Я была в постели, когда услышала стук калитки. Прислушалась. Больше ничего не слышно. Но я же слышала. Попыталась растолкать Клифа. Тот спал без задних ног.
Тогда встала сама и пошла к окну. Над горами, окружающими город, висела огромная луна. Белая лунища, вся в шрамах. У любой бестолочи хватило бы фантазии вообразить, что это лицо.
Светила она так, что все во дворе было видно — стулья садовые, иву, веревку бельевую между столбов, петуньи, заборы, расхристанную калитку.
Но никто не шарахался. Зловещих теней никаких. Все залито лунным светом — хоть иголки собирай. Скажем, все прищепки на веревке видно было.
Я приложила руку к стеклу, чтоб луна не била в глаза. Повыглядывала еще.
Послушала. Потом вернулась в постель.
Но не спалось. Всё ворочалась. Думала, что вот калитка настежь. Как заноза засела.
Слушать, как дышит Клиф, было невмоготу. Рот у него был широко открыт, а руки обнимали бледную грудь. Он занял и свою половину кровати, и большую часть моей.
Я его пихала, пихала. А он только кряхтит.
Еще помаялась, потом поняла, что толку ноль. Встала, сунула ноги в шлепанцы.
Пошла на кухню, сделала чаю, села его пить за кухонный стол. Скурила одну из клифовских без фильтра.
Было поздно. На время смотреть не хотелось. Я выпила чаю, скурила еще сигарету.
Посидела, решила: пойду-ка закрою калитку.
Пошла надела халат.
Луна светила вовсю — на деревья, на дома, на столбы, на провода, на весь белый свет. Я оглядела задний двор прежде, чем спуститься с тераски. Налетел легкий ветерок — пришлось поплотнее запахнуться.
Направилась к калитке.
От заборов, которые разделяли наш участок с участком Сэма Лоутона, что-то послышалось. Я быстро глянула в ту сторону. Сэм стоял, положив руки на забор на свой, там ведь два забора было — руки класть. Прикрыл рот кулаком и сухо кашлянул.
— Добрый вечер, Нэнси, — сказал Сэм Лоутон.
Я сказала:
— Сэм, ты меня напугал.
Сказала:
— Что ты не спишь? Ты что-нибудь слышал? — сказала я. — Я слышала, как у нас калитка открылась.
Он сказал:
— Я ничего не слышал. Ничего и не видел, кстати. Ветер, наверно.
Он что-то жевал. Посмотрел на открытую калитку и пожал плечами.
Волосы у него в лунном свете были серебристыми и стояли торчком. Мне было видно его длинный нос, морщины на крупном унылом лице.
Я сказала:
— Ты что не спишь, Сэм? — и подошла поближе к забору.
— Хочешь, что-то покажу? — сказал он.
— Сейчас подойду, — сказала я.
Вышла из ворот, прошла по тротуару. Так чудно было разгуливать по улице в ночнушке и в халате. Я еще подумала, что надо бы запомнить такую прогулку.
Сэм стоял сбоку возле дома в пижаме и в белых с бежевым туфлях. В одной руке у него был фонарик, в другой — жестянка с чем-то.
Сэм и Клиф раньше были друзьями. А потом как-то вечером напились. Наговорили всякого. А там уже Сэм забором отгородился, а после и Клиф забор поставил.
Это было после того, как Сэм похоронил Милли, снова женился и снова стал отцом — все как-то в два счета. Мы с Милли так дружили до самой ее смерти. Ей всего-то было сорок пять. Сердце. Хватануло, как раз когда во двор заезжала.
Машина так насквозь гараж и проехала.
— Погляди, — сказал Сэм, поддернув пижамные штаны, и присел на корточки.
Посветил фонариком вниз. Я присмотрелась и увидела какие-то червеобразные штучки на лоскутке земли.
— Слизни, — сказал он. Я их сейчас вот этим посыпал, — сказал и поднял жестянку, как из-под «Аякса». — Одолели, — сказал он, покатав что-то там у себя во рту. Отвернулся вбок и сплюнул табак этот свой, что ли. — Вот приходится сыпать все время, чтоб хоть не так плодились, — он посветил фонариком на стеклянную банку, полную тварей. — Приманку им выкладываю и чуть что — сразу сюда с отравой. Кишмя кишат. Ужас, что делается. Вот глянь, — сказал он.
