Жила-была старуха, и был у неё сын. Жили они бедно: земли сколько под ногтем, и вся тут. И повадился на их поле заяц; бегает ушастый, хлеб травит.
Дозналась о зайце старуха.
«Самим есть нечего, а тут ещё… уж я тебя!» — точила карга зуб на зайца.
У их соседа в саду старая вишня. Выпросила старуха вишнёвого клею, сварила да с горяченьким прямо на поле. А лежал в поле камушек, и на этом камушке любил отдыхать заяц: наестся и рассядется, усами поводит, благодать! Старуха давно заприметила, взяла да этот самый заячий камушек клеем и вымазала.
Прибежал в поле заяц, наелся да на камушек плюх, сидит, облизывается. А старуха тут как тут и прямо на желанного гостя: заяц туда-сюда, оторваться не может, хвостишком прилипнул! Старуха его за уши — попался! — и, ухватя, потащила.
— Будешь ты у меня хлеб таскать, проклятущий!
А заяц и говорит старухе:
— Тебе меня, бабка, никак не извести! А коли уж так приспичило, так я тебе сам про мою смерть скажу: посади ты меня в горшок, оберни горшок рогожкой, да с горки и грохни — тут мне смерть и приключится.
А старухе только б извести, ей всё равно, и раздумывать некогда. Посадила она зайца в горшок, обернула горшок рогожкой, да с горшком на гору — горка тут же, за полем, — вскарабкалась на самую верхушку да оттуда его и ахнула.
Горшок хрястнул и вдребезги — «Слава тебе, Господи!» А заяц скок — и убежал.
И дня не прошло, заяц опять на поле — опять хлеб травит. Старуха глазам не верит: он самый — жив, проклятущий.
— Ну, постой же!
И пошла старуха к соседу за вишнёвым клеем и опять с горяченьким прямо на поле к заячьему любимому камушку, вымазала клеем:
— Уж не спущу! — да за кустик и притаилась.
А зайцу и в голову такое не приходит, чтобы опять на него с клеем! Наелся и, как всегда, на камушек. А как сел на камушек — и попался.
— Не спущу! — ухватила старуха его за уши. — Не спущу!
— Бабушка, не губи!
— И не проси! — тащит карга зайца и уж не знает, чем бы его: насолил он ей вот как, да и обманул опять же.
— Бабушка, я тебе пригожусь!
— Обманул ты меня, не верю! — Тащит и сама не придумает: ли задавить, ли живьём закопать?
— Бабушка, чего твоей душе хочется, всё для тебя сделаю…
— А чего ты для меня сделаешь?
— Да всё.
Приостановилась старуха: очень устала с зайцем.
— В бедности мы живём.
— Знаю.
— И моего сына знаешь?
— Знаю.
— Жени ты его!
— Это можно. У оранжевого царя три дочери, на младшей царевне мы его и женим.
— А ты не обманешь?
— Ну, вот ещё: раз сказал — сделаю.
— Постарайся, пожалуйста.
Старуха выпустила зайца.
Заяц чихал, лапкой поглаживал уши: уж очень бабка-то костиста!
Старуха позвала сына, рассказала ему о заячьем посуле. Что ж, он не прочь жениться на царевне! И хоть сейчас в дорогу.
— А как тебя величать, Иваныч?
— Ё, — сказал заяц, — все зовут Ё.
И пошёл заяц со старухиным сыном к оранжевому царю по царевну будет старухин сын сам царевич!
Идут они путём-дорогой, а навстречу им на коне какой-то верхом скачет: одет богато, и конь под ним знатный.
— Куда, добрый человек, путь держишь? — остановил заяц.
— В монастырь, в Загорье, по обету.
— А мы как раз оттуда. Только ты чего ж так уж больно нарядно и на коне?
— А разве не полагается?
— И думать нечего: ни верхом, ни в одежде нипочём не пустят, только и можно «пеш да наг» — таков монастырский обычай. Оставь тут своё платье и коня; отсюда пройтись недалеко.
Тот зайцу и поверил: слез с коня, разделся.
