно предприняты.
Машина уже почти подошла к месту назначения, когда Э. Л., взглянув на счетчик, обнаружил не без легкого холодка по спине, что у него нет мелочи, а имевшаяся банкнота в пять франков значительно перекрывала стоимость поездки. Ждать, пока шофер отсчитает сдачу, означало предоставить ему великолепную возможность изучить лицо седока и даже запомнить эту злосчастную светлую шляпу — но, выскочив из машины не дожидаясь расплаты, он еще больше рисковал пробудить подозрение несоизмеримой величиной чаевых.
Поэтому, как только такси остановилось, Э. Л. крикнул:
— Я не вижу на террасе человека, который назначил мне встречу, отвезите-ка меня на бульвар И…, дом 28.
Это была какая-то финансовая контора — Э. Л. никогда там не бывал, но адрес почему-то запомнил, — достаточно удаленная для того, чтобы довести плату за проезд до заветных пяти франков. Расчет оказался точным. Он вылез из машины, стараясь не попадаться на глаза водителю, протянул ему мятую бумажку и не спеша поднялся по ступенькам банка. Вновь появившись на крыльце через несколько минут, он прошел три ближайшие улицы и только тогда позволил себе подозвать еще одно такси.
Перескакивая через целые пролеты, он взлетел по лестнице своего дома и спрятал сумку в глубине платяного шкафа у себя в комнате. Затем, как если бы день только начинался, он размеренным шагом вышел на улицу, приказал очередному таксисту отвезти себя к другу, визит к которому только что с такой поспешностью отложил, и вообще не пропустил ни единого номера намеченной программы, а потому и вернулся к себе домой — точнее, к матери, с которой все еще жил вместе, — лишь поздно вечером.
Только тогда он смог как следует ознакомиться с содержимым своей находки. Пересчитывая банкноты, он испытал то самое возбуждение, которое утром, руководствуясь соображениями безопасности, вынужден был подавить. Увы, впоследствии ему, несмотря на все старания, так и не довелось испытать это возбуждение вновь, да и само происшествие с течением времени неотвратимо погружалось в топь обыденной рутины. Пока же результат был таков: тысяча триста шестьдесят семь купюр по тысяче франков, еще несколько ассигнаций разного достоинства и акции на сумму около сорока тысяч. Э. Л. не был человеком упрямым, а потому с легкостью простил судьбе небрежение его каждодневными упражнениями в устном счете — ведь сумма не совпала ни с одной из облюбованных им цифр, это не были ни триста франков, ни девять тысяч, ни тридцать семь, ни даже семьдесят две тысячи. На мгновение в голове его промелькнула мысль, не происходит ли это небольшое состояние из банка, в котором он случайно оказался утром, однако буквы, оттиснутые на потертой коже сумки, опровергли подобное предположение.
Сердце бешено стучало в груди. Э. Л. до такой степени потерял контроль над собой, что даже забыл пересчитать банкноты во второй раз. Позже, исправив эту досадную оплошность, он осознал, что отныне ему суждено быть скупцом.
Как правило, Э. Л. смотрел на вещи и события с точки зрения случая. Разумеется, он был игроком — больше того, он отказывался признавать человеческие достоинства в тех смертных, кто игроком не был. Довольно часто и, как правило, совершенно сознательно он относился к игре, как другие относятся к приему наркотика, говоря себе: я всегда сумею это остановить. Ни проигрыши, ни настойчивость кредиторов, ни прямые унижения не могли подавить в нем бессонный зуд игры. Он решал сыграть партию в баккара и, усевшись для начала за стол со ставками поскромнее, ждал, пока придет выигрыш, достаточный для того, чтобы перебраться к более крупным понтерам. Он мысленно расписывал ходы, играл на собственных нервах, отказываясь увеличить ставку, пасовал, не без тайной дрожи позволял себе проиграть половину только что сорванного банка и объяснял неудачу скудостью чаевых, бросаемых крупье. Потом вдруг приходил жирный куш, затем второй, третий, и он становился богачом. Пытаясь отыграться, разорившийся банкир ставил на кон свой «роллс-ройс» — и тот переходил к нему, равно как и колье его соседки, каковое он немедленно преподносил соседке с другого бока, усаживаясь вместе с ней в выигранный кабриолет. Тогда счастье не давало ему сомкнуть глаз. Теперь же — ничего подобного. Он чувствовал скорее не радость, а какую-то подавленность, как те из игроков, что острее переживают грядущие опасности крупного выигрыша, нежели сиюминутные преимущества такой удачи.