Встал. Взял меня под локоть, подвел к своим розам. Показал мне дырочки в листьях.
— Слизни, — сказал он. — Ночью везде, куда ни глянь. А я приманку выложу, потом хожу собираю. —Он перевел луч фонарика под розовый куст.
Над нами прогудел самолет. Мне представилось, как в нем сидят люди, пристегнутые — кто читает, кто вниз смотрит на землю.
— Сэм, — сказала я. — Как твои?
— Нормально мои, — сказал он и пожал плечами.
Пожевал эту свою жвачку.
— Клифорд как? — сказал он.
— Все так же, — сказала я.
Сэм сказал:
— Я иной раз разберусь тут со слизняками — поглядываю на вашу сторону. Сказал, — Хорошо бы мы с Клифом снова дружили. Ты посмотри, что, — сказал он и быстро вздохнул. — Вот он где. Видишь? Прямо фонариком я на него свечу. — Луч фонаря упирался в землю под розовым кустом. — Вот полюбуйся, — сказал Сэм.
Я сложила руки на груди и нагнулась туда, где был свет фонаря. Тварь перестала ползти и водила головой из стороны в сторону. Тут Сэм навис над ней с жестянкой и посыпал порошком.
— Гады склизкие, — сказал он.
Слизень задергался так и эдак. Потом завернулся калачиком и вытянулся. Сэм взял детский совок, поддел на него слизняка и скинул в стеклянную банку.
— Я ведь завязал, — сказал Сэм. — Припекло. Тут ведь дело до того дошло, что уже совсем берега перестал различать. Дома-то у нас стоит пока, но я уж к этому никаким боком.
Я кивнула. Он посмотрел на меня. Всё смотрел.
— Пойду-ка я уже, — сказала я.
— Конечно, — сказал он. — Я тут повожусь еще, а как доделаю, тоже пойду.
Я сказала:
— Спокойной ночи, Сэм.
Он сказал:
— Слушай. – Перестал жевать. Языком заправил, что жевал, за нижнюю губу. — Ты скажи Клифу, что я привет передаю.
Я сказала:
— Я ему скажу, Сэм.
Сэм провел рукой по своим серебристым волосам, как будто хотел их пригладить раз и навсегда, а потом той же рукой помахал мне.
В спальне я сняла халат, сложила так, чтобы был под рукой. Не глядя на время, пощупала, что будильник на взводе. Потом залезла в постель, натянула одеяло и закрыла глаза.
И тут вспомнила, что забыла запереть калитку.
Открыла глаза и просто полежала так. Немного потормошила Клифа. Он откашлялся.
Сглотнул. Что-то запуталось и дрожало у него на груди.
Не знаю. Мне почему-то вспомнились твари, на которых Сэм сыпал дуст.
Минуту я думала о мире за стенами дома. А потом у меня не осталось никаких мыслей, только одна — что надо уснуть побыстрей.
Хоть иголки собирай. Раймонд Карвер
Я была в постели, когда услышала стук калитки. Прислушалась. Больше ничего не слышно. Но я же слышала. Попыталась растолкать Клифа. Тот спал без задних ног.
Тогда встала сама и пошла к окну. Над горами, окружающими город, висела огромная луна. Белая лунища, вся в шрамах. У любой бестолочи хватило бы фантазии вообразить, что это лицо.
Светила она так, что все во дворе было видно — стулья садовые, иву, веревку бельевую между столбов, петуньи, заборы, расхристанную калитку.
Но никто не шарахался. Зловещих теней никаких. Все залито лунным светом — хоть иголки собирай. Скажем, все прищепки на веревке видно было.
Я приложила руку к стеклу, чтоб луна не била в глаза. Повыглядывала еще.
Послушала. Потом вернулась в постель.
Но не спалось. Всё ворочалась. Думала, что вот калитка настежь. Как заноза засела.
Слушать, как дышит Клиф, было невмоготу. Рот у него был широко открыт, а руки обнимали бледную грудь. Он занял и свою половину кровати, и большую часть моей.
Я его пихала, пихала. А он только кряхтит.
Еще помаялась, потом поняла, что толку ноль. Встала, сунула ноги в шлепанцы.
Пошла на кухню, сделала чаю, села его пить за кухонный стол. Скурила одну из клифовских без фильтра.
Было поздно. На время смотреть не хотