У мадемуазель Паскаль было высохшее лицо со впалыми щеками, острым носом и круглыми глазами злой птицы. Волосы, сдобренные перхотью, она стягивала на затылке в большой узел, который угрожающе топорщился шпильками. Единственными украшениями, которые мадемуазель Паскаль позволяла себе к темным шерстяным платьям, были брошь-барометр и бутон розы, вырезанный из какого-то зернистого материала, который она называла «афганским камнем». Плечи она кутала в зеленую шаль с потрепанной бахромой. Движения ее были резки и скупы. Пожимая вам руку, она будто поворачивала ручку двери.
На протяжении пяти лет мадемуазель Паскаль была заместителем начальника одного из подразделений юридического отдела в Министерстве международных депозитов и подъездных путей. Подлые закулисные интриги задержали ее продвижение по службе, и теперь она знала, что здесь на справедливость ей рассчитывать не приходится. Здесь только и выжидали случая, чтобы ее унизить. Вместо трех или четырех деловодов, на которых ей дает право объем работы, выполняемой на этом участке, ей прислали лишь одного, да и тот какой то несуразный — новичок, который не в состоянии справиться с тем, что от него требуется.
Фамилия деловода была Гюш. Бледное лицо кретина с выпуклыми губами. Под носом, из которого все время течет, будто наклеенная марка, рыжие усики. Мадемуазель Паскаль говорила о нем: «Дурак, но хотя бы не пьет. Если бы он пил, от него несло бы перегаром, не правда ли?» И она относилась к нему с холодным презрением, общаясь только по работе, поручала самые скучные дела, а когда ей надоедало его присутствие, отсылала за какими-нибудь ведомостями в другой конец учреждения. А в довершение всего их столы стояли один напротив другого, а комнатка была такой тесной, что расставить их по-другому было невозможно.
Как-то мсье Гюш опоздал на работу на целый час. Он пришел чисто выбритым, в новом костюме и, по-детски стыдливо улыбаясь, мягко извинился:
— Сегодня после обеда открывается вторая выставка «Художественной группы сотрудников Министерства международных депозитов и подъездных путей»…
Он перевел дыхание, а затем, потупив глаза, сложил губы бантиком и проронил с выражением красавицы, уронившей носовой платочек:
—Там есть и мои работы.
Открытие это поразило мадемуазель Паскаль и какое-то мгновение на лице у нее боролись минутный интерес, издевательская жалость и гнев на подчиненного. В конце концов она сказала:
— Хорошо, посмотрю.
— Это на первом этаже. Фойе Гамбетта. Вход свободный.
— Хорошо! Но есть более неотложные дела. Вы ответили на уведомление господина Кардебоша по поводу оплаты расходов на осуществление специального надзора со стороны руководства Национального общества паритетной жилищной комиссии?
Господин Гюш, будто подкошенный, упал на стул перед своим письменным столом; а мадемуазель Паскаль поздравила себя с тем, что так решительно вернула его к служебным
делам.
В пять, закончив важную работу, она решила посетить художественную выставку на первом этаже. Мадемуазель Паскаль расправила шаль, пригладила прическу и величественно выплыла из кабинета, словно корабль, выходящий в открытое море.
Вторую выставку «Художественной группы» устроили в просторном, холодном и сером зале. Уже с порога вас поражала торжественная молитвенная тишина, будто в часовне. Посетителей было мало, они едва слышно шептались между собой и долго не задерживались. Мадемуазель Паскаль доброжелательно приблизилась к картинам.
Выставка этих произведений искусства могла только успокоить администрацию относительно настроений персонала. Здесь были полотна, изображавшие оранжевые, густые, как сироп, закаты, зеленые волны, бьющиеся о черные скалы где-то на побережье Бретани, поля белых, будто выжженных перекисью водорода хлебов, кое-где испещренных красными маками. Была там также масса котят в корзинках с глазами, как пуговицы на ботинках, розово-голубых козочек, кроликов с розовыми носиками и цветов с курчавыми лепестками на фоне штор цвета старого потемневшего золота. Все эти картинки были красивы, успокоительны, безопасны.