— Мы постережём, не беспокойся! — сказал заяц. — Вот по той дорожке прямёхонько к монастырю выйдешь.
А в том монастыре как раз о ту пору чудил один проходимец и под видом блаженного куролесил; монашки догадались, да кто с чем выгонять, тот и убежал из монастыря в чём мать родила, не дали и одеться. И теперь, когда монашки завидели голыша, на того блаженного Саврасия и подумали: возвращается! — и давай его лупить.
А заяц, как только скрылся с глаз несчастный, забрал его богатую одежду, нарядил старухина сына, да на коня, и прощайте!
Путь им лежал мимо часовни. Там у святого камня понавешено было немало всяких холстов и шёлковые лоскутки — приношения богомольцев. Заглянули приятели в часовню. Постояли, оглядели камень. Заяц, какие лоскутки похуже, сунул в сапог к старухиному сыну, а понаряднее себе за пазуху запихал. А больше делать нечего, и дальше в путь.
Целую ночь провели они в дороге. И наутро в оранжевое царство поспели. И прямо ко дворцу.
— Кто и откуда? — остановили часовые.
Заяц в карман за словом не полезет: старухин сын — изумрудный царевич, а явились они к оранжевому царю сватать невесту.
— У царевича в его изумрудном царстве, — рассказывал заяц, — такое неприятное дело случилось — повсеместный мор: царь с царицей и их подданные, сколько было народу, все перемёрли без остатка, и остался во всём царстве живым лишь один царевич, и с ним всё богатство. Хочет царевич посватать младшую царевну.
Часовые донесли царю. И царь позвал их к себе.
Выслушал царь зайца и отправил гостей к царевнам: пускай познакомятся.
Заяц после всякой оглядки и комплиментов царевнам завёл игру в перегонки: кто прытче? Старухин сын шагу не сделал, запнулся: сапог соскочил. Заяц на сапог, да из сапога и вытащил лоскутки.
— Экая дрянь! — швырнул их прочь, вынул из-за пазухи другие, нарядные, и сунул, будто стельки, царевичу в сапог.
Как увидели царевны, что за шелка царевич в сапогах носит, всякой из них захотелось за такого богача замуж выйти. А зайцу того только и надо. Кончил игру — и к царю.
А уж до царя дошёл слух, царь доволен:
— Берите любую царевну, благословляю.
А заяц и говорит царю:
— Одна беда: у жениха на родине ни души, мором все перемёрли, некому и за невестой приехать. Уж вы сами как-нибудь доставьте её.
Царь согласился: раз некому, чего ж и разговаривать? И велел снарядить за невестой свиту.
— Мы с женихом наперёд поедем, — сказал заяц, — буду волочить по земле верёвку, а невеста со свитой пускай по следу за нами едет.
Обмотался заяц верёвкой, посадил царевича на коня, и тронулись в путь.
А жил на земле оранжевого царя колдун Сембо, пускал поветрия, чаровал и привораживал, и жил очень богато, людям-то невдомёк, а зайцу всё видно. К этому колдуну в его хрустальный дворец заяц и направил.
Увидел их Сембо:
— Как вы смели? Вон! Пока живы! — Страсть раскричался, не терпел нахалов.
Да заяц не такой, не запугаешь:
— Потише! — Заяц навострил уши. — Мы к вам по делу: предупредить вас. Царь пронюхал про ваши дела и послал войско: велено вас изловить и предать злой смерти. Прячьтесь, а не то как раз укокошат. Народу невесть сколько: и пеших, и конных. Не верите? Проверьте.
Сембо к окну: и правда, по полю всадники скачут. А это была царская свита: везли невесту по заячьему следу.
— А куда ж я денусь-то? — оторопел колдун.
— Да вот хоть сюда! — заяц показал на котёл.
И как разум отняло, — колдун, не мигнув, в котёл. Заяц его крышкой прикрыл, а сам под котёл, развел огонёк.
Стал огонёк в огонь разгораться, стало в котле припекать. Жарко куда там! — прямо жжёт.
— Ой, ой, больно!
— Тише! — останавливал заяц, — услышат, несдобровать. Потерпите! — А сам ещё и ещё огня тащит.
