— Эта смерть, мистер Холмс, так непостижима, словно ее причинила какая-то потусторонняя сила! — воскликнул преподобный Джеймс Эппли.
В доме на Бейкер-стрит нам приходилось слышать немало странных высказываний, но это утверждение было, кажется, самым необычайным из всех.
Мне не нужно обращаться к помощи своей записной книжки, чтобы установить, что случилось это в один из прекрасных летних дней 1887 года. На обеденном столе лежала только что полученная телеграмма. Мистер Шерлок Холмс бросил мне ее с нетерпеливым восклицанием. В телеграмме было сказано, что преподобный Джеймс Эппли просит оказать ему любезность — принять по некоторым вопросам, касающимся церкви.
— Вам не кажется, Уотсон, — довольно резко заметил Холмс, зажигая трубку, которую он курил обычно после завтрака, — что дела принимают довольно необычный оборот, если священник собирается советоваться со мной по поводу содержания церковных проповедей? Я, конечно, польщен его вниманием, но все это вне моей компетенции. А что сказано в Крокфордском справочнике о нашем клиенте?
Пытаясь предвосхитить ход мыслей моего друга, я уже снял с книжной полки толстый том и нашел там нужную справку. Выяснилось, что Джеймс Эппли был священником небольшого прихода в Сомерсете и что он написал монографию о состоянии медицины во времена Византийской империи.
— Гм, довольно необычное занятие для сельского священника, — сказал Холмс. — Но вот, если я не ошибаюсь, и он сам.
Снизу до нас донесся резкий, нетерпеливый звонок. Не успела миссис Хадсон доложить о приходе посетителя, как он сам влетел в комнату. Это был высокий, худощавый, сутулый мужчина в одежде сельского священника. Его приятное лицо, обрамленное старомодными бакенбардами, носило отпечаток учености.
— Мои дорогие господа, — воскликнул он, вглядываясь в нас своими близорукими глазами сквозь овальные очки, — поверьте, что только чрезвычайные обстоятельства вынуждают меня вторгнуться в вашу уединенную обитель!
— Ну, ну, — добродушно сказал Холмс, приглашая посетителя занять плетеное кресло, стоявшее около потухшего камина, — ведь это обитель сыщика, и в ней вы найдете уединения не больше, чем, скажем, в приемном кабинете врача.
Едва успев сесть, викарий взволнованно выпалил ту необычайную фразу, с которой я начал повествование.
— Потусторонняя сила… — задумчиво повторил Холмс. Хотя он и произнес это тихим голосом, мне показалось, что в его словах звучало скрытое волнение. — Но тогда, мой дорогой сэр, это дело скорее вашей компетенции!
— Простите, — поспешно сказал священник, — возможно, что мои слова несколько отдавали мистикой. Но, поймите, это такой ужасный случай… — Его голос перешел почти в шепот, и он взволнованно наклонился вперед. — Это — злодеяние, мистер Холмс, хладнокровное и предумышленное злодеяние…
— Говорите, сэр, я весь внимание.
— Мистер Джон Трелони — сквайр Трелони, как мы называли его, — был самый богатый землевладелец в округе. Четыре дня назад, всего за три месяца до своего семидесятилетия, он внезапно скончался в постели.
— Гм! Разве это так уж необычно?
— Нет, сэр! Но послушайте дальше! — вскричал наш клиент, подняв длинный указательный палец, на кончике которого виднелись какие-то странные пятна. — Ведь Джон Трелони, несмотря на свой возраст, был весьма крепким и энергичным мужчиной, не знавшим никаких болезней. В этом мире он мог бы прожить еще по меньшей мере десяток лет. Наш местный медик, доктор Пол Гриффин — он мой родной племянник, — наотрез отказался выдать свидетельство о смерти. Тогда было решено произвести вскрытие трупа… — Холмс сидел в своем халате мышиного цвета, лениво откинувшись на спинку кресла. Теперь он слегка приоткрыл глаза.
— Вскрытие трупа! — воскликнул он. — И производил его ваш племянник?
Мистер Эппли замялся.
— Нет, мистер Холмс. Вскрывал труп сэр Леопольд Харпер, выдающийся специалист в области судебной медицины. Я могу сразу же сказать, что бедняга Трелони не умер естественной смертью. В расследовании приняла участие не только местная полиция, но и Скотленд-Ярд.
— Вот как?
— С другой стороны, — продолжал мистер Эппли, — сквайр не был убит, да и не мог быть убит. Тщательное медицинское обследование так и не установило причину его смерти.
В гостиной, куда сквозь опущенные шторы еле пробивался солнечный свет, на мгновение наступила тишина.
— Мой дорогой Уотсон, — обратился Холмс, — будьте так добры подать мне глиняную трубку с полки, что над диваном. Благодарю. Я придерживаюсь мнения, мистер Эппли, что курение такой трубки благоприятно отражается на мышлении… Могу ли я предложить вам сигару?
— Благодарю вас, — ответил священник, потрогав бакенбарды своими запачканными пальцами. — В такой момент я не смею курить. Я так взволнован, что задохнусь от дыма. Мне надо обрисовать вам все факты с мельчайшими подробностями. Но это так трудно… Может быть, вы уже заметили, что я довольно рассеянный?..
— Разве?
— Да, сэр. В юности, до того как посвятить себя церкви, я увлекался медициной. Но мой покойный отец запретил мне это из-за моей рассеянности. Отец был убежден, что если бы я стал врачом, то, не задумываясь, усыпил бы своего пациента хлороформом и стал удалять ему желчные камни, хотя больной жаловался только на легкий кашель…
— Так, так, — заметил нетерпеливо Холмс. — Вы этим утром были очень расстроены, — продолжал он, внимательно глядя на посетителя. — Видимо, поэтому вы, прежде чем сесть на лондонский поезд, наводили справки в книгах в своем кабинете?
— Да, вы правы, сэр. Это были медицинские книги.
— А вы не находите неудобным то, что книжные полки в вашем кабинете так высоко расположены?
— Конечно, нет. Ведь для книг требуется так много места… Внезапно посетитель замолчал. Рот его широко открылся, и продолговатое лицо, обрамленное бакенбардами, стало еще длиннее.
— Но я уверен, я положительно уверен, — рассеянно проговорил он, — что не упоминал ни о своих книгах, ни о книжных полках. Как же вы узнали об этом?
— Это пустяки! А как я узнал к тому же, что вы холостяк или вдовец, и что вы держите в доме весьма неаккуратную экономку?
— Послушайте, Холмс! — воскликнул я. — Здесь, кроме мистера Эппли, есть еще один человек, который хотел бы знать, каким образом вам удалось прийти к такому заключению?
— Пыль, Уотсон, пыль!
— Какая пыль?
— Взгляните на указательный палец правой руки мистера Эппли. На этом пальце нетрудно разглядеть пятна от темно-серой пыли, которая обычно скапливается на верхних обрезах книг. Эти пятна появились не позже сегодняшнего утра. Так как мистер Эппли — мужчина высокого роста и с длинными руками, становится очевидным, что он снимал книги с высоко расположенной полки. Если к этому еще добавить его невычищенную шляпу, то не нужно обладать большой проницательностью, чтобы сделать вывод, что у него нет жены, а его хозяйство ведет неряшливая экономка.
— Замечательно! — воскликнул я.
— Сущая безделица, — ответил Холмс. — Я должен извиниться перед нашим гостем за то, что прервал его рассказ.
— Эта смерть была совершенно непостижимой! Но вы еще не слышали самого худшего, — продолжал посетитель. — У умершего сквайра осталась родственница — племянница двадцати одного года. Ее зовут Долорес Дейл, она дочь покойной миссис Колли Дейл из Гластонбери. В течение ряда лет девушка вела хозяйство в большом доме Трелони, носящем название Гудменс Реет. Все думали, что Долорес, которая помолвлена с одним славным молодым человеком по имени Джеффри Эйнсуорт, унаследует состояние своего дяди. Должен вам сказать, что на свете никогда не существовало более нежного и доброго создания, чем эта, девушка. Ее волосы красивого темного цвета, а в глазах иногда вспыхивает огонь, который свидетельствует о южной крови, текущей в ее жилах…
— Да, да, — нетерпеливо прервал Холмс. — Но вы сказали, что я не слышал еще самого худшего.
— Верно, и вот вам факты. Незадолго до смерти Трелони изменил свое завещание. Суровый старик считал свою племянницу слишком легкомысленной и лишил ее наследства. Он завещал все доктору Полу Гриффину, моему племяннику. Сэр, это скандал на всю округу! Две недели спустя Трелони был найден мертвым, и теперь моего несчастного племянника все подозревают в убийстве.
— Пожалуйста, изложите нам подробности, — попросил Холмс.
— Прежде всего, — продолжал священник, — я должен сказать, что Трелони был человек строгих и непреклонных взглядов. Мне так и кажется, будто я вижу его — высокого и широкоплечего, с большой головой и седой серебристой бородой, — стоящего на фоне вспаханного поля. В своей спальне каждый вечер перед сном сквайр имел обыкновение прочитывать главу из Библии. После этого он заводил часы, у которых к этому времени почти кончался завод. Ровно в десять вечера он ложился и вставал в пять утра.
— Один момент, — вмешался Холмс. — Нарушал ли сквайр когда-нибудь этот установившийся порядок?
— Да, если он погружался в чтение Библии, то мог просидеть допоздна. Но случалось это весьма редко, мистер Холмс, и, я думаю, такие отступления от правил можно не принимать во внимание.
— Продолжайте, пожалуйста, все ясно.
