В городе С. из одного дома выехали две телеги, запряжённые каждая парой сытых кормленых лошадей. В первой телеге ехали женщины: жена приказчика одного барского имения, жена дьячка местной церкви и жена мещанина из города — большие приятельницы между собой. Правил этой первой телегой пономарь Ерема, человек набожный и на взгляд смирный. Спина у него была длинная, а ноги короткие: оттого ему и не давали стихаря, хотя он кроме своей обязанности пономаря, то есть звонить в колокола, помогал в местной церкви ещё дьячку. Он был холостой и все собирался жениться, да никто за него не шел, потому что он был колченогий и мало имел дохода. Он помогал дьячку не в одной только церкви, но и дома, колол дрова, носил воду и терпеливо отмалчивался, когда дьячок или жена его подтрунивали над ним. Он сидел на облучке телеги и поворачивал голову то к ней, то к другой из пассажирок, когда они тыкали его зонтиками в спину. «Угадай, Крема, кто тебя ткнул?» — спрашивали они. Он молча показывал, оборачиваясь, белые зубы, то в ту, то в другую сторону. «Хорошенько его, хорошенько, раздавалось сзади из другой телеги. — Ишь, баловень, уселся с бабами?»
На той телеге, где сидели женщины и которою правил Крема, был самовар с чашками и стаканами, тарелки, хлеб, соль и разная провизия, — все, что нужно было для стола и что могли забрать с собой женщины.
В другой телеге ехали мужья этих женщин: дьячок, приказчик и мещанин. С ними был невод и все потребное для рыбной ловли, также вино, наливки и пиво. Они собрались на остров на Волге наловить рыбы, сварить там же уху, напиться чаю и прочее. Словом, это был своего рода пикник, на который давно собиралась эта компания.
Крема был вхож во все три семейства, и все, и мужчины, и женщины, знали его, как смирного простака и забавного малого, над которым безнаказанно можно потешиться вдоволь. Главную роль между женщинами играла жена приказчика. Она рассказывала своим приятельницам какую-то городскую сплетню; те громко хохотали. «Хорошенько его, хорошенько, ишь как он лениво правит!» — продолжали кричать сзади мужчины. Женщины не заставляли себя долго просить; они прерывали рассказ приказчицы, и то та, то другая тыкали Ерему в спину зонтиками. Он едва успевал оборачиваться в ту или другую сторону, показывая белые зубы, почмокивал губами на лошадей и шевелил вожжами. «Угадай, кто тебя ткнул, Крема?» — дразнила его та или другая из женщин задорно. «Почем я знаю!»
— Пресвятая Троица! помилуй нас грешных! — говорил, крестясь, Крема, проезжая мимо церкви Троицы. Новый толчок в спину зонтиком от которой-нибудь женщины. На второй телеге мещанин тоже что-то рассказывал, и слушатели громко смеялись. По временам оттуда слышались восклицания.
— Хорошенько его, хорошенько! — раздавались мужские голоса с другой телеги. Крема оглянулся и на них, но ничего не сказал, показав только белые зубы.
В это время съезжали с горы. На первой телеге раздалось пение: «Юность, юность, веселися. Веселись, пока цветёшь. Пой, резвися и кружися, ибо скоро ты пройдешь!» — пел женский голос. Между тем поровнялись с другой церковью. Крема снял шапку и, осеняя себя широким крестом, набожно проговорил: «Тихвинская мати, пресвятая богородица, помилуй нас!»
Опять последовали тычки зонтиком и голоса с другой телеги:
— Хорошенько его, хорошенько баловня! Мужские голоса там дружно затягивали: «Вниз по матушке по Волге». Обе телеги подвигались все ближе и ближе к реке. На горе опять показалась церковь.
«Святой Николай Чудотворец и угодниче божий, помилуй нас!» — крестясь, говорил Крема, снимая шапку. Женщины не унимались тыкать его зонтиком. Крема продолжал показывать белые зубы, чмокать губами на лошадей и шевелить вожжами. Женщины пели то «Среди долины ровныя», то «Я в пустыню удаляюсь». Мужчины из другой телеги или подтягивали им или пели унисоном «Не белы-то снеги в поле забелелися».