А в котле нет больше терпенья, и голосу нет, только стон.
Навеселе подкатила царская свита с невестой: дёрнули на проводинах, галдят. А заяц, будто в жениховом доме, выходит гостям навстречу. Всё честь честью, одна беда — не успел угощенья приготовить.
— Есть только суп у меня… вон в том котле, не угодно ли?
Гости не прочь: с дороги перекусить не мешает.
И угостил их заяц — развар чертячий! — каждому по полной чашке досталось: вроде рассольника с мелко нарезанными варёными огурцами. А как подлизали все чашки, повёл заяц гостей жениховы диковины показывать.
Растворил заяц первый покой: там серебро, драгоценные камни.
— Приданое за невестой, — сказал заяц. — Когда женился старший брат, ему за невестой досталось.
Входят в другую залу: там полно человечьих костей.
— А это чего?
— А это вот чего: напились гости на свадьбе, буянили, а за то и казнены.
Спустились в подземелье: а там — полужив, полумёртв.
— А это?
— По пьяному делу: задирали, безобразничали, а за то и замурованы.
Переглянулись гости — как бы беды не нажить: в голове-то с проводин у всякого муха! Да тихонько к выходу, пятились, пятились — да в дверь. Там вскочили на коней, да без оглядки, и про невесту забыли. Туда и дорога!
— Теперь мы богаты, — сказал заяц, — и у тебя есть жена, надо мать известить.
Заяц сбегал за старухой.
И стали они жить-поживать в большом достатке, старухин сын с женой-царевной да старуха. При них и заяц остался. Перенесла ему старуха с родимого поля его любимый камушек: на этом камне и отдыхал заяц. У молодых родился сын. За внучонком ходила старуха, а пуще заяц возился. Так и жили дружно.
Захотелось зайцу испытать, чувствует ли человек благодарность или, как это часто бывает: пока нужен ты, юлят перед тобой, а потом за твоё же добро первые и наплюют на тебя.
Притворился заяц больным, лег на свой камушек, лежит и охает. Старухин сын услышал: плохо, думает, с зайцем, надо что-нибудь сделать…
— Чего, — говорит, — тебе, Иваныч, надо? Скажи, не стесняйся.
А заяц и говорит:
— Вот что, Федипорыч, сходи-ка ты к ламе, в пещере спасается, спроси у пещерника: он всё знает. Да иди обязательно песками, а назад горой.
Старухин сын сейчас же собрался и пошёл по песчаной дороге пещерника искать. А заяц скок с камушка да другим путём, горной дорогой, и прямо к пещере. Засел и сидит, как лама-пещерник, молитвы по чёткам читает. Старухин сын не узнал в потёмках зайца, думал, правдашний лама-пещерник.
— Что тебе надо, человече?
— Заболел у нас сосед, много он мне добра сделал. Скажи, чего надо, чтобы помочь ему?
— Есть у тебя сын?
— Есть.
— Вырежь у него сердце и накорми больного: будет здоров.
Пошёл сын старухин от пещеры горной дорогой, едва ноги тащит. А заяц скок из пещеры да песками, вперёд и пришёл. И опять улёгся на камушек, лежит и охает.
— Был у ламы?
— Был.
— Что ж он сказал?
А тот молчит.
— Чего ж ты молчишь?
Молча отошёл старухин сын от камушка, взял нож и стал точить.
— Чего ты хочешь делать?
А тот знай точит. И когда наточил, покликал сына.
— Раздевайся! — сказал, не глядя.
Мальчонка снял курточку и штанишки: не понимает.
— Что ты задумал? — крикнул заяц.
Старухин сын поднял нож и показал на сына:
— Его.
— Зачем? — Заяц приподнялся.
— Сердце моего сына тебя исцелит.
— И тебе не жалко?
— Мне и тебя жалко. Ты для меня всё сделал: потеряю тебя, навсегда потеряю, а сына даст мне Бог и другого.
Тогда заяц поднялся со своего камушка и, взяв нож, отбросил в сторону.
Верность. Алексей Ремизов
Жила-была старуха, и был у неё сын. Жили они бедно: земли сколько под ногтем, и вся тут. И повадился на их поле заяц; бегает ушастый, хлеб травит.