— Я должен отметить, к сожалению, что сквайр никогда не был в хороших отношениях со своей племянницей. Его строгость иногда доходила до жестокости. Помню случай, когда два года назад он избил девушку ремнем и несколько дней держал ее взаперти на хлебе и воде только лишь из-за того, что она поехала в Бристоль послушать комическую оперу. Я до сих пор помню, как она плакала, и слезы текли по ее розовым щекам. «Старый дьявол! — всхлипывала она. — Старый дьявол!..» Вы, конечно, простите невоздержанность ее языка…
— Насколько я понимаю, будущее состояние молодой леди зависело всецело от этого наследства?
— Вовсе нет. Ее жених, мистер Эйнсуорт, подающий надежды молодой человек, уже пробил себе путь в деловом мире. Сам Трелони был одним из его клиентов.
— Мне кажется, что я обнаружил в ваших словах опасение за судьбу племянника, — сказал Холмс. — Вероятно, доктор Гриффин был в дружеских отношениях с Трелони, если тот завещал ему наследство?
Священник неловко заерзал на кресле.
— Да, в самых дружеских отношениях, — ответил он поспешно. — Действительно, доктор как-то спас Трелони от смерти. Вместе с тем, должен признаться, мой племянник всегда был вспыльчивым, необузданным человеком. Его невоздержанное поведение в конце концов привело к тому, что местные жители стали с предубеждением относиться к нему. Если полиция окончательно утвердится в мнении, что сквайр умер насильственной смертью, Гриффину будет угрожать немедленный арест… Эппли сделал паузу и оглянулся. Раздался чей-то повелительный стук. Тут же дверь распахнулась, и мы увидели миссис Хадсон, выглядывающую из-за спины низенького худощавого мужчины с крысиным лицом. Он был в клетчатом костюме и котелке. Когда взгляд его холодных голубых глаз упал на викария, он остановился у порога с возгласом удивления.
— Вы обладаете замечательной способностью, Лестрейд, появляться в самый неожиданный и драматический момент, — лениво заметил Холмс.
— И это ставит некоторых в затруднительное положение, — ответил детектив, положив свою шляпу рядом с газовой печкой. — Ну-с, присутствие в вашем доме этого почтенного джентльмена, бесспорно, свидетельствует о том, что в настоящее время вы заняты уютным маленьким домом в Сомерсете. Факты весьма определенны и ведут в одну сторону, как указательные столбы. Не так ли, мистер Холмс?
— К несчастью, указательные столбы можно легко повернуть в любую сторону, — ответил Холмс. — В прошлом мне неоднократно приходилось доказывать вам эту истину, Лестрейд.
Сыщик из Скотленд-Ярда вспыхнул от злости:
— Всякое бывает. Но сейчас у меня нет никаких сомнений. Перед нами налицо и мотив преступления, и возможность его совершения. Мы знаем, кто преступник, и нам остается выяснить лишь, каким образом было совершено убийство.
— Я утверждаю, что мой несчастный племянник!.. — вскричал священник в отчаянии.
— А я ведь не назвал имен!
— Но с того момента, как вам стало известно, что он был личным врачом сквайра, вы не скрывали, что считаете моего племянника убийцей. Всем ясно, что только Гриффину выгодно было это злополучное завещание.
— Вы забыли еще упомянуть о его личной репутации, — мрачно добавил Лестрейд.
— Он необуздан, да; романтичен, вспыльчив, если вам угодно. Но быть хладнокровным убийцей — никогда! Ведь я его знаю с пеленок…
— Ну, поживем — увидим… Мистер Холмс, а я очень хотел бы поговорить с вами.
Во время этой словесной перепалки между нашим клиентом и Лестрейдом Холмс смотрел на потолок с отсутствующим, рассеянным выражением лица. Я замечал это у него только в тех случаях, когда он чувствовал, что уже держит в руках какую-то трудно уловимую нить улик, все еще скрытую в лабиринте множества фактов и подозрений.
Внезапно Холмс поднялся и обратился к мистеру Эппли:
— Вы собираетесь возвратиться в Сомерсет днем?
— Да, поездом в два тридцать из Паддингтона. — Священник вскочил, и его лицо окрасилось легким румянцем. — Неужели я могу рассчитывать, мистер Холмс?
— Да, мы с мистером Уотсоном поедем с вами. Пожалуйста, попросите миссис Хадсон вызвать кэб.
Наш посетитель бросился вниз по лестнице.
— Довольно любопытное дело, — заметил Холмс, наполняя свой дорожный кисет табаком.
— Я так рад, что наконец мы увидели все в надлежащем свете, дружище,
— заметил я. — Мне сначала показалось, что почтенный Эппли выводит вас из себя, особенно когда он начал распространяться о своей ранней склонности к медицине и о рассеянности, из-за которой мог бы оперировать пациента без всякой на то надобности.
Впечатление от этого как будто бы безобидного замечания было поразительно. Сосредоточенно поглядев перед собой, Холмс быстро встал.
— Черт возьми! — воскликнул он. — Черт возьми!
Щеки его слегка порозовели, а в глазах появился блеск, который был мне так хорошо знаком.
— Как всегда, Уотсон, ваша помощь просто неоценима…
— Значит, я помог вам? Своими упоминаниями об операции?
— Вот именно!
— Ну, Холмс?!
— Подождите, я сейчас должен разыскать некую фамилию! Передайте-ка мне, пожалуйста, тетрадь с вырезками, помеченную буквой «Б».
Не успев даже сообразить, в чем дело, я подал ему пухлую тетрадь, одну из тех, в которые Холмс вклеивал газетные вырезки о заинтересовавших его случаях.
— Холмс, но мистер Эппли не называл нам никого, чья фамилия начиналась бы с буквы «Б»!
— Да, я знаю об этом… Б-а, Ба-р, Барлетт!
Бегло перелистав тетрадь, Холмс закрыл ее и теперь сидел, задумчиво барабаня по переплету длинными нервными пальцами.
— У меня, конечно, нет еще всех данных, — произнес он. — Даже и теперь еще не все ясно.
— Зато для меня все ясно, — с усмешкой заметил Лестрейд. — Им меня не обмануть. Этот рыжебородый доктор и есть убийца. Нам известны и преступник, и мотив преступления.
— Тогда зачем вы пришли ко мне? — спросил Холмс.
— Потому что недостает одного. Мы хорошо знаем, кто сделал это. Вопрос в том, как он это сделал.
В вагоне Лестрейд бесконечное число раз повторял этот вопрос, пока наконец его слова не стали сливаться со стуком колес поезда, болезненно отдаваясь в моей голове.
Был долгий жаркий день. Лучи заходящего солнца уже ложились на вершины мягко округленных холмов Сомерсетшира, когда мы наконец высадились на маленькой железнодорожной станции Кемберуэлл. Вдали, среди холмов, за остроконечными крышами деревенских домов, виднелось большое белое здание, окруженное величавыми вязами.
— Нам предстоит небольшая прогулка, — недовольно проворчал Лестрейд.
— Я предпочел бы не заходить сразу в дом, — сказал Холмс. — Есть ли в этой деревушке гостиница?
— Да, называется она «Герб Кемберуэлла».
— Тогда пойдемте туда. Мне хотелось бы начать расследование на нейтральной почве.
— Ну, Холмс! — воскликнул Лестрейд. — Я не понимаю…
— Совершенно верно, — прервал Холмс.
И мы не услышали от него больше ни слова, пока не очутились в уединенной комнате старинной гостиницы. Холмс что-то поспешно черкнул в своей записной книжке и вырвал оттуда несколько листков. — Нельзя ли будет теперь, мистер Эппли, послать слугу с записками? Одну нужно отправить в Гудменс Реет, другую — Эйнсуорту, а вот эту Гриффину.
— Конечно.
— Вот и чудесно. Тогда в ожидании прихода мисс Долорес и ее жениха мы сможем немного покурить.
Некоторое время все сидели молча, погруженные в собственные мысли.
— Ну-с, мистер Холмс, — внезапно заговорил Лестрейд. — Вы вели себя так загадочно, что заинтриговали даже доктора Уотсона. Так изложите нам сейчас вашу теорию.
— У меня нет никакой теории. Я просто хочу проверить некоторые данные.
— Но за вашими данными вы проглядели лицо преступника.
— Это еще неизвестно. Кстати, викарий, а каковы отношения между мисс Долорес и вашим племянником?
— Любопытно, что вы заинтересовались этим. Последнее время их отношения служили для меня источником огорчений. Но справедливости ради следует добавить факт, что виной этому была молодая леди. Без всякой видимой причины она ведет себя оскорбительно по отношению к доктору. И, что хуже всего, свою неприязнь проявляет перед людьми.
— Вот как! Ну, а мистер Эйнсуорт?
— Он слишком славный парень, чтобы не сожалеть о поведении своей невесты. Он принимает все это почти как личную обиду.
— Что ж, похвально для него. Но вот, по-видимому, и наши гости.
Старая дверь со скрипом распахнулась, и высокая грациозная девушка вошла в комнату. Долгий, испытующий взгляд ее черных, возбужденно блестевших глаз останавливался то на одном, то на другом из нас с выражением враждебности и вместе с тем отчаяния. Стройный белокурый молодой человек со свежим цветом лица и удивительно голубыми глазами следовал за ней. Он дружески приветствовал мистера Эппли.
— Кто из вас мистер Шерлок Холмс?! — вскричала молодая девушка. — Ах, вы! Я полагаю, что у вас есть какие-то новые данные?
— Я приехал сюда за ними, мисс Дейл. Ведь мне известно все, за исключением того, что в действительности произошло ночью, когда ваш дядя… умер.
— Вы подчеркнули слово «умер», мистер Холмс?
— Но, черт возьми, Долорес, а что еще он мог сказать? — спросил молодой Эйнсуорт, неловко улыбаясь. — Мне кажется, что твоя голова полна всякой суеверной чепухи из-за этой грозы, которая так взволновала твоего дядю во вторник ночью. Но ведь гроза окончилась до его смерти.