Наконец уже близко переезда на остров была ещё церковь Иоанна Предтечи. «Святой Иоанне Крестителю, моли Бога за нас!» — снимая шапку и крестясь, сказал Крема. С этим вместе обе телеги пустились вброд через узенький рукав на острое.
Там ещё посмеявшись над Еремой вдоволь и женщины и мужчины, на что он только показывал белые зубы и ничего не говорил, сняли с телеги все припасы, как для обеда, так и для рыбной ловли. Приказчик, мещанин и дьячок взяли невод и пошли на озеро ловить рыбу, предполагая наловить ее столько, что чересчур станет на уху. Чашки, стаканы, вилки, ложки, ножики и всю провизию передали женщинам, а лошадей и овес, который с собой привезли, отдали на руки Ереме, наказывая ему, чтобы он когда придёт время, задал лошадям корм. «Хорошо, ужо задам»,- лениво проговорил Крема, поглядывая ещё ленивее на обе телеги. Он отпряг лошадей, поставил телеги поодаль, а себе устроил род шалаша из прутьев и, прикрыв его захваченным приказчиком из дома пологом, сам растянулся на траве, подостлав под себя свой кафтан и снятую с телеги кожаную подушку, и заснул.
Дьячиха пошла на озеро с мужчинами, которые, захватив невод, принялись ловить рыбу на уху. Но, увидев, что они заворотили панталоны выше колен и вошли в воду, чтобы закидывать невод, она пошла обратно к прочим женщинам. Муж ее из воды закричал ей, чтоб она зашла к Ереме посмотреть, все ли он сделал, что они ему наказывали, то есть отпряг ли лошадей, поставил ли их и телеги в сторону, как следует, где и как приютился сам и вообще сделал ли все, что нужно. «А то, пожалуй, он тово, — заключил дьячок, — заснёт и ничего не сделает! Ты того, посмотри за ним и разбуди его, коли что…» Выслушав мужа, дьячиха тихо пошла навстречу к тому месту, где расположился Крема. Через час она, торопясь, пришла к шалашу. Крема лежал на своем кафтане, растянувшись на траве, и в самом деле спал. Дьячиха сначала заглянула только в шалаш к Ереме, подумала немного, потом вошла туда совсем, разбудила спящего, присела и пробыла там с час…
Остались две женщины, хозяйничали там, где их оставили мужчины. Они расставляли посуду, чашки, самовар был прежде отдан Ереме, чтобы он его налил, положил угольев и сделал, как нужно. Они разложили хлеб и прочую провизию, яйца, жаркое и все, что взяли с собой, и поджидали жену дьячка, чтобы она помогала им управляться с закуской.
— Что это она нейдет: ужели все смотрит, как наши мужья рыбу в озере ловят?
— Пойти было, позвать ее сюда, — сказала жена приказчика и пошла ей навстречу. Но та пошла другой дорогой, в обход, и казалась возбуждённой, от долгой ли ходьбы или от чего другого, неизвестно. Она прошла туда, где была провизия и где они остановились. Приказчица между тем подошла к шалашу Еремы посмотреть, что он делает. Она, нагнувшись, вошла в шалаш и нашла, что он не лежит, а сидит на своем месте. Сначала она осведомилась о телегах, о лошадях, потом спросила, поставил ли он самовар, где угли? Мало-помалу голоса их становились все тише и тише, наконец, совсем смолкли и наступило молчанье… Это продолжалось также около часу. Жена приказчика тоже в возбужденном состоянии вышла из шалаша Еремы и пошла окольною дорогой, поправляя причёску и платье на себе, к тому месту, где были другие женщины. Но она застала только жену дьячка, которая сказала ей, что жена мещанина, соскучившись ждать её, пошла ей навстречу, уже с полчаса назад.
Обе женщины, обыкновенно большие болтуньи, на этот раз рассеянно и молча стали хозяйничать, расставляли стаканы, чашки с одного места на другое без всякой цели и потом переставляли их на прежнее место, раскладывали провизию и мало занимались друг другом. Все это со времени ухода мужчин продолжалось часа три. Никто не показывался, ни мужчины с неводом и рыбой, ни жена мещанина из шалаша Еремы, ни сам Крема с кипящим самоваром…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Наконец, часа в три дня явились и мужчины с рыбой для ухи. Уха вышла на славу, совершенно Демьянова уха. Женщины набрали сухих ветвей, развели огонь, все молча налили большую кастрюлю водой, вскипятили, положили туда живых стерлядей, ершей, сазанов и стали варить уху. Они распорядились прочей провизиею и стали поджидать жену мещанина, которая что-то замешкалась. Оно и не мудрено: место было малоизвестное, можно и заблудиться! Уха давно уже была готова, как она, запыхавшись и поправляя дорогой также причёску и платье, пришла туда, где ждали ее другие. «Где же Крема, что он не идет? Ах, он подлец!» — сказал приказчик. «Придет, придёт!» — нехотя и небрежно отвечала жена мещанина. «Право, подлец!» прибавил приказчик.