Назавтра, решив было пропустить обязательный доныне, но совершенно никчемный теперь утренний объезд знакомых, он быстро одумался: вести себя надлежало совсем не так. Напротив, день за днем надо делать вид, что ничего не произошло, неукоснительно следовать заведенным ритуалам и постепенно превратить свалившееся на голову богатство в официальное состояние, которое можно было бы явить миру, — вот только как этого добиться?
Он решил позвонить одному из друзей и одолжить у него пять тысяч франков; сначала покраснев при мысли о столь грубой уловке, затем он испугался, что поступок этот выдаст его куда скорее любой расточительности, и, размышляя о неудобстве, способном омрачить и это весьма счастливое облегчение материальных проблем, решил, что чрезмерная осторожность столь же подозрительна, как и непозволительная роскошь, а потому слишком хитроумных шагов следует остерегаться ничуть не меньше преступной в его обстоятельствах беспечности. В итоге он остановился на тысяче франков — обычной для него сумме займа.
На протяжении многих лет он покрывал часть дневных расходов, заглядывая почти каждый вечер в сумочку своей матери. Сейчас он заставил себя поступить точно так же: с одной стороны, следуя своему плану и не желая изменять привычке, а с другой — опасаясь, как бы мать о чем-нибудь не догадалась, поскольку втайне полагал, что она прекрасно осведомлена о его ежедневных заимствованиях и молчит только для того, чтобы изводить его сомнениями.
Оставалось лишь избавиться от акций и инкассаторской сумки. Веселое расположение духа Э. Л. услужливо нарисовало несколько довольно забавных возможностей с этим покончить. Если бы он не боялся обнаружить себя почерком, водяными знаками на конверте или штемпелем почтового отделения, то мог бы послать компрометирующий излишек своего состояния г-ну W. R. B., самому богатому человеку на свете, — по примеру некоего анонима, который отправил этому матросу, внезапно разбогатевшему благодаря наследству в тридцать миллионов, чек на семьдесят пять франков с пометкой «на организацию приюта для бедняков». В итоге акции были сожжены, что же до сумки, беспокоившей его куда больше, то с наступлением темноты Э. Л. бросил ее в ближайший почтовый ящик.
Отныне он был свободен распоряжаться оставшимися деньгами. Прикидывать грядущие траты не было для него внове, однако он впервые предавался этому занятию, обладая реальными средствами. Однажды, попытавшись определить порядок расходов, случись ему внезапно разбогатеть, он был поражен низменностью своих притязаний: в голову не шло ничего, кроме пошлых атрибутов роскоши — сигара толщиною в трость, появление у театрального подъезда с тремя неслыханно прекрасными спутницами на тонком поводке из отборных жемчужин и прочее. Но даже когда приятное умиротворение от этих миражей рассеивалось, жажда богатства не ослабевала: он был по-настоящему болен автомобилями, и его сердце замирало всякий раз, как по Елисейским полям мимо него проносился сверкающий лимузин. Да-да, автомобили, отели «люкс» и женщины с божественным даром проводить полдня за туалетным столиком — он чувствовал, что прививкой от пожиравшей его «дворцовой лихорадки», как он ее называл, может стать только состояние, целиком и полностью предназначенное для расточительства. До сих пор безобидная ничтожность всех этих фантазий не беспокоила его и он пребывал в полной уверенности, что, дойди дело до настоящих трат, он блеснет куда большим воображением. В тот вечер меж тем ему предстояло решиться на удовлетворение желаний куда более серьезных и, главное, реальных. Э. Л. задумался и по прошествии часа был вынужден признать, что не нашел ничего лучше: 1) номера в «Ритце» до полного истощения средств; 2) целой системы трат, которая потихоньку подтачивала бы состояние, учитывая и проценты, вплоть до самой его смерти (умирать все же следовало бедным), намеченной на конец пятого десятка — при необходимости он поможет неспешной судьбе; и разумеется 3) покупки автомобиля — а там будь что будет.
Негусто, что и говорить. Основным достоинством внезапного обогащения всегда был шанс зажить новой жизнью. Уже сама возможность переехать в другой город или даже квартал, поселиться в деревне под вымышленным именем и убивать время за обедами у местного кюре способна оправдать даже ужасы кропотливого накопительства скромных трудяг — если, конечно, к такому выбору не принуждают внешние причины. Сменив имя, человек не может даже думать по-прежнему. Иногда просто поражает, как это люди проводят всю жизнь под одним и тем же именем. Тот факт, что возможность расстаться со старой личиной прельстила столь немногих, красноречиво свидетельствует о нашем самодовольстве и суеверном нежелании перечить сложившимся обстоятельствам.