— Откуда вы знаете?
— Доктор Гриффин сказал, что сквайр умер не раньше трех часов утра. Во всяком случае, до того времени он чувствовал себя вполне здоровым.
— Вы уверены в этом?
Молодой человек поглядел на Холмса с очевидным недоумением.
— Конечно, уверен. Мистер Лестрейд может подтвердить вам, что я заходил в комнату сквайра три раза в течение ночи. Трелони сам просил меня об этом.
— Тогда я хотел бы познакомиться с фактами с самого начала. Может быть, вы начнете, мисс Дейл?
— Хорошо, мистер Холмс. Во вторник вечером мой дядя попросил Джеффри и доктора Гриффина пообедать с нами в Гудменс Реете. С самого начала чувствовалось, что дядя был чем-то обеспокоен. Я приписала тогда это доносившимся издалека раскатам грома: дядя не любил и даже побаивался грозы. Однако мне до сих пор не ясна истинная причина его беспокойства. Как бы то ни было, обстановка в течение вечера становилась все более и более нервной. Попытки доктора развеселить нас не улучшили нашего настроения, особенно после того, как молния вдруг ударила в дерево в роще. «Я должен теперь ехать домой, — заявил Гриффин, и надеюсь, что со мной ничего скверного не случится в эту грозу». — «Ну, а я доволен, что остаюсь, — засмеялся Джеффри. — Нам здесь будет достаточно уютно: ведь в доме наверняка есть надежный громоотвод». Мой дядя подскочил в кресле. «Вы молодой осел! — закричал он. — Разве вы не знаете, что у нас нет громоотвода?» И он задрожал, как человек, сошедший с ума.
— Я так и не понял, почему мои слова его рассердили, — прервал рассказ Эйнсуорт. — Затем сквайр стал распространяться насчет своих кошмаров…
— Кошмаров? — спросил Холмс.
— Да. Он кричал, что страдает от кошмаров и что в такую ночь старик не должен оставаться в одиночестве…
— Дядя немного успокоился, — продолжала мисс Дейл, — когда Джеффри обещал навещать его ночью. В самом деле, старика было очень жаль. Когда ты заходил к нему, Джеффри?
— Первый раз в половине одиннадцатого, затем в полночь и, наконец, в час ночи.
— А вы разговаривали с ним? — поинтересовался Холмс.
— Нет, он спал.
— Тогда как же вы узнали, что в то время он еще был жив?
— Видите ли, как многие другие люди его возраста, сквайр пользовался лампой-ночником. Это был фонарь, горевший голубым светом в нише камина. Мне, конечно, не удалось увидеть много, но зато я явственно слышал в перерывах между завываниями ветра тяжелое дыхание спящего.
— Было только пять часов утра, — продолжала мисс Дейл, — когда… Нет, я не могу больше говорить. Не могу… — И она разразилась рыданиями.
— Успокойся, успокойся, дорогая, — сказал Эйнсуорт, пристально глядя на девушку. — Мистер Холмс, для нее это такое тяжелое испытание…
— Может быть, мне продолжить? — спросил викарий. — Только начало рассветать, когда я проснулся от сильного стука в дверь. Мальчик-грум принес нам ужасную новость из дома сквайра. Оказывается, горничная утром, как обычно, принесла сквайру чай и, подняв шторы, увидела своего хозяина мертвым в постели. Она в ужасе подняла крик на весь дом… Я набросил на себя плед и поспешил в Гудменс Реет. Когда я вошел в спальню вместе с Долорес и Джеффри, доктор Гриффин, которого вызвали раньше, уже заканчивал обследование покойного. «Он мертв уже почти два часа, — сказал доктор. — Хоть убейте меня, но я никак не могу определить причину его смерти». Я отошел от кровати, мысленно успокаивая себя молитвой, когда вдруг заметил золотые часы Трелони, блестевшие под лучами утреннего солнца. Лежали они на маленьком мраморном столике среди пузырьков с лекарствами и банок с мазью, испускавших резкий запах, особенно ощущавшийся в непроветренной комнате. Часто говорят, что во время сильного волнения мы обращаем внимание на всякие мелочи. Так случилось и тогда. Мне почему-то показалось, что часы не ходят. Я поднес их к уху — часы тикали. Я совершенно машинально повернул заводную головку на два оборота, до отказа. Раздался резкий звук: «Кр-р-ак!» — заставивший Долорес нервно закричать. Я точно запомнил ее слова: «Викарий! Перестаньте же! Этот звук так напоминает предсмертный хрип…» На миг все смолкли. Мисс Дейл печально опустила голову.
— Мистер Холмс, — с настойчивостью в голосе сказал Эйнсуорт, — у нее еще совсем свежи воспоминания о смерти дяди. Я хотел бы попросить вас освободить на сегодня мисс Дейл от дальнейших расспросов.
— Страхи всегда беспочвенны, когда отсутствуют доказательства, — заметил Холмс и, вынув свои часы, задумчиво поглядел на них. — Пора трогаться в Гудменс Реет.
После непродолжительной поездки в экипаже священника мы очутились у дома сквайра, въехали в ворота и покатили по узкой дороге. Взошла луна. Перед нами простиралась длинная, еле освещенная аллея, испещренная тенями больших вязов. Мы миновали последний поворот — и золотистые лучи, отбрасываемые фонарями экипажа, смутно осветили фасад мрачного, некрасивого особняка. Все его окна были закрыты ставнями, выкрашенными в коричневый цвет, а парадная дверь завешена черной материей.
— Это дом мрака, — заметил подавленным голосом Лестрейд, позвонив в дверь. — Алло! Что такое? Что вы делаете здесь, доктор Гриффин?
Дверь распахнулась, и у входа появился высокий мужчина с рыжей бородой, одетый в свободно сидящий норфолкский сюртук и широкие до колен брюки. Он окинул нас свирепым взглядом. Сжатые кисти его рук и тяжело вздымавшаяся грудь говорили о душевном волнении.
— Разве я должен просить у вас разрешения на прогулку, мистер Лестрейд?! — закричал он. — Разве вам не достаточно, что ваши проклятые подозрения восстановили против меня всю округу?
Гриффин протянул свою большую руку и схватил моего друга за плечо.
— Так это вы, Холмс! — закричал он с горячностью. — Я получил вашу записку, и вот я здесь. У вас, слава Богу, такая высокая репутация. Мне кажется, только вы могли бы спасти меня от виселицы… Ну что за животное я? Ведь я так напугал ее своими словами… Мисс Дейл со слабым стоном закрыла лицо руками.
— Я столько перенесла за последние дни! — всхлипывала она. — О, этот невообразимый ужас!
Я был очень раздосадован поведением Холмса: в то время как мы все окружили плачущую девушку и утешали ее, он спокойно заметил Лестрейду, что тело покойника находится, по-видимому, в дальней комнате. Повернувшись к нам спиной, он вошел в дом, на ходу вынимая из кармана лупу.
Немного обождав, мы с Лестрейдом последовали за ним. Через дверь в левой части большого темного зала мы мельком разглядели тускло освещению комнату, заставленную полуувядшими цветами. Длинная, худая фигура моего друга согнулась над открытым гробом так низко, что его лицо очутилось всего в нескольких дюймах от лица покойного. Стояла напряженная тишина, пока Холмс при помощи лупы внимательно изучал спокойные черты умершего. Затем он набросил простыню на тело и направился к выходу. Я хотел заговорить с ним, но он молча прошел мимо, отрывистым жестом указав в сторону лестницы. Мы поднялись на верхнюю лестничную площадку, и Лестрейд провел нас в спальню с массивной темной мебелью, которая мрачно и смутно вырисовывалась при свете затемненной абажуром лампы, горевшей на столе, рядом с открытой Библией. Затхлый, тошнотворный аромат увядших цветов и запах сырости преследовали меня повсюду.
Холмс опустился на колени под окнами, исследуя лупой каждый дюйм пола. Брови его походили на две резкие черные линии.
— Нет, Уотсон! Эти окна не открывались в тот день. Если бы они были открыты во время сильной грозы, я бы, конечно, обнаружил следы. Но не было никакой необходимости открывать их…
— Послушайте, Холмс! — сказал я. — Что это за странный звук?
Я посмотрел в сторону кровати с высоким темным балдахином и занавесками. У изголовья стоял мраморный столик, весь заставленный запыленными склянками.
— Холмс, это часы покойного сквайра! Они лежат на столе и все еще тикают.
— Вас это удивляет?
— Конечно, разве они не должны были остановиться по прошествии трех дней?
— Они и остановились. Но я снова их завел. Прежде чем посмотреть тело покойного, я заходил в спальню. Собственно говоря, я предпринял эту поездку сюда, чтобы завести часы сквайра Трелони ровно в десять часов вечера!.. И обратите внимание — что за сокровище перед нами! Поглядите, Лестрейд! Поглядите!
— Но, Холмс, ведь это самая обыкновенная палочка вазелина, которую можно купить в любой аптеке!
— Напротив, это — орудие преступления! И все же, — добавил он задумчиво, — все же остается еще один вопрос, который не перестает мучить меня… Кстати, а как вам удалось воспользоваться помощью сэра Леопольда Харпера? — неожиданно спросил Холмс, поворачиваясь к Лестрейду. — Разве он живет поблизости?
— Нет, он гостил по соседству, у своих друзей. Когда было решено произвести вскрытие трупа, местная полиция сочла за удачу, что под рукой оказался такой известный в Англии эксперт по судебной медицине. Немедленно послали за ним. И, надо сказать, выбрали подходящее время, — добавил Лестрейд с лукавой усмешкой.
— Почему же?
— Да потому что он лежал в это время в постели с грелкой и пил горячий пунш: у него был сильный насморк.