Мадемуазель Паскаль чувствовала себя точно в таком же согласии со своей совестью, как и те сотрудники, которые истратили свой досуг на такое приличное занятие. Она уже заканчивала осматривать выставку, когда ее поразил стенд с четырьмя большими полотнами. На них были изображены голые женщины. Одна из распутниц, рыжая девка с белым, как сметана, телом валялась на коврике перед кроватью. Другая, оседлав стул, курила сигарету, вперив в пустоту профессионально похотливый взгляд. Третья, спиной к зрителю, сладко потягивалась перед зеркалом. Четвертая боязливо пробовала ногой воду в эмалированном тазике. Оголенные тела были выписаны подчеркнуто натуралистично с таким явным неприличием, что смотреть противно. Хотя бы какой-нибудь спасительный кружевной шарф, или целомудренное облачко, или веточка с искусно расположенными листиками. А то ведь совершенно голые!
Сгорая от смущения, мадемуазель Паскаль подошла поближе, чтобы узнать фамилию художника. Она прочитала ее и чуть не упала в обморок от неожиданности: под этой мерзостью стояло «Гюш»!
Она вернулась в кабинет, ее нервы были на пределе. Как ей поступить? Может, похвалить деловода? Но тогда получится, что она приветствует его омерзительные картины. А может, возмутиться? Но кто дал ей на это право? Молчать? Она остановилась на последнем.
Но на следующий же день для нее начались настоящие мучения. Что говорят о ней у нее за спиной? Очевидно, сочувствуют, что ей приходится по восемь часов в день сидеть наедине с безумцем, рисующим такие неприличные вещи! Хотя бы не смеялись над ее несчастьем Возможно, уже и анекдот придумали о парочке «Паскаль-Гюш»? «Ну как же, она там не скучает с таким парнем!» Мысль эта для нее была нестерпима.
Теперь мадемуазель Паскаль новыми глазами начала смотреть на своего помощника. Как это раньше она не заметила подозрительной печати распущенности на его лице? Бледный вид, мутные глаза, разве это не свидетельствовало о тяжелом похмелье после ночных разгулов, дрожащие руки — о сексуальных излишествах! А заикание – изъявление настоящей страсти. Ах! Она представляла его в мастерской, забитом арабскими пуфами, кадильницами, в которых воскуряются ароматические травы, и мехами, – он подправляет позу голой натурщицы и мимоходом гладит ее. А вкусив мерзкой радости с какой-то вакханкой, приходит на работу, садится напротив нее, изучает дела и мысленно еще переживает всю ночную мерзость. Исполненная такими мыслями, мадемуазель Паскаль чувствовала липкий взгляд господина Гюша, останавливавшийся на ней, прикипавший к ней, прогуливавшийся по всей ее фигуре, будто слизень. Этот человек раздевал ее взглядом. Он смотрел на нее, как на одну из своих натурщиц.
Горячая волна била в лицо. Она ежилась на стуле, вставала, выходила в коридор. Но стоило вернуться, как мутные зрачки ее помощника снова блуждали по ней, и ей снова казалось, будто он берет над ней верх, судит, оценивает, словно рабыню на восточном базаре. «Рано или поздно, — думала она, — он попробует обесчестить меня».
И до конца рабочего дня она дрожала как осиновый лист.
Однажды утром в их комнату зашли двое рабочих из административно-хозяйственной части.
— Мсье, мы принесли вам тахту, которую вы заказывали в материальной части.
У мадемуазель Паскаль чуть не остановилось сердце. Ну и самоуверен же этот негодяй! Она тайком взглянула на него. Еще и притворяется удивленным, уверяет, что ничего незаказывал!
Правда, расспросив, они выяснили, что, действительно, рабочие ошиблись, и тахту вынесли. Но мадемуазель Паскаль не могла успокоиться до самого вечера.
С этого времени бедняжка не знала ни минуты покоя, только и думала, застывая от ужаса: «Сегодня или завтра?» Ей казалось, что господин Гюш за своим столом напрягается, будто пантера перед прыжком. Иногда он просил ее передать «рубашку» — папку, это ее приятно смущало. Такие слова, как «отказ в кредите», «заявка на поставку», раздваивались у нее в голове и приобретали новый волнующий смысл, о котором она никогда не догадывалась.