Однако Э. Л. прекрасно понимал, что все эти атрибуты беспечного существования не значат абсолютно ничего и попросту ему заказаны, покуда он не придумает своему богатству достоверного происхождения.
Иначе говоря, ему было позарез необходимо раздобыть где-то миллион триста шестьдесят семь тысяч франков — веселого, согласитесь, мало.
Так прошло несколько дней. Э. Л. без всякого трепета пролистывал газеты, из которых узнал, что инкассатор был арестован, но позже выпущен на свободу — в день обнаружения сумки в почтовом ящике. Разделяя известное убеждение, что вора губят его сообщники, Э. Л. удерживался от того, чтобы поделиться с кем-нибудь рассказом обо всем происшедшем или посмеяться собственной удаче вместе с другом. Решимость все же остановиться на том или ином варианте посещала его от силы два-три раза на дню — и то как залп переполнявшей его скуки; так думают о наступлении Нового года или неизбежной операции. Ему не хотелось ни думать, ни действовать. Единственное, что он себе позволял, была покупка сорочек — четырех, не больше — и виски, которое он мог бы пить дома; как правило, друзьям, заходившим в гости, он его не предлагал.
Подобная жизнь могла бы тянуться поистине бесконечно — впрочем, она и тянулась. Главным пороком Э. Л. была неспособность предпринять даже малейшее усилие, если его можно было отложить хоть на полчаса. Так, он часто был не в силах ответить на полученное письмо — не то чтобы он пренебрегал оказанным вниманием, напротив, задержка даже вызывала у него некое подобие стыда, довольно быстро, впрочем, перераставшего в злобу на приятеля, который, пусть и желая по-дружески его подначить, напоминал ему об этом бессилии хоть что-либо начать. Однако Э. Л. никогда не путал свою особого рода лень с банальной нерешительностью и втайне даже гордился собственной храбростью при пересечении плохо освещенных или попросту опасных улиц и той быстротой, с которой он обычно открывал карты. Итак, жизнь его текла без изменений — но Э. Л. все же сумел извлечь из неожиданного богатства кое-какую выгоду. Прежде всего теперь к тем деньгам, которые он продолжал по привычке занимать, он мог добавить суммы вдвое или втрое большие, почерпнутые из заветного тайника (при этом расплатился он лишь с парою особенно допекавших его заимодавцев), и пусть сила его желаний, как несложно предположить, не ослабевала, в лучах будущего достатка они теряли присущий им ранее тягостный характер. Теперь ему даже случалось выходить из дома в мятом пиджаке, и он не терял больше сознания при виде шикарных автомобилей («Вот стану миллиардером, тогда и на метро вдоволь покатаюсь!»). Он был свободен от тех ужасных угрызений совести, которые донимают людей, тратящих больше денег, нежели имеют, и ведущих тот же образ жизни, что и более обеспеченные друзья, но безо всякого обеспечения. Все траты даются им словно через силу: они и рады бы от них ускользнуть, но не могут, и идут на них скрепя сердце, а позже рвут на голове волосы с досады.
Ни на гран не изменив заведенным привычкам, Э. Л., напротив, превосходно с ними сжился — как и надоевшие обязанности, он легко откладывал желанные наслаждения на потом. И надо ж было терзавшему его демону собственного достоинства положить конец этой череде беспечных дней (признаем все же, что подмогою здесь выступил страх). Войдя однажды к себе в комнату, он застал там мать и тотчас же заметил у нее в руках кожаный несессер, в котором хранил деньги. Похолодев, он едва разобрал в бормотаниях старушки, что та искала в бумагах сына какой-то старый рецепт. Под неким благовидным предлогом он сумел обратить поиски матери в иное русло — однако тревожный звонок прозвенел и мирная игра в прятки неожиданно стала опасной. Было просто необходимо придать сбережениям какую-то солидную основу — да и потом, богатство, которое нельзя пустить в ход, быстро приедается.
Словно профессор на экзамене, который ставит перед учеником очередную проблему, он задал себе четкий вопрос: что позволяет человеку быстро сделаться обладателем значительных сумм? И ответил на него — стремительно, как тот же ученик, у которого лишь двадцать секунд на размышление и три минуты на доказательство непокорной теоремы: это скачки, баккара, игра на бирже, смерть родственника и чья-то любовь.
Итак, скачки: Э. Л. честно отправился на ипподром в надежде потерять сотню-другую франков, а потом отыграться как следует, поставив жирную маржу на тайного фаворита. Бедняга выиграл пятьдесят франков, но никакие маржи не смогли приблизить его к желанной цели. Опять-таки, он прекрасно понимал, что удачей на скачках объясняют свое богатство именно те, кто, как и он сам, нуждается в прикрытии куда более сомнительных операций. И наоборот, люди, живущие игрой — есть и такие, — всегда приписывают достаток именно причудам зеленого сукна.