Холмс возбужденно вскинул руки:
— Это дело наконец завершено!
Мы с Лестрейдом поглядели друг на друга с изумлением.
— Мне остается дать только еще одно указание, — сказал Холмс. — Лестрейд, никто не должен покидать этот дом сегодня ночью. Я поручаю вам любыми дипломатическими средствами удержать всех здесь. Мы с Уотсоном тем временем отдохнем в этой комнате до пяти часов утра.
Зная властную натуру Холмса, я счел бесполезным расспрашивать о чем-либо. Холмс устроился в кресле-качалке. В моем распоряжении оставалась только кровать покойного. Холмс уговаривал меня удобнее расположиться на ней, но я отказался, опасаясь задремать в таком неуютном месте. Я отказывался некоторое время и все же…
— Уотсон!
Голос Холмса пробудил меня от дремоты, нарушив сновидения. Я привскочил в постели, весь взъерошенный. Лучи утреннего солнца били в глаза, а часы покойного сквайра продолжали тикать… Шерлок Холмс, уже успевший привести себя в порядок, стоял, поглядывая на меня.
— Уже десять минут шестого, — заметил он, — я вынужден был разбудить вас. Ага, это Лестрейд, — продолжал он, прислушиваясь к стуку в дверь. — Заходите, прошу вас!
В комнату вошла мисс Дейл в сопровождении Гриффина, Эйнсуорта и, к моему удивлению, священника.
— Послушайте, мистер Холмс! — закричала Долорес. — Это невыносимо, что из-за ваших капризов всем нам, даже бедному мистеру Эппли, пришлось остаться здесь на ночь.
— Поверьте мне, мисс Дейл, что это не были капризы. Я хочу объяснить вам, каким образом так хладнокровно был убит сквайр Трелони!
— Убит? Вот как! — выпалил доктор Гриффин. — Тогда я хотел бы знать, как же все-таки он был убит?
— Дьявольски просто! Доктор Уотсон был столь проницателен, что обратил мое внимание на способ убийства. Нет, Уотсон, ни слова! А мистер Эппли навел меня на правильный путь. Он сказал, что если бы ему пришлось заниматься медициной, то он по рассеянности стал бы без всякого повода удалять у своих пациентов желчные камни. Но это не все. Он еще добавил, что перед операцией усыпил бы пациента хлороформом. Так вот то слово, которое дало мне разгадку, — «хлороформ».
— Хлороформ! — как эхо, отозвался Гриффин.
— Да, именно так. Нашумевший в прошлом году судебный процесс Аделаиды Бартлетт, которую обвиняли в том, что она отравила своего мужа, влив ему в рот вовремя сна жидкий хлороформ, очевидно, навел убийцу сквайра на мысль применить это средство для своей гнусной цели.
— Но, черт возьми! Ведь Трелони не глотал хлороформ!
— Конечно, нет. Но предположим, доктор Гриффин, что я взял бы ватную подушечку, пропитанную хлороформом, и прижал ее минут на двадцать ко рту и носу старого крепко спящего человека. Что произошло бы тогда?
— Он, конечно, умер бы. Но это нельзя сделать, не оставив следов!
— Так, превосходно! А каких следов?
— Хлороформ обжигает кожу и вызывает появление пузырьков на ней. Поэтому на лице сквайра должны были остаться следы ожогов, хотя, может быть, и очень незначительные.
Холмс протянул руку к столику.
— Теперь предположите, доктор, — сказал он, поднимая какую-то баночку, — что я предварительно смазал бы лицо жертвы тонким слоем вазелина. Остались бы следы ожогов?
— Нет, разумеется!
— Ваши медицинские познания помогли вам несколько забежать вперед и обогнать ход моих рассуждений. Хлороформ — весьма летучее вещество, он легко испаряется и быстро исчезает из крови. Стоило только отсрочить вскрытие трупа на два дня, как это и было сделано, чтобы никаких следов отравления не осталось.
— Не спешите, мистер Холмс! А запах?
— Да, оставалась незначительная, очень незначительная вероятность того, что запах хлороформа будет обнаружен в комнате, где произошло отравление, или при вскрытии трупа. Но в комнате запах хлороформа был почти неощутим из-за резкого и едкого запаха лекарств и мазей. А при вскрытии сэр Леопольд Харпер не почувствовал запаха, так как в тот день страдал сильным насморком!
Бледное лицо доктора Гриффина, казалось, побледнело еще больше.
— Бог ты мой, ведь это правда…
— Теперь зададим себе вопрос: Cui bono? Кому могло быть выгодно это преступление?
Я заметил, что Лестрейд сделал шаг в сторону доктора.
Холмс поставил на стол баночку с вазелином и взял в руки тяжелые часы, которые, казалось, стали тикать еще громче.
— Я хочу обратить ваше внимание на эти часы, известные под названием Золотой охотник. Вчера в десять часов вечера я завел их до отказа. Сейчас пять часов двадцать минут утра.
— Ну и что же из этого следует? — воскликнула мисс Дейл.
— Если вы помните, как раз в это время утром, когда ваш дядя был найден мертвым, викарий завел часы. Хотя звук, который вы сейчас услышите, может показаться вам неприятным, я просил бы прислушаться к нему.
Холмс стал медленно заводить часы, и в комнате раздался резкий скрип: «Кр-р-ак!» Головка часов продолжала поворачиваться, и звук не прекращался.
— Подождите! — закричал Гриффин. — Здесь что-то не так!
— Превосходно! А что же именно не так!
— Черт возьми, ведь викарий, заводя утром часы, сделал только два оборота головки, и они оказались заведенными до отказа! Вы же сейчас сделали семь или восемь оборотов, а часы все еще полностью не заведены!
— Совершенно верно, — ответил Холмс, — но это не является какой-то особенностью часов сквайра. Ведь любые часы, заведенные в десять часов вечера, нельзя будет на следующее утро завести до отказа только двумя поворотами головки.
— Боже мой! — прошептал доктор, не отрывая взгляда от Холмса.
— Значит, покойный мистер Трелони не лег спать в десять часов вечера. Если принять во внимание его возбужденное состояние и непрекращавшуюся грозу, то можно будет сделать вывод, что он, вероятно, не ложась спать, сидел допоздна и читал Библию. Ведь викарий упоминал, что такое иногда с ним случалось. Сквайр завел часы, как обычно, после окончания чтения и лег в постель только около трех часов утра. Убийца застал его крепко спящим.
— И следовательно?.. — почти вскрикнула Долорес.
— И следовательно, так как только один человек сообщил нам, что он видел сквайра спящим в десять тридцать, в двенадцать и в час ночи, этот человек сказал нам заведомую и явную ложь!
— Холмс! — вскричал я. — Наконец-то я вижу, куда идут улики! Преступник не кто иной, как… Джеффри Эйнсуорт бросился к двери.
— Ах, вот куда вы! — закричал Лестрейд. Он прыгнул к молодому человеку, и спустя мгновение раздалось щелканье наручников. Мисс Долорес Дейл, всхлипывая, кинулась вперед, но не к Эйнсуорту. Она бросилась в распростертые объятия доктора Пола Гриффина…
— Вы видите, Уотсон, — заметил в заключение Шерлок Холмс, когда мы вечером снова сидели в квартире на Бейкер-стрит и потягивали виски с содовой, — что вина Эйнсуорта, который так страстно стремился жениться на молодой девушке ради ее денег, в конце концов могла быть установлена и без часов как главного доказательства преступления.
— Не может быть! — возразил я.
— Мой друг, примите во внимание завещание Трелони!
— Тогда, значит, сквайр не изменил завещания в пользу Гриффина?
— Нет, он изменил его, но не успел осуществить свое намерение до конца. И был только один человек, который знал истинное положение вещей, а именно: что Трелони еще не подписал измененное завещание.
— Вы имеете в виду самого сквайра?
— Нет, я имею в виду Эйнсуорта, стряпчего, который составил завещание. Он признался во всем. Его коварный план и заключался в том, что Гриффин после смерти сквайра неизбежно был бы арестован как единственное лицо, получающее выгоду от смерти Трелони. А Эйнсуорту, женившемуся на Долорес, досталось бы, таким образом, наследство… Холмс откинулся на спинку кресла и сомкнул кончики пальцев. — Хлороформ легко можно было добыть, это всем известно еще из дела Бартлетт. Как другу семьи Эйнсуорту не представило особых трудностей получить доступ к медицинским книгам в библиотеке викария. Он на досуге разработал свой хитроумный план. Я бы не был так твердо убежден в своих выводах, если бы не исследовал с помощью лупы лицо покойного, обнаружив неоспоримые доказательства в виде мельчайших ожогов и следов вазелина в порах кожи.
— Но мисс Дейл и доктор Гриффин!..
— Их поведение удивило вас?
— Да, женщины так странны подчас…
— Мой дорогой Уотсон, у меня возникли подозрения, как только я услышал о молодой девушке, темпераментной и пылкой, попавшей в общество мужчины с подобным же характером. Поведение доктора составляло резкий контраст с поведением хладнокровного стряпчего, так внимательно следившего за Долорес. Вспомните, что она проявила свою ничем не вызванную неприязнь к доктору в обществе.
— Тогда почему же она просто не разорвала свою помолвку с Эйнсуортом?
— Вы забыли, что дядя всегда укорял ее за непостоянство и легкомыслие. Если бы она нарушила свое обещание, то потеряла бы достоинство в своих собственных глазах… Но почему, Уотсон, вы ухмыляетесь теперь?
— Просто потому, что я подумал о названии этой деревушки в Сомерсете.
— Деревня Кемберуэлл? — сказал Холмс, улыбаясь. — Да, в самом деле, деревня носит название нашего лондонского района Кемберуэлл. Поэтому, Уотсон, когда вы будете описывать этот случай, не забудьте дать ему такой заголовок, чтобы читатели не спутали место, где произошло кемберуэллское отравление.