Мадемуазель Паскаль запустила работу. Она больше не осмеливалась вычитывать деловоду. Она чахла, со страхом ожидая неминуемого. Но господин Гюш никак не мог отважиться. Он играл с ней, как кот с мышью. Наконец, позвав на помощь всю свою храбрость, она спросила:
— Вы пишете с натуры?
Он прищурил глаза с гримасой сатира и ответил:
— Большую часть времени. Но бывает, я встречаю интересную модель, тогда рисую по
памяти!
Без сомнения, он «рисовал ее по памяти». Наверное, ящики его стола забиты рисунками, где она изображена в таком же виде, как и те распутницы на выставке. Кто знает, он может их выставить на следующей выставке! Тогда все Министерство международных депозитов и подъездных путей увидит ее в таком виде, в каком ее никто не видел. Этого унижения ей не пережить! — думала она. Но в то же самое время какая-то неприличная радость шевелилась у нее в сердце. Вот так время проходило, и она все больше привыкала к произношению мсье Гюша. Итак, живя рядом с такой дрянью, и сам можешь заразиться. Ночью ей снились распутные сны. Ей мерещились сцены буйного разгула среди папок в министерстве. Он обращался к ней на «ты». Она, как куртизанка, гладила его волосы. Мадемуазель Паскаль просыпалась в жару и томлении. Ее приводило в отчаяние то, что он не торопился открыться. Она же спешила окунуться вместе с ним в океан бесчестья.
И вот в один прекрасный день она пришла на работу расфуфыренная, в светлом платье. Сладким голоском она обратилась к господину Гюшу:
— Вам было бы приятно нарисовать мой портрет?
— Я никогда не рисую портреты, — ответил он.
Она совсем обмякла и обескураженно пробормотала:
— Да, я знаю: вы специалист по натурщицам.
Но господин Гюш покачал головой:
— О нет! — сказал он. — Это мой коллега Рюш из Генерального секретариата — автор тех натурщиц, которых вы видели на выставке. — И он добавил, по-детски улыбаясь: — А я рисую
котят
Умопомрачениe. Анри Труайя
У мадемуазель Паскаль было высохшее лицо со впалыми щеками, острым носом и круглыми глазами злой птицы. Волосы, сдобренные перхотью, она стягивала на затылке в большой узел, который угрожающе топорщился шпильками. Единственными украшениями, которые мадемуазель Паскаль позволяла себе к темным шерстяным платьям, были брошь-барометр и бутон розы, вырезанный из какого-то зернистого материала, который она называла «афганским камнем». Плечи она кутала в зеленую шаль с потрепанной бахромой. Движения ее были резки и скупы. Пожимая вам руку, она будто поворачивала ручку двери.
На протяжении пяти лет мадемуазель Паскаль была заместителем начальника одного из подразделений юридического отдела в Министерстве международных депозитов и подъездных путей. Подлые закулисные интриги задержали ее продвижение по службе, и теперь она знала, что здесь на справедливость ей рассчитывать не приходится. Здесь только и выжидали случая, чтобы ее унизить. Вместо трех или четырех деловодов, на которых ей дает право объем работы, выполняемой на этом участке, ей прислали лишь одного, да и тот какой то несуразный — новичок, который не в состоянии справиться с тем, что от него требуется.
Фамилия деловода была Гюш. Бледное лицо кретина с выпуклыми губами. Под носом, из которого все время течет, будто наклеенная марка, рыжие усики. Мадемуазель Паскаль говорила о нем: «Дурак, но хотя бы не пьет. Если бы он пил, от него несло бы перегаром, не правда ли?» И она относилась к нему с холодным презрением, общаясь только по работе, поручала самые скучные дела, а когда ей надоедало его присутствие, отсылала за какими-нибудь ведомостями в другой конец учреждения. А в довершение всего их столы стояли один напротив другого, а комнатка была такой тесной, что расставить их по-другому было невозможно.
Как-то мсье Гюш опоздал на работу на целый час. Он пришел чисто выбритым, в новом костюме и, по-детски стыдливо улыбаясь, мягко извинился:
— Сегодня после обеда открывается вторая выставка «Художественной группы сотрудников Министерства международных депозитов и подъездных путей»…
Он перевел дыхание, а затем, потупив глаза, сложил губы бантиком и проронил с выражением красавицы, уронившей носовой платочек:
—Там есть и мои работы.