Смерть родственника вряд ли подойдет для объяснения семье. Наконец, любовь требует наличия сообщника, но не сильно увеличивает шансы на правдоподобную историю.
И все-таки даже в этом безрыбье можно было отыскать вполне сносные варианты. Что, если уехать куда-нибудь на год и вернуться богачом: распустить слух, что ты дневал и ночевал на конюшнях и так далее, — это сможет худо-бедно оправдать будущие кутежи. Однако все эти комбинации были отметены им с порога: Э. Л. ставил свой вопрос как настоящую математическую задачу, у которой должно быть точное и единственно возможное решение (так детей в школе предупреждают, что контрольная не будет зачтена, если в ответе не появится целое число, без десятых долей) — не подогнанный к ответу выход из положения, а железное и даже почтенное алиби.
Как раз выходов-то было в достатке — начиная с поддельной картины некоего мастера, обнаруженной на чердаке и проданной подставному аукционисту, и заканчивая комиссионными за никогда не совершавшуюся сделку. Однако для этого нужна была подходящая ситуация, а то и какая-нибудь временная должность. Но неужели обретенное состояние заставит Э. Л. пошевелить хоть пальцем — ведь одинаковое отвращение к труду и нищете уравнивало в его глазах праздность и работу. Или все, что ему остается, — это подбросить деньги в очередное такси?
Вот и подумайте, так ли просто разбогатеть на миллион с хвостиком всего за неделю…
Весьма теплые отношения связывали Э. Л. с некою девицей, весьма средний достаток которой в свое время отвратил его от планов на ней жениться — каковые, впрочем, не выглядели вовсе уж невероятными, если учесть преданную верность и ангельское терпение означенной особы. И вот как раз тогда эта его подруга оказалась в весьма заманчивом положении: после смерти отца неожиданно открылись весьма запутанные долги, а потому она сама и ее мать были вынуждены еще больше поумерить свои и без того довольно скромные запросы.
Э. Л., не теряя времени, стал все чаще бывать в доме девушки, расцветив былую дружбу всеми оттенками неусыпного покровительства, а временами так и весьма ревнивого внимания, что не замедлило пробудить в его избраннице понятную надежду.
Низость дальнейшего поведения Э. Л. угадывается без труда: невзирая на увещевания своей семьи, он посватался к бесприданнице; поскольку он и сам, по сути, сидел без гроша, это не вызвало подозрений. Пару недель спустя, когда дело уже было на мази, девица получила приглашение явиться в бюро одного парижского нотариуса. Последний ознакомил ее со следующим посланием:
Мадемуазель,
Увы, Ваш отец скончался не в окружении роскоши и богатства; возможно, в этом есть и часть моей вины, поскольку, вопреки уговору, я помешал ему получить причитавшиеся прибыли со сделки, составившей все мое нынешнее состояние. Я уже стар и был бы Вам до крайности признателен, если бы Вы согласились принять от меня в виде возмещения сего давнего ущерба сумму в один миллион двести тысяч франков, которую вручит вам мэтр Х, нотариус в городе Париже. Я не склонен открывать свое имя, и, если Вы решите отказаться, означенная сумма перейдет на нужды благотворительности. Я не жду от вас благодарности, а лишь прошу помочь мне умереть со спокойной совестью, даровав свое прощение.
На безумные восторги своей нареченной Э. Л. отвечал лишь скупыми проявлениями радости — как и подобает человеку, сознающему всю деликатность ситуации.
Такси сделало его богатым, такси же и вернуло все на свои места. На углу улиц Прованс и Могадор машину, в которой ехала его невеста, буквально-таки сплющило между автобусом и стеной соседнего дома. Тело несчастной было извлечено из-под обломков, но она умерла, так и не придя в сознание. Нежданно обретенное ею состояние естественным образом переходило к ближайшему наследнику. Однако беда не приходит одна — Э. Л. заплатил по долгам ее отца и заказал похороны. Печально проводив глазами гроб с телом девушки, он попросил, чтобы обручальное кольцо осталось у нее на пальце, — это было единственное, чем он мог заплатить бедняжке за блестяще сыгранную роль.
Возвращаясь с кладбища, Э. Л. по привычке уселся в такси. Предыдущая пассажирка оставила на сиденье свою сумочку. Э. Л. подобрал ее и без тени сожаления выбросил в окошко.