Случай с золотыми часами. Адриан Конан Дойл
— Эта смерть, мистер Холмс, так непостижима, словно ее причинила какая-то потусторонняя сила! — воскликнул преподобный Джеймс Эппли.
В доме на Бейкер-стрит нам приходилось слышать немало странных высказываний, но это утверждение было, кажется, самым необычайным из всех.
Мне не нужно обращаться к помощи своей записной книжки, чтобы установить, что случилось это в один из прекрасных летних дней 1887 года. На обеденном столе лежала только что полученная телеграмма. Мистер Шерлок Холмс бросил мне ее с нетерпеливым восклицанием. В телеграмме было сказано, что преподобный Джеймс Эппли просит оказать ему любезность — принять по некоторым вопросам, касающимся церкви.
— Вам не кажется, Уотсон, — довольно резко заметил Холмс, зажигая трубку, которую он курил обычно после завтрака, — что дела принимают довольно необычный оборот, если священник собирается советоваться со мной по поводу содержания церковных проповедей? Я, конечно, польщен его вниманием, но все это вне моей компетенции. А что сказано в Крокфордском справочнике о нашем клиенте?
Пытаясь предвосхитить ход мыслей моего друга, я уже снял с книжной полки толстый том и нашел там нужную справку. Выяснилось, что Джеймс Эппли был священником небольшого прихода в Сомерсете и что он написал монографию о состоянии медицины во времена Византийской империи.
— Гм, довольно необычное занятие для сельского священника, — сказал Холмс. — Но вот, если я не ошибаюсь, и он сам.
Снизу до нас донесся резкий, нетерпеливый звонок. Не успела миссис Хадсон доложить о приходе посетителя, как он сам влетел в комнату. Это был высокий, худощавый, сутулый мужчина в одежде сельского священника. Его приятное лицо, обрамленное старомодными бакенбардами, носило отпечаток учености.
— Мои дорогие господа, — воскликнул он, вглядываясь в нас своими близорукими глазами сквозь овальные очки, — поверьте, что только чрезвычайные обстоятельства вынуждают меня вторгнуться в вашу уединенную обитель!
— Ну, ну, — добродушно сказал Холмс, приглашая посетителя занять плетеное кресло, стоявшее около потухшего камина, — ведь это обитель сыщика, и в ней вы найдете уединения не больше, чем, скажем, в приемном кабинете врача.
Едва успев сесть, викарий взволнованно выпалил ту необычайную фразу, с которой я начал повествование.
— Потусторонняя сила… — задумчиво повторил Холмс. Хотя он и произнес это тихим голосом, мне показалось, что в его словах звучало скрытое волнение. — Но тогда, мой дорогой сэр, это дело скорее вашей компетенции!
— Простите, — поспешно сказал священник, — возможно, что мои слова несколько отдавали мистикой. Но, поймите, это такой ужасный случай… — Его голос перешел почти в шепот, и он взволнованно наклонился вперед. — Это — злодеяние, мистер Холмс, хладнокровное и предумышленное злодеяние…
— Говорите, сэр, я весь внимание.
— Мистер Джон Трелони — сквайр Трелони, как мы называли его, — был самый богатый землевладелец в округе. Четыре дня назад, всего за три месяца до своего семидесятилетия, он внезапно скончался в постели.
— Гм! Разве это так уж необычно?
— Нет, сэр! Но послушайте дальше! — вскричал наш клиент, подняв длинный указательный палец, на кончике которого виднелись какие-то странные пятна. — Ведь Джон Трелони, несмотря на свой возраст, был весьма крепким и энергичным мужчиной, не знавшим никаких болезней. В этом мире он мог бы прожить еще по меньшей мере десяток лет. Наш местный медик, доктор Пол Гриффин — он мой родной племянник, — наотрез отказался выдать свидетельство о смерти. Тогда было решено произвести вскрытие трупа… — Холмс сидел в своем халате мышиного цвета, лениво откинувшись на спинку кресла. Теперь он слегка приоткрыл глаза.
— Вскрытие трупа! — воскликнул он. — И производил его ваш племянник?
Мистер Эппли замялся.
— Нет, мистер Холмс. Вскрывал труп сэр Леопольд Харпер, выдающийся специалист в области судебной медицины. Я могу сразу же сказать, что бедняга Трелони не умер естественной смертью. В расследовании приняла участие не только местная полиция, но и Скотленд-Ярд.
— Вот как?
— С другой стороны, — продолжал мистер Эппли, — сквайр не был убит, да и не мог быть убит. Тщательное медицинское обследование так и не установило причину его смерти.
В гостиной, куда сквозь опущенные шторы еле пробивался солнечный свет, на мгновение наступила тишина.
— Мой дорогой Уотсон, — обратился Холмс, — будьте так добры подать мне глиняную трубку с полки, что над диваном. Благодарю. Я придерживаюсь мнения, мистер Эппли, что курение такой трубки благоприятно отражается на мышлении… Могу ли я предложить вам сигару?
— Благодарю вас, — ответил священник, потрогав бакенбарды своими запачканными пальцами. — В такой момент я не смею курить. Я так взволнован, что задохнусь от дыма. Мне надо обрисовать вам все факты с мельчайшими подробностями. Но это так трудно… Может быть, вы уже заметили, что я довольно рассеянный?..
— Разве?
— Да, сэр. В юности, до того как посвятить себя церкви, я увлекался медициной. Но мой покойный отец запретил мне это из-за моей рассеянности. Отец был убежден, что если бы я стал врачом, то, не задумываясь, усыпил бы своего пациента хлороформом и стал удалять ему желчные камни, хотя больной жаловался только на легкий кашель…
— Так, так, — заметил нетерпеливо Холмс. — Вы этим утром были очень расстроены, — продолжал он, внимательно глядя на посетителя. — Видимо, поэтому вы, прежде чем сесть на лондонский поезд, наводили справки в книгах в своем кабинете?
— Да, вы правы, сэр. Это были медицинские книги.
— А вы не находите неудобным то, что книжные полки в вашем кабинете так высоко расположены?
— Конечно, нет. Ведь для книг требуется так много места… Внезапно посетитель замолчал. Рот его широко открылся, и продолговатое лицо, обрамленное бакенбардами, стало еще длиннее.
— Но я уверен, я положительно уверен, — рассеянно проговорил он, — что не упоминал ни о своих книгах, ни о книжных полках. Как же вы узнали об этом?
— Это пустяки! А как я узнал к тому же, что вы холостяк или вдовец, и что вы держите в доме весьма неаккуратную экономку?
— Послушайте, Холмс! — воскликнул я. — Здесь, кроме мистера Эппли, есть еще один человек, который хотел бы знать, каким образом вам удалось прийти к такому заключению?
— Пыль, Уотсон, пыль!
— Какая пыль?
— Взгляните на указательный палец правой руки мистера Эппли. На этом пальце нетрудно разглядеть пятна от темно-серой пыли, которая обычно скапливается на верхних обрезах книг. Эти пятна появились не позже сегодняшнего утра. Так как мистер Эппли — мужчина высокого роста и с длинными руками, становится очевидным, что он снимал книги с высоко расположенной полки. Если к этому еще добавить его невычищенную шляпу, то не нужно обладать большой проницательностью, чтобы сделать вывод, что у него нет жены, а его хозяйство ведет неряшливая экономка.
— Замечательно! — воскликнул я.
— Сущая безделица, — ответил Холмс. — Я должен извиниться перед нашим гостем за то, что прервал его рассказ.
— Эта смерть была совершенно непостижимой! Но вы еще не слышали самого худшего, — продолжал посетитель. — У умершего сквайра осталась родственница — племянница двадцати одного года. Ее зовут Долорес Дейл, она дочь покойной миссис Колли Дейл из Гластонбери. В течение ряда лет девушка вела хозяйство в большом доме Трелони, носящем название Гудменс Реет. Все думали, что Долорес, которая помолвлена с одним славным молодым человеком по имени Джеффри Эйнсуорт, унаследует состояние своего дяди. Должен вам сказать, что на свете никогда не существовало более нежного и доброго создания, чем эта, девушка. Ее волосы красивого темного цвета, а в глазах иногда вспыхивает огонь, который свидетельствует о южной крови, текущей в ее жилах…
— Да, да, — нетерпеливо прервал Холмс. — Но вы сказали, что я не слышал еще самого худшего.
— Верно, и вот вам факты. Незадолго до смерти Трелони изменил свое завещание. Суровый старик считал свою племянницу слишком легкомысленной и лишил ее наследства. Он завещал все доктору Полу Гриффину, моему племяннику. Сэр, это скандал на всю округу! Две недели спустя Трелони был найден мертвым, и теперь моего несчастного племянника все подозревают в убийстве.
— Пожалуйста, изложите нам подробности, — попросил Холмс.
— Прежде всего, — продолжал священник, — я должен сказать, что Трелони был человек строгих и непреклонных взглядов. Мне так и кажется, будто я вижу его — высокого и широкоплечего, с большой головой и седой серебристой бородой, — стоящего на фоне вспаханного поля. В своей спальне каждый вечер перед сном сквайр имел обыкновение прочитывать главу из Библии. После этого он заводил часы, у которых к этому времени почти кончался завод. Ровно в десять вечера он ложился и вставал в пять утра.
— Один момент, — вмешался Холмс. — Нарушал ли сквайр когда-нибудь этот установившийся порядок?
— Да, если он погружался в чтение Библии, то мог просидеть допоздна. Но случалось это весьма редко, мистер Холмс, и, я думаю, такие отступления от правил можно не принимать во внимание.
— Продолжайте, пожалуйста, все ясно.