Дозналась о зайце старуха.
«Самим есть нечего, а тут ещё… уж я тебя!» — точила карга зуб на зайца.
У их соседа в саду старая вишня. Выпросила старуха вишнёвого клею, сварила да с горяченьким прямо на поле. А лежал в поле камушек, и на этом камушке любил отдыхать заяц: наестся и рассядется, усами поводит, благодать! Старуха давно заприметила, взяла да этот самый заячий камушек клеем и вымазала.
Прибежал в поле заяц, наелся да на камушек плюх, сидит, облизывается. А старуха тут как тут и прямо на желанного гостя: заяц туда-сюда, оторваться не может, хвостишком прилипнул! Старуха его за уши — попался! — и, ухватя, потащила.
— Будешь ты у меня хлеб таскать, проклятущий!
А заяц и говорит старухе:
— Тебе меня, бабка, никак не извести! А коли уж так приспичило, так я тебе сам про мою смерть скажу: посади ты меня в горшок, оберни горшок рогожкой, да с горки и грохни — тут мне смерть и приключится.
А старухе только б извести, ей всё равно, и раздумывать некогда. Посадила она зайца в горшок, обернула горшок рогожкой, да с горшком на гору — горка тут же, за полем, — вскарабкалась на самую верхушку да оттуда его и ахнула.
Горшок хрястнул и вдребезги — «Слава тебе, Господи!» А заяц скок — и убежал.
И дня не прошло, заяц опять на поле — опять хлеб травит. Старуха глазам не верит: он самый — жив, проклятущий.
— Ну, постой же!
И пошла старуха к соседу за вишнёвым клеем и опять с горяченьким прямо на поле к заячьему любимому камушку, вымазала клеем:
— Уж не спущу! — да за кустик и притаилась.
А зайцу и в голову такое не приходит, чтобы опять на него с клеем! Наелся и, как всегда, на камушек. А как сел на камушек — и попался.
— Не спущу! — ухватила старуха его за уши. — Не спущу!
— Бабушка, не губи!
— И не проси! — тащит карга зайца и уж не знает, чем бы его: насолил он ей вот как, да и обманул опять же.
— Бабушка, я тебе пригожусь!
— Обманул ты меня, не верю! — Тащит и сама не придумает: ли задавить, ли живьём закопать?
— Бабушка, чего твоей душе хочется, всё для тебя сделаю…
— А чего ты для меня сделаешь?
— Да всё.
Приостановилась старуха: очень устала с зайцем.
— В бедности мы живём.
— Знаю.
— И моего сына знаешь?
— Знаю.
— Жени ты его!
— Это можно. У оранжевого царя три дочери, на младшей царевне мы его и женим.
— А ты не обманешь?
— Ну, вот ещё: раз сказал — сделаю.
— Постарайся, пожалуйста.
Старуха выпустила зайца.
Заяц чихал, лапкой поглаживал уши: уж очень бабка-то костиста!
Старуха позвала сына, рассказала ему о заячьем посуле. Что ж, он не прочь жениться на царевне! И хоть сейчас в дорогу.
— А как тебя величать, Иваныч?
— Ё, — сказал заяц, — все зовут Ё.
И пошёл заяц со старухиным сыном к оранжевому царю по царевну будет старухин сын сам царевич!
Идут они путём-дорогой, а навстречу им на коне какой-то верхом скачет: одет богато, и конь под ним знатный.
— Куда, добрый человек, путь держишь? — остановил заяц.
— В монастырь, в Загорье, по обету.
— А мы как раз оттуда. Только ты чего ж так уж больно нарядно и на коне?
— А разве не полагается?
— И думать нечего: ни верхом, ни в одежде нипочём не пустят, только и можно «пеш да наг» — таков монастырский обычай. Оставь тут своё платье и коня; отсюда пройтись недалеко.
Тот зайцу и поверил: слез с коня, разделся.
— Мы постережём, не беспокойся! — сказал заяц. — Вот по той дорожке прямёхонько к монастырю выйдешь.