Открытие это поразило мадемуазель Паскаль и какое-то мгновение на лице у нее боролись минутный интерес, издевательская жалость и гнев на подчиненного. В конце концов она сказала:
— Хорошо, посмотрю.
— Это на первом этаже. Фойе Гамбетта. Вход свободный.
— Хорошо! Но есть более неотложные дела. Вы ответили на уведомление господина Кардебоша по поводу оплаты расходов на осуществление специального надзора со стороны руководства Национального общества паритетной жилищной комиссии?
Господин Гюш, будто подкошенный, упал на стул перед своим письменным столом; а мадемуазель Паскаль поздравила себя с тем, что так решительно вернула его к служебным
делам.
В пять, закончив важную работу, она решила посетить художественную выставку на первом этаже. Мадемуазель Паскаль расправила шаль, пригладила прическу и величественно выплыла из кабинета, словно корабль, выходящий в открытое море.
Вторую выставку «Художественной группы» устроили в просторном, холодном и сером зале. Уже с порога вас поражала торжественная молитвенная тишина, будто в часовне. Посетителей было мало, они едва слышно шептались между собой и долго не задерживались. Мадемуазель Паскаль доброжелательно приблизилась к картинам.
Выставка этих произведений искусства могла только успокоить администрацию относительно настроений персонала. Здесь были полотна, изображавшие оранжевые, густые, как сироп, закаты, зеленые волны, бьющиеся о черные скалы где-то на побережье Бретани, поля белых, будто выжженных перекисью водорода хлебов, кое-где испещренных красными маками. Была там также масса котят в корзинках с глазами, как пуговицы на ботинках, розово-голубых козочек, кроликов с розовыми носиками и цветов с курчавыми лепестками на фоне штор цвета старого потемневшего золота. Все эти картинки были красивы, успокоительны, безопасны.
Мадемуазель Паскаль чувствовала себя точно в таком же согласии со своей совестью, как и те сотрудники, которые истратили свой досуг на такое приличное занятие. Она уже заканчивала осматривать выставку, когда ее поразил стенд с четырьмя большими полотнами. На них были изображены голые женщины. Одна из распутниц, рыжая девка с белым, как сметана, телом валялась на коврике перед кроватью. Другая, оседлав стул, курила сигарету, вперив в пустоту профессионально похотливый взгляд. Третья, спиной к зрителю, сладко потягивалась перед зеркалом. Четвертая боязливо пробовала ногой воду в эмалированном тазике. Оголенные тела были выписаны подчеркнуто натуралистично с таким явным неприличием, что смотреть противно. Хотя бы какой-нибудь спасительный кружевной шарф, или целомудренное облачко, или веточка с искусно расположенными листиками. А то ведь совершенно голые!
Сгорая от смущения, мадемуазель Паскаль подошла поближе, чтобы узнать фамилию художника. Она прочитала ее и чуть не упала в обморок от неожиданности: под этой мерзостью стояло «Гюш»!
Она вернулась в кабинет, ее нервы были на пределе. Как ей поступить? Может, похвалить деловода? Но тогда получится, что она приветствует его омерзительные картины. А может, возмутиться? Но кто дал ей на это право? Молчать? Она остановилась на последнем.
Но на следующий же день для нее начались настоящие мучения. Что говорят о ней у нее за спиной? Очевидно, сочувствуют, что ей приходится по восемь часов в день сидеть наедине с безумцем, рисующим такие неприличные вещи! Хотя бы не смеялись над ее несчастьем Возможно, уже и анекдот придумали о парочке «Паскаль-Гюш»? «Ну как же, она там не скучает с таким парнем!» Мысль эта для нее была нестерпима.