— Я должен отметить, к сожалению, что сквайр никогда не был в хороших отношениях со своей племянницей. Его строгость иногда доходила до жестокости. Помню случай, когда два года назад он избил девушку ремнем и несколько дней держал ее взаперти на хлебе и воде только лишь из-за того, что она поехала в Бристоль послушать комическую оперу. Я до сих пор помню, как она плакала, и слезы текли по ее розовым щекам. «Старый дьявол! — всхлипывала она. — Старый дьявол!..» Вы, конечно, простите невоздержанность ее языка…
— Насколько я понимаю, будущее состояние молодой леди зависело всецело от этого наследства?
— Вовсе нет. Ее жених, мистер Эйнсуорт, подающий надежды молодой человек, уже пробил себе путь в деловом мире. Сам Трелони был одним из его клиентов.
— Мне кажется, что я обнаружил в ваших словах опасение за судьбу племянника, — сказал Холмс. — Вероятно, доктор Гриффин был в дружеских отношениях с Трелони, если тот завещал ему наследство?
Священник неловко заерзал на кресле.
— Да, в самых дружеских отношениях, — ответил он поспешно. — Действительно, доктор как-то спас Трелони от смерти. Вместе с тем, должен признаться, мой племянник всегда был вспыльчивым, необузданным человеком. Его невоздержанное поведение в конце концов привело к тому, что местные жители стали с предубеждением относиться к нему. Если полиция окончательно утвердится в мнении, что сквайр умер насильственной смертью, Гриффину будет угрожать немедленный арест… Эппли сделал паузу и оглянулся. Раздался чей-то повелительный стук. Тут же дверь распахнулась, и мы увидели миссис Хадсон, выглядывающую из-за спины низенького худощавого мужчины с крысиным лицом. Он был в клетчатом костюме и котелке. Когда взгляд его холодных голубых глаз упал на викария, он остановился у порога с возгласом удивления.
— Вы обладаете замечательной способностью, Лестрейд, появляться в самый неожиданный и драматический момент, — лениво заметил Холмс.
— И это ставит некоторых в затруднительное положение, — ответил детектив, положив свою шляпу рядом с газовой печкой. — Ну-с, присутствие в вашем доме этого почтенного джентльмена, бесспорно, свидетельствует о том, что в настоящее время вы заняты уютным маленьким домом в Сомерсете. Факты весьма определенны и ведут в одну сторону, как указательные столбы. Не так ли, мистер Холмс?
— К несчастью, указательные столбы можно легко повернуть в любую сторону, — ответил Холмс. — В прошлом мне неоднократно приходилось доказывать вам эту истину, Лестрейд.
Сыщик из Скотленд-Ярда вспыхнул от злости:
— Всякое бывает. Но сейчас у меня нет никаких сомнений. Перед нами налицо и мотив преступления, и возможность его совершения. Мы знаем, кто преступник, и нам остается выяснить лишь, каким образом было совершено убийство.
— Я утверждаю, что мой несчастный племянник!.. — вскричал священник в отчаянии.
— А я ведь не назвал имен!
— Но с того момента, как вам стало известно, что он был личным врачом сквайра, вы не скрывали, что считаете моего племянника убийцей. Всем ясно, что только Гриффину выгодно было это злополучное завещание.
— Вы забыли еще упомянуть о его личной репутации, — мрачно добавил Лестрейд.
— Он необуздан, да; романтичен, вспыльчив, если вам угодно. Но быть хладнокровным убийцей — никогда! Ведь я его знаю с пеленок…
— Ну, поживем — увидим… Мистер Холмс, а я очень хотел бы поговорить с вами.
Во время этой словесной перепалки между нашим клиентом и Лестрейдом Холмс смотрел на потолок с отсутствующим, рассеянным выражением лица. Я замечал это у него только в тех случаях, когда он чувствовал, что уже держит в руках какую-то трудно уловимую нить улик, все еще скрытую в лабиринте множества фактов и подозрений.
Внезапно Холмс поднялся и обратился к мистеру Эппли:
— Вы собираетесь возвратиться в Сомерсет днем?
— Да, поездом в два тридцать из Паддингтона. — Священник вскочил, и его лицо окрасилось легким румянцем. — Неужели я могу рассчитывать, мистер Холмс?
— Да, мы с мистером Уотсоном поедем с вами. Пожалуйста, попросите миссис Хадсон вызвать кэб.
Наш посетитель бросился вниз по лестнице.
— Довольно любопытное дело, — заметил Холмс, наполняя свой дорожный кисет табаком.
— Я так рад, что наконец мы увидели все в надлежащем свете, дружище,
— заметил я. — Мне сначала показалось, что почтенный Эппли выводит вас из себя, особенно когда он начал распространяться о своей ранней склонности к медицине и о рассеянности, из-за которой мог бы оперировать пациента без всякой на то надобности.
Впечатление от этого как будто бы безобидного замечания было поразительно. Сосредоточенно поглядев перед собой, Холмс быстро встал.
— Черт возьми! — воскликнул он. — Черт возьми!
Щеки его слегка порозовели, а в глазах появился блеск, который был мне так хорошо знаком.
— Как всегда, Уотсон, ваша помощь просто неоценима…
— Значит, я помог вам? Своими упоминаниями об операции?
— Вот именно!
— Ну, Холмс?!
— Подождите, я сейчас должен разыскать некую фамилию! Передайте-ка мне, пожалуйста, тетрадь с вырезками, помеченную буквой «Б».
Не успев даже сообразить, в чем дело, я подал ему пухлую тетрадь, одну из тех, в которые Холмс вклеивал газетные вырезки о заинтересовавших его случаях.
— Холмс, но мистер Эппли не называл нам никого, чья фамилия начиналась бы с буквы «Б»!
— Да, я знаю об этом… Б-а, Ба-р, Барлетт!
Бегло перелистав тетрадь, Холмс закрыл ее и теперь сидел, задумчиво барабаня по переплету длинными нервными пальцами.
— У меня, конечно, нет еще всех данных, — произнес он. — Даже и теперь еще не все ясно.
— Зато для меня все ясно, — с усмешкой заметил Лестрейд. — Им меня не обмануть. Этот рыжебородый доктор и есть убийца. Нам известны и преступник, и мотив преступления.
— Тогда зачем вы пришли ко мне? — спросил Холмс.
— Потому что недостает одного. Мы хорошо знаем, кто сделал это. Вопрос в том, как он это сделал.
В вагоне Лестрейд бесконечное число раз повторял этот вопрос, пока наконец его слова не стали сливаться со стуком колес поезда, болезненно отдаваясь в моей голове.
Был долгий жаркий день. Лучи заходящего солнца уже ложились на вершины мягко округленных холмов Сомерсетшира, когда мы наконец высадились на маленькой железнодорожной станции Кемберуэлл. Вдали, среди холмов, за остроконечными крышами деревенских домов, виднелось большое белое здание, окруженное величавыми вязами.
— Нам предстоит небольшая прогулка, — недовольно проворчал Лестрейд.
— Я предпочел бы не заходить сразу в дом, — сказал Холмс. — Есть ли в этой деревушке гостиница?
— Да, называется она «Герб Кемберуэлла».
— Тогда пойдемте туда. Мне хотелось бы начать расследование на нейтральной почве.
— Ну, Холмс! — воскликнул Лестрейд. — Я не понимаю…
— Совершенно верно, — прервал Холмс.
И мы не услышали от него больше ни слова, пока не очутились в уединенной комнате старинной гостиницы. Холмс что-то поспешно черкнул в своей записной книжке и вырвал оттуда несколько листков. — Нельзя ли будет теперь, мистер Эппли, послать слугу с записками? Одну нужно отправить в Гудменс Реет, другую — Эйнсуорту, а вот эту Гриффину.
— Конечно.
— Вот и чудесно. Тогда в ожидании прихода мисс Долорес и ее жениха мы сможем немного покурить.
Некоторое время все сидели молча, погруженные в собственные мысли.
— Ну-с, мистер Холмс, — внезапно заговорил Лестрейд. — Вы вели себя так загадочно, что заинтриговали даже доктора Уотсона. Так изложите нам сейчас вашу теорию.
— У меня нет никакой теории. Я просто хочу проверить некоторые данные.
— Но за вашими данными вы проглядели лицо преступника.
— Это еще неизвестно. Кстати, викарий, а каковы отношения между мисс Долорес и вашим племянником?
— Любопытно, что вы заинтересовались этим. Последнее время их отношения служили для меня источником огорчений. Но справедливости ради следует добавить факт, что виной этому была молодая леди. Без всякой видимой причины она ведет себя оскорбительно по отношению к доктору. И, что хуже всего, свою неприязнь проявляет перед людьми.
— Вот как! Ну, а мистер Эйнсуорт?
— Он слишком славный парень, чтобы не сожалеть о поведении своей невесты. Он принимает все это почти как личную обиду.
— Что ж, похвально для него. Но вот, по-видимому, и наши гости.
Старая дверь со скрипом распахнулась, и высокая грациозная девушка вошла в комнату. Долгий, испытующий взгляд ее черных, возбужденно блестевших глаз останавливался то на одном, то на другом из нас с выражением враждебности и вместе с тем отчаяния. Стройный белокурый молодой человек со свежим цветом лица и удивительно голубыми глазами следовал за ней. Он дружески приветствовал мистера Эппли.
— Кто из вас мистер Шерлок Холмс?! — вскричала молодая девушка. — Ах, вы! Я полагаю, что у вас есть какие-то новые данные?
— Я приехал сюда за ними, мисс Дейл. Ведь мне известно все, за исключением того, что в действительности произошло ночью, когда ваш дядя… умер.
— Вы подчеркнули слово «умер», мистер Холмс?