— Вот и Ерема идёт! — сказал мещанин. — Где ты пропадал, подлец? спросил приказчик, — что не несешь самовара и уха ждёт тебя тоже!
— Сейчас, сейчас! — лениво сказал Крема, — вот вам и самовар! — Он поставил самовар, сам сел на одно пустое место, ни на кого не глядя, и нехотя взял ложку, как и другие.
— Что вы на него взъелись, в самом деле! Он тоже человек, как все люди, а не то, что какой-нибудь! — сказала одна из женщин.
Все начали есть уху и прочее, что привезено было из городу, с собой.
Мужчины всячески задирали Ерему, но он ел, как молодой рекрут, много и молча, а женщины, которых подзадоривали их мужья, смотрели тоже молча в разные стороны…
— Да что с вами поделалось? Обворожил, что ли, вас Крема? — спросил мещанин. Но Ерема ничего не сказал и не показал по обыкновению своих зуб, женщины тоже ели и пили, не говоря ни слова.
— Ну, давайте пить водку! Коли так! — решил мещанин и вынул знакомый, всем штоф вина, который улыбкой приветствовали все мужчины, не исключая Еремы. Для женщин приказчик привёз из города наливки, мёду и пива. Потом все стали есть, пить и веселились до вечера.
Поздно вечером все начали лениво подниматься с своих мест.
— А что лошадям задал ли ты овса, Крема? — спросил дьячок.
— Задал! — отвечал Крема. — Теперь поди уж чай съел! — Так напой их да закладай, нечего тут прохлаждаться! — добавил тот.
Крема ушел. Трое мужчин стали убирать невод, а жены их укладывали самовар, чашки и прочее, что было взято из города. Скоро обе телеги, запряжённые лошадьми, тронулись в город, когда на небе вызвездило и вечер был тихий и ясный. Переехали опять вброд рукав Волги, отделявший от твердой земли, и стали подниматься в гору. Но женщины уже не тыкали зонтиками в спину Ерему, хотя с другой телеги мужчины то и дело подстрекали их словами: «Хорошенько его, баловня! Хорошенько ero!» Женщины продолжали молча смотреть в разные стороны. Крема пошевеливал вожжами и правил лошадьми, не обращая, кажется, на них большого внимания. Когда поровнялись с церковью Иоанна Предтечи: «Святой Иоанне Крестителю, моли Бога за нас!» — снимая шапку и крестясь, сказал Крема. «Ах ты, разбойник! Вот я тебе дам! говорил мещанин. — Отдуйте-ка его зонтиком! Слышите?» Но женщины не отдули его, продолжали сидеть молча, и Ерема на них не оглядывался. «Святой Николай, чудотворче и угодниче Божий, помилуй нас!» — говорил он, опять крестясь, снимая шапку, когда проезжали мимо церкви Николая Чудотворца. «Я дам тебе угодниче Божий, будешь ты у меня в церкви, вот этак же разговаривать! Ну-ка его в три зонтика!» — сказал с другой телеги дьячок. В первой телеге все молчали, все три женщины и Ерема, и зонтиками не трогали его в спину.
— Тихвинская Мати, Пресвятая Богородица, моли Бога за нас! проговорил Крема, когда поровнялись с церковью Божьей Матери.
— Вот я тебе дам! Ишь, баловень! Залез к бабам! Чего вы там смотрите! Эй, вы, барыни! Хорошенько его! — кричал мужской голос сзади. Но в первой телеге ехали молча. Только один Крема, поровнявшись с последней церковью Троицы и крестись, сняв шапку, произнес: «Пресвятая Троица, помилуй нас, грешных!»
С этими словами обе телеги остановились у дома, из которого выехали утром.