Теперь мадемуазель Паскаль новыми глазами начала смотреть на своего помощника. Как это раньше она не заметила подозрительной печати распущенности на его лице? Бледный вид, мутные глаза, разве это не свидетельствовало о тяжелом похмелье после ночных разгулов, дрожащие руки — о сексуальных излишествах! А заикание – изъявление настоящей страсти. Ах! Она представляла его в мастерской, забитом арабскими пуфами, кадильницами, в которых воскуряются ароматические травы, и мехами, – он подправляет позу голой натурщицы и мимоходом гладит ее. А вкусив мерзкой радости с какой-то вакханкой, приходит на работу, садится напротив нее, изучает дела и мысленно еще переживает всю ночную мерзость. Исполненная такими мыслями, мадемуазель Паскаль чувствовала липкий взгляд господина Гюша, останавливавшийся на ней, прикипавший к ней, прогуливавшийся по всей ее фигуре, будто слизень. Этот человек раздевал ее взглядом. Он смотрел на нее, как на одну из своих натурщиц.
Горячая волна била в лицо. Она ежилась на стуле, вставала, выходила в коридор. Но стоило вернуться, как мутные зрачки ее помощника снова блуждали по ней, и ей снова казалось, будто он берет над ней верх, судит, оценивает, словно рабыню на восточном базаре. «Рано или поздно, — думала она, — он попробует обесчестить меня».
И до конца рабочего дня она дрожала как осиновый лист.
Однажды утром в их комнату зашли двое рабочих из административно-хозяйственной части.
— Мсье, мы принесли вам тахту, которую вы заказывали в материальной части.
У мадемуазель Паскаль чуть не остановилось сердце. Ну и самоуверен же этот негодяй! Она тайком взглянула на него. Еще и притворяется удивленным, уверяет, что ничего незаказывал!
Правда, расспросив, они выяснили, что, действительно, рабочие ошиблись, и тахту вынесли. Но мадемуазель Паскаль не могла успокоиться до самого вечера.
С этого времени бедняжка не знала ни минуты покоя, только и думала, застывая от ужаса: «Сегодня или завтра?» Ей казалось, что господин Гюш за своим столом напрягается, будто пантера перед прыжком. Иногда он просил ее передать «рубашку» — папку, это ее приятно смущало. Такие слова, как «отказ в кредите», «заявка на поставку», раздваивались у нее в голове и приобретали новый волнующий смысл, о котором она никогда не догадывалась.
Мадемуазель Паскаль запустила работу. Она больше не осмеливалась вычитывать деловоду. Она чахла, со страхом ожидая неминуемого. Но господин Гюш никак не мог отважиться. Он играл с ней, как кот с мышью. Наконец, позвав на помощь всю свою храбрость, она спросила:
— Вы пишете с натуры?
Он прищурил глаза с гримасой сатира и ответил:
— Большую часть времени. Но бывает, я встречаю интересную модель, тогда рисую по
памяти!
Без сомнения, он «рисовал ее по памяти». Наверное, ящики его стола забиты рисунками, где она изображена в таком же виде, как и те распутницы на выставке. Кто знает, он может их выставить на следующей выставке! Тогда все Министерство международных депозитов и подъездных путей увидит ее в таком виде, в каком ее никто не видел. Этого унижения ей не пережить! — думала она. Но в то же самое время какая-то неприличная радость шевелилась у нее в сердце. Вот так время проходило, и она все больше привыкала к произношению мсье Гюша. Итак, живя рядом с такой дрянью, и сам можешь заразиться. Ночью ей снились распутные сны. Ей мерещились сцены буйного разгула среди папок в министерстве. Он обращался к ней на «ты». Она, как куртизанка, гладила его волосы. Мадемуазель Паскаль просыпалась в жару и томлении. Ее приводило в отчаяние то, что он не торопился открыться. Она же спешила окунуться вместе с ним в океан бесчестья.
И вот в один прекрасный день она пришла на работу расфуфыренная, в светлом платье. Сладким голоском она обратилась к господину Гюшу:
— Вам было бы приятно нарисовать мой портрет?
— Я никогда не рисую портреты, — ответил он.
Она совсем обмякла и обескураженно пробормотала:
— Да, я знаю: вы специалист по натурщицам.
Но господин Гюш покачал головой:
— О нет! — сказал он. — Это мой коллега Рюш из Генерального секретариата — автор тех натурщиц, которых вы видели на выставке. — И он добавил, по-детски улыбаясь: — А я рисую
котят