— Но, черт возьми, Долорес, а что еще он мог сказать? — спросил молодой Эйнсуорт, неловко улыбаясь. — Мне кажется, что твоя голова полна всякой суеверной чепухи из-за этой грозы, которая так взволновала твоего дядю во вторник ночью. Но ведь гроза окончилась до его смерти.
— Откуда вы знаете?
— Доктор Гриффин сказал, что сквайр умер не раньше трех часов утра. Во всяком случае, до того времени он чувствовал себя вполне здоровым.
— Вы уверены в этом?
Молодой человек поглядел на Холмса с очевидным недоумением.
— Конечно, уверен. Мистер Лестрейд может подтвердить вам, что я заходил в комнату сквайра три раза в течение ночи. Трелони сам просил меня об этом.
— Тогда я хотел бы познакомиться с фактами с самого начала. Может быть, вы начнете, мисс Дейл?
— Хорошо, мистер Холмс. Во вторник вечером мой дядя попросил Джеффри и доктора Гриффина пообедать с нами в Гудменс Реете. С самого начала чувствовалось, что дядя был чем-то обеспокоен. Я приписала тогда это доносившимся издалека раскатам грома: дядя не любил и даже побаивался грозы. Однако мне до сих пор не ясна истинная причина его беспокойства. Как бы то ни было, обстановка в течение вечера становилась все более и более нервной. Попытки доктора развеселить нас не улучшили нашего настроения, особенно после того, как молния вдруг ударила в дерево в роще. «Я должен теперь ехать домой, — заявил Гриффин, и надеюсь, что со мной ничего скверного не случится в эту грозу». — «Ну, а я доволен, что остаюсь, — засмеялся Джеффри. — Нам здесь будет достаточно уютно: ведь в доме наверняка есть надежный громоотвод». Мой дядя подскочил в кресле. «Вы молодой осел! — закричал он. — Разве вы не знаете, что у нас нет громоотвода?» И он задрожал, как человек, сошедший с ума.
— Я так и не понял, почему мои слова его рассердили, — прервал рассказ Эйнсуорт. — Затем сквайр стал распространяться насчет своих кошмаров…
— Кошмаров? — спросил Холмс.
— Да. Он кричал, что страдает от кошмаров и что в такую ночь старик не должен оставаться в одиночестве…
— Дядя немного успокоился, — продолжала мисс Дейл, — когда Джеффри обещал навещать его ночью. В самом деле, старика было очень жаль. Когда ты заходил к нему, Джеффри?
— Первый раз в половине одиннадцатого, затем в полночь и, наконец, в час ночи.
— А вы разговаривали с ним? — поинтересовался Холмс.
— Нет, он спал.
— Тогда как же вы узнали, что в то время он еще был жив?
— Видите ли, как многие другие люди его возраста, сквайр пользовался лампой-ночником. Это был фонарь, горевший голубым светом в нише камина. Мне, конечно, не удалось увидеть много, но зато я явственно слышал в перерывах между завываниями ветра тяжелое дыхание спящего.
— Было только пять часов утра, — продолжала мисс Дейл, — когда… Нет, я не могу больше говорить. Не могу… — И она разразилась рыданиями.
— Успокойся, успокойся, дорогая, — сказал Эйнсуорт, пристально глядя на девушку. — Мистер Холмс, для нее это такое тяжелое испытание…
— Может быть, мне продолжить? — спросил викарий. — Только начало рассветать, когда я проснулся от сильного стука в дверь. Мальчик-грум принес нам ужасную новость из дома сквайра. Оказывается, горничная утром, как обычно, принесла сквайру чай и, подняв шторы, увидела своего хозяина мертвым в постели. Она в ужасе подняла крик на весь дом… Я набросил на себя плед и поспешил в Гудменс Реет. Когда я вошел в спальню вместе с Долорес и Джеффри, доктор Гриффин, которого вызвали раньше, уже заканчивал обследование покойного. «Он мертв уже почти два часа, — сказал доктор. — Хоть убейте меня, но я никак не могу определить причину его смерти». Я отошел от кровати, мысленно успокаивая себя молитвой, когда вдруг заметил золотые часы Трелони, блестевшие под лучами утреннего солнца. Лежали они на маленьком мраморном столике среди пузырьков с лекарствами и банок с мазью, испускавших резкий запах, особенно ощущавшийся в непроветренной комнате. Часто говорят, что во время сильного волнения мы обращаем внимание на всякие мелочи. Так случилось и тогда. Мне почему-то показалось, что часы не ходят. Я поднес их к уху — часы тикали. Я совершенно машинально повернул заводную головку на два оборота, до отказа. Раздался резкий звук: «Кр-р-ак!» — заставивший Долорес нервно закричать. Я точно запомнил ее слова: «Викарий! Перестаньте же! Этот звук так напоминает предсмертный хрип…» На миг все смолкли. Мисс Дейл печально опустила голову.
— Мистер Холмс, — с настойчивостью в голосе сказал Эйнсуорт, — у нее еще совсем свежи воспоминания о смерти дяди. Я хотел бы попросить вас освободить на сегодня мисс Дейл от дальнейших расспросов.
— Страхи всегда беспочвенны, когда отсутствуют доказательства, — заметил Холмс и, вынув свои часы, задумчиво поглядел на них. — Пора трогаться в Гудменс Реет.
После непродолжительной поездки в экипаже священника мы очутились у дома сквайра, въехали в ворота и покатили по узкой дороге. Взошла луна. Перед нами простиралась длинная, еле освещенная аллея, испещренная тенями больших вязов. Мы миновали последний поворот — и золотистые лучи, отбрасываемые фонарями экипажа, смутно осветили фасад мрачного, некрасивого особняка. Все его окна были закрыты ставнями, выкрашенными в коричневый цвет, а парадная дверь завешена черной материей.
— Это дом мрака, — заметил подавленным голосом Лестрейд, позвонив в дверь. — Алло! Что такое? Что вы делаете здесь, доктор Гриффин?
Дверь распахнулась, и у входа появился высокий мужчина с рыжей бородой, одетый в свободно сидящий норфолкский сюртук и широкие до колен брюки. Он окинул нас свирепым взглядом. Сжатые кисти его рук и тяжело вздымавшаяся грудь говорили о душевном волнении.
— Разве я должен просить у вас разрешения на прогулку, мистер Лестрейд?! — закричал он. — Разве вам не достаточно, что ваши проклятые подозрения восстановили против меня всю округу?
Гриффин протянул свою большую руку и схватил моего друга за плечо.
— Так это вы, Холмс! — закричал он с горячностью. — Я получил вашу записку, и вот я здесь. У вас, слава Богу, такая высокая репутация. Мне кажется, только вы могли бы спасти меня от виселицы… Ну что за животное я? Ведь я так напугал ее своими словами… Мисс Дейл со слабым стоном закрыла лицо руками.
— Я столько перенесла за последние дни! — всхлипывала она. — О, этот невообразимый ужас!
Я был очень раздосадован поведением Холмса: в то время как мы все окружили плачущую девушку и утешали ее, он спокойно заметил Лестрейду, что тело покойника находится, по-видимому, в дальней комнате. Повернувшись к нам спиной, он вошел в дом, на ходу вынимая из кармана лупу.
Немного обождав, мы с Лестрейдом последовали за ним. Через дверь в левой части большого темного зала мы мельком разглядели тускло освещению комнату, заставленную полуувядшими цветами. Длинная, худая фигура моего друга согнулась над открытым гробом так низко, что его лицо очутилось всего в нескольких дюймах от лица покойного. Стояла напряженная тишина, пока Холмс при помощи лупы внимательно изучал спокойные черты умершего. Затем он набросил простыню на тело и направился к выходу. Я хотел заговорить с ним, но он молча прошел мимо, отрывистым жестом указав в сторону лестницы. Мы поднялись на верхнюю лестничную площадку, и Лестрейд провел нас в спальню с массивной темной мебелью, которая мрачно и смутно вырисовывалась при свете затемненной абажуром лампы, горевшей на столе, рядом с открытой Библией. Затхлый, тошнотворный аромат увядших цветов и запах сырости преследовали меня повсюду.
Холмс опустился на колени под окнами, исследуя лупой каждый дюйм пола. Брови его походили на две резкие черные линии.
— Нет, Уотсон! Эти окна не открывались в тот день. Если бы они были открыты во время сильной грозы, я бы, конечно, обнаружил следы. Но не было никакой необходимости открывать их…
— Послушайте, Холмс! — сказал я. — Что это за странный звук?
Я посмотрел в сторону кровати с высоким темным балдахином и занавесками. У изголовья стоял мраморный столик, весь заставленный запыленными склянками.
— Холмс, это часы покойного сквайра! Они лежат на столе и все еще тикают.
— Вас это удивляет?
— Конечно, разве они не должны были остановиться по прошествии трех дней?
— Они и остановились. Но я снова их завел. Прежде чем посмотреть тело покойного, я заходил в спальню. Собственно говоря, я предпринял эту поездку сюда, чтобы завести часы сквайра Трелони ровно в десять часов вечера!.. И обратите внимание — что за сокровище перед нами! Поглядите, Лестрейд! Поглядите!
— Но, Холмс, ведь это самая обыкновенная палочка вазелина, которую можно купить в любой аптеке!
— Напротив, это — орудие преступления! И все же, — добавил он задумчиво, — все же остается еще один вопрос, который не перестает мучить меня… Кстати, а как вам удалось воспользоваться помощью сэра Леопольда Харпера? — неожиданно спросил Холмс, поворачиваясь к Лестрейду. — Разве он живет поблизости?
— Нет, он гостил по соседству, у своих друзей. Когда было решено произвести вскрытие трупа, местная полиция сочла за удачу, что под рукой оказался такой известный в Англии эксперт по судебной медицине. Немедленно послали за ним. И, надо сказать, выбрали подходящее время, — добавил Лестрейд с лукавой усмешкой.