А в том монастыре как раз о ту пору чудил один проходимец и под видом блаженного куролесил; монашки догадались, да кто с чем выгонять, тот и убежал из монастыря в чём мать родила, не дали и одеться. И теперь, когда монашки завидели голыша, на того блаженного Саврасия и подумали: возвращается! — и давай его лупить.
А заяц, как только скрылся с глаз несчастный, забрал его богатую одежду, нарядил старухина сына, да на коня, и прощайте!
Путь им лежал мимо часовни. Там у святого камня понавешено было немало всяких холстов и шёлковые лоскутки — приношения богомольцев. Заглянули приятели в часовню. Постояли, оглядели камень. Заяц, какие лоскутки похуже, сунул в сапог к старухиному сыну, а понаряднее себе за пазуху запихал. А больше делать нечего, и дальше в путь.
Целую ночь провели они в дороге. И наутро в оранжевое царство поспели. И прямо ко дворцу.
— Кто и откуда? — остановили часовые.
Заяц в карман за словом не полезет: старухин сын — изумрудный царевич, а явились они к оранжевому царю сватать невесту.
— У царевича в его изумрудном царстве, — рассказывал заяц, — такое неприятное дело случилось — повсеместный мор: царь с царицей и их подданные, сколько было народу, все перемёрли без остатка, и остался во всём царстве живым лишь один царевич, и с ним всё богатство. Хочет царевич посватать младшую царевну.
Часовые донесли царю. И царь позвал их к себе.
Выслушал царь зайца и отправил гостей к царевнам: пускай познакомятся.
Заяц после всякой оглядки и комплиментов царевнам завёл игру в перегонки: кто прытче? Старухин сын шагу не сделал, запнулся: сапог соскочил. Заяц на сапог, да из сапога и вытащил лоскутки.
— Экая дрянь! — швырнул их прочь, вынул из-за пазухи другие, нарядные, и сунул, будто стельки, царевичу в сапог.
Как увидели царевны, что за шелка царевич в сапогах носит, всякой из них захотелось за такого богача замуж выйти. А зайцу того только и надо. Кончил игру — и к царю.
А уж до царя дошёл слух, царь доволен:
— Берите любую царевну, благословляю.
А заяц и говорит царю:
— Одна беда: у жениха на родине ни души, мором все перемёрли, некому и за невестой приехать. Уж вы сами как-нибудь доставьте её.
Царь согласился: раз некому, чего ж и разговаривать? И велел снарядить за невестой свиту.
— Мы с женихом наперёд поедем, — сказал заяц, — буду волочить по земле верёвку, а невеста со свитой пускай по следу за нами едет.
Обмотался заяц верёвкой, посадил царевича на коня, и тронулись в путь.
А жил на земле оранжевого царя колдун Сембо, пускал поветрия, чаровал и привораживал, и жил очень богато, людям-то невдомёк, а зайцу всё видно. К этому колдуну в его хрустальный дворец заяц и направил.
Увидел их Сембо:
— Как вы смели? Вон! Пока живы! — Страсть раскричался, не терпел нахалов.
Да заяц не такой, не запугаешь:
— Потише! — Заяц навострил уши. — Мы к вам по делу: предупредить вас. Царь пронюхал про ваши дела и послал войско: велено вас изловить и предать злой смерти. Прячьтесь, а не то как раз укокошат. Народу невесть сколько: и пеших, и конных. Не верите? Проверьте.
Сембо к окну: и правда, по полю всадники скачут. А это была царская свита: везли невесту по заячьему следу.
— А куда ж я денусь-то? — оторопел колдун.
— Да вот хоть сюда! — заяц показал на котёл.
И как разум отняло, — колдун, не мигнув, в котёл. Заяц его крышкой прикрыл, а сам под котёл, развел огонёк.
Стал огонёк в огонь разгораться, стало в котле припекать. Жарко куда там! — прямо жжёт.
— Ой, ой, больно!
— Тише! — останавливал заяц, — услышат, несдобровать. Потерпите! — А сам ещё и ещё огня тащит.
А в котле нет больше терпенья, и голосу нет, только стон.
— Тише! Услышат! — унимал заяц, подбрасывая дрова.
В котле и затихло.
Навеселе подкатила царская свита с невестой: дёрнули на проводинах, галдят. А заяц, будто в жениховом доме, выходит гостям навстречу. Всё честь честью, одна беда — не успел угощенья приготовить.
— Есть только суп у меня… вон в том котле, не угодно ли?
Гости не прочь: с дороги перекусить не мешает.
И угостил их заяц — развар чертячий! — каждому по полной чашке досталось: вроде рассольника с мелко нарезанными варёными огурцами. А как подлизали все чашки, повёл заяц гостей жениховы диковины показывать.
Растворил заяц первый покой: там серебро, драгоценные камни.
— Приданое за невестой, — сказал заяц. — Когда женился старший брат, ему за невестой досталось.
Входят в другую залу: там полно человечьих костей.
— А это чего?
— А это вот чего: напились гости на свадьбе, буянили, а за то и казнены.
Спустились в подземелье: а там — полужив, полумёртв.
— А это?
— По пьяному делу: задирали, безобразничали, а за то и замурованы.
Переглянулись гости — как бы беды не нажить: в голове-то с проводин у всякого муха! Да тихонько к выходу, пятились, пятились — да в дверь. Там вскочили на коней, да без оглядки, и про невесту забыли. Туда и дорога!
— Теперь мы богаты, — сказал заяц, — и у тебя есть жена, надо мать известить.
Заяц сбегал за старухой.
И стали они жить-поживать в большом достатке, старухин сын с женой-царевной да старуха. При них и заяц остался. Перенесла ему старуха с родимого поля его любимый камушек: на этом камне и отдыхал заяц. У молодых родился сын. За внучонком ходила старуха, а пуще заяц возился. Так и жили дружно.
Захотелось зайцу испытать, чувствует ли человек благодарность или, как это часто бывает: пока нужен ты, юлят перед тобой, а потом за твоё же добро первые и наплюют на тебя.
Притворился заяц больным, лег на свой камушек, лежит и охает. Старухин сын услышал: плохо, думает, с зайцем, надо что-нибудь сделать…
— Чего, — говорит, — тебе, Иваныч, надо? Скажи, не стесняйся.
А заяц и говорит:
— Вот что, Федипорыч, сходи-ка ты к ламе, в пещере спасается, спроси у пещерника: он всё знает. Да иди обязательно песками, а назад горой.
Старухин сын сейчас же собрался и пошёл по песчаной дороге пещерника искать. А заяц скок с камушка да другим путём, горной дорогой, и прямо к пещере. Засел и сидит, как лама-пещерник, молитвы по чёткам читает. Старухин сын не узнал в потёмках зайца, думал, правдашний лама-пещерник.
— Что тебе надо, человече?
— Заболел у нас сосед, много он мне добра сделал. Скажи, чего надо, чтобы помочь ему?
— Есть у тебя сын?
— Есть.
— Вырежь у него сердце и накорми больного: будет здоров.
Пошёл сын старухин от пещеры горной дорогой, едва ноги тащит. А заяц скок из пещеры да песками, вперёд и пришёл. И опять улёгся на камушек, лежит и охает.
— Был у ламы?
— Был.
— Что ж он сказал?
А тот молчит.
— Чего ж ты молчишь?
Молча отошёл старухин сын от камушка, взял нож и стал точить.
— Чего ты хочешь делать?
А тот знай точит. И когда наточил, покликал сына.
— Раздевайся! — сказал, не глядя.
Мальчонка снял курточку и штанишки: не понимает.
— Что ты задумал? — крикнул заяц.
Старухин сын поднял нож и показал на сына:
— Его.
— Зачем? — Заяц приподнялся.
— Сердце моего сына тебя исцелит.
— И тебе не жалко?
— Мне и тебя жалко. Ты для меня всё сделал: потеряю тебя, навсегда потеряю, а сына даст мне Бог и другого.
Тогда заяц поднялся со своего камушка и, взяв нож, отбросил в сторону.
— Хотел испытать тебя. Теперь — верю.
И в тот же день заяц убежал в лес.