— Почему же?
— Да потому что он лежал в это время в постели с грелкой и пил горячий пунш: у него был сильный насморк.
Холмс возбужденно вскинул руки:
— Это дело наконец завершено!
Мы с Лестрейдом поглядели друг на друга с изумлением.
— Мне остается дать только еще одно указание, — сказал Холмс. — Лестрейд, никто не должен покидать этот дом сегодня ночью. Я поручаю вам любыми дипломатическими средствами удержать всех здесь. Мы с Уотсоном тем временем отдохнем в этой комнате до пяти часов утра.
Зная властную натуру Холмса, я счел бесполезным расспрашивать о чем-либо. Холмс устроился в кресле-качалке. В моем распоряжении оставалась только кровать покойного. Холмс уговаривал меня удобнее расположиться на ней, но я отказался, опасаясь задремать в таком неуютном месте. Я отказывался некоторое время и все же…
— Уотсон!
Голос Холмса пробудил меня от дремоты, нарушив сновидения. Я привскочил в постели, весь взъерошенный. Лучи утреннего солнца били в глаза, а часы покойного сквайра продолжали тикать… Шерлок Холмс, уже успевший привести себя в порядок, стоял, поглядывая на меня.
— Уже десять минут шестого, — заметил он, — я вынужден был разбудить вас. Ага, это Лестрейд, — продолжал он, прислушиваясь к стуку в дверь. — Заходите, прошу вас!
В комнату вошла мисс Дейл в сопровождении Гриффина, Эйнсуорта и, к моему удивлению, священника.
— Послушайте, мистер Холмс! — закричала Долорес. — Это невыносимо, что из-за ваших капризов всем нам, даже бедному мистеру Эппли, пришлось остаться здесь на ночь.
— Поверьте мне, мисс Дейл, что это не были капризы. Я хочу объяснить вам, каким образом так хладнокровно был убит сквайр Трелони!
— Убит? Вот как! — выпалил доктор Гриффин. — Тогда я хотел бы знать, как же все-таки он был убит?
— Дьявольски просто! Доктор Уотсон был столь проницателен, что обратил мое внимание на способ убийства. Нет, Уотсон, ни слова! А мистер Эппли навел меня на правильный путь. Он сказал, что если бы ему пришлось заниматься медициной, то он по рассеянности стал бы без всякого повода удалять у своих пациентов желчные камни. Но это не все. Он еще добавил, что перед операцией усыпил бы пациента хлороформом. Так вот то слово, которое дало мне разгадку, — «хлороформ».
— Хлороформ! — как эхо, отозвался Гриффин.
— Да, именно так. Нашумевший в прошлом году судебный процесс Аделаиды Бартлетт, которую обвиняли в том, что она отравила своего мужа, влив ему в рот вовремя сна жидкий хлороформ, очевидно, навел убийцу сквайра на мысль применить это средство для своей гнусной цели.
— Но, черт возьми! Ведь Трелони не глотал хлороформ!
— Конечно, нет. Но предположим, доктор Гриффин, что я взял бы ватную подушечку, пропитанную хлороформом, и прижал ее минут на двадцать ко рту и носу старого крепко спящего человека. Что произошло бы тогда?
— Он, конечно, умер бы. Но это нельзя сделать, не оставив следов!
— Так, превосходно! А каких следов?
— Хлороформ обжигает кожу и вызывает появление пузырьков на ней. Поэтому на лице сквайра должны были остаться следы ожогов, хотя, может быть, и очень незначительные.
Холмс протянул руку к столику.
— Теперь предположите, доктор, — сказал он, поднимая какую-то баночку, — что я предварительно смазал бы лицо жертвы тонким слоем вазелина. Остались бы следы ожогов?
— Нет, разумеется!
— Ваши медицинские познания помогли вам несколько забежать вперед и обогнать ход моих рассуждений. Хлороформ — весьма летучее вещество, он легко испаряется и быстро исчезает из крови. Стоило только отсрочить вскрытие трупа на два дня, как это и было сделано, чтобы никаких следов отравления не осталось.
— Не спешите, мистер Холмс! А запах?
— Да, оставалась незначительная, очень незначительная вероятность того, что запах хлороформа будет обнаружен в комнате, где произошло отравление, или при вскрытии трупа. Но в комнате запах хлороформа был почти неощутим из-за резкого и едкого запаха лекарств и мазей. А при вскрытии сэр Леопольд Харпер не почувствовал запаха, так как в тот день страдал сильным насморком!
Бледное лицо доктора Гриффина, казалось, побледнело еще больше.
— Бог ты мой, ведь это правда…
— Теперь зададим себе вопрос: Cui bono? Кому могло быть выгодно это преступление?
Я заметил, что Лестрейд сделал шаг в сторону доктора.
— Эй вы, осторожнее, черт бы вас побрал! — закричал Гриффин.
Холмс поставил на стол баночку с вазелином и взял в руки тяжелые часы, которые, казалось, стали тикать еще громче.
— Я хочу обратить ваше внимание на эти часы, известные под названием Золотой охотник. Вчера в десять часов вечера я завел их до отказа. Сейчас пять часов двадцать минут утра.
— Ну и что же из этого следует? — воскликнула мисс Дейл.
— Если вы помните, как раз в это время утром, когда ваш дядя был найден мертвым, викарий завел часы. Хотя звук, который вы сейчас услышите, может показаться вам неприятным, я просил бы прислушаться к нему.
Холмс стал медленно заводить часы, и в комнате раздался резкий скрип: «Кр-р-ак!» Головка часов продолжала поворачиваться, и звук не прекращался.
— Подождите! — закричал Гриффин. — Здесь что-то не так!
— Превосходно! А что же именно не так!
— Черт возьми, ведь викарий, заводя утром часы, сделал только два оборота головки, и они оказались заведенными до отказа! Вы же сейчас сделали семь или восемь оборотов, а часы все еще полностью не заведены!
— Совершенно верно, — ответил Холмс, — но это не является какой-то особенностью часов сквайра. Ведь любые часы, заведенные в десять часов вечера, нельзя будет на следующее утро завести до отказа только двумя поворотами головки.
— Боже мой! — прошептал доктор, не отрывая взгляда от Холмса.
— Значит, покойный мистер Трелони не лег спать в десять часов вечера. Если принять во внимание его возбужденное состояние и непрекращавшуюся грозу, то можно будет сделать вывод, что он, вероятно, не ложась спать, сидел допоздна и читал Библию. Ведь викарий упоминал, что такое иногда с ним случалось. Сквайр завел часы, как обычно, после окончания чтения и лег в постель только около трех часов утра. Убийца застал его крепко спящим.
— И следовательно?.. — почти вскрикнула Долорес.
— И следовательно, так как только один человек сообщил нам, что он видел сквайра спящим в десять тридцать, в двенадцать и в час ночи, этот человек сказал нам заведомую и явную ложь!
— Холмс! — вскричал я. — Наконец-то я вижу, куда идут улики! Преступник не кто иной, как… Джеффри Эйнсуорт бросился к двери.
— Ах, вот куда вы! — закричал Лестрейд. Он прыгнул к молодому человеку, и спустя мгновение раздалось щелканье наручников. Мисс Долорес Дейл, всхлипывая, кинулась вперед, но не к Эйнсуорту. Она бросилась в распростертые объятия доктора Пола Гриффина…
— Не может быть! — возразил я.
— Мой друг, примите во внимание завещание Трелони!
— Тогда, значит, сквайр не изменил завещания в пользу Гриффина?
— Нет, он изменил его, но не успел осуществить свое намерение до конца. И был только один человек, который знал истинное положение вещей, а именно: что Трелони еще не подписал измененное завещание.
— Вы имеете в виду самого сквайра?
— Нет, я имею в виду Эйнсуорта, стряпчего, который составил завещание. Он признался во всем. Его коварный план и заключался в том, что Гриффин после смерти сквайра неизбежно был бы арестован как единственное лицо, получающее выгоду от смерти Трелони. А Эйнсуорту, женившемуся на Долорес, досталось бы, таким образом, наследство… Холмс откинулся на спинку кресла и сомкнул кончики пальцев. — Хлороформ легко можно было добыть, это всем известно еще из дела Бартлетт. Как другу семьи Эйнсуорту не представило особых трудностей получить доступ к медицинским книгам в библиотеке викария. Он на досуге разработал свой хитроумный план. Я бы не был так твердо убежден в своих выводах, если бы не исследовал с помощью лупы лицо покойного, обнаружив неоспоримые доказательства в виде мельчайших ожогов и следов вазелина в порах кожи.
— Но мисс Дейл и доктор Гриффин!..
— Их поведение удивило вас?
— Да, женщины так странны подчас…
— Мой дорогой Уотсон, у меня возникли подозрения, как только я услышал о молодой девушке, темпераментной и пылкой, попавшей в общество мужчины с подобным же характером. Поведение доктора составляло резкий контраст с поведением хладнокровного стряпчего, так внимательно следившего за Долорес. Вспомните, что она проявила свою ничем не вызванную неприязнь к доктору в обществе.
— Тогда почему же она просто не разорвала свою помолвку с Эйнсуортом?
— Вы забыли, что дядя всегда укорял ее за непостоянство и легкомыслие. Если бы она нарушила свое обещание, то потеряла бы достоинство в своих собственных глазах… Но почему, Уотсон, вы ухмыляетесь теперь?
— Просто потому, что я подумал о названии этой деревушки в Сомерсете.
— Деревня Кемберуэлл? — сказал Холмс, улыбаясь. — Да, в самом деле, деревня носит название нашего лондонского района Кемберуэлл. Поэтому, Уотсон, когда вы будете описывать этот случай, не забудьте дать ему такой заголовок, чтобы читатели не спутали место, где произошло кемберуэллское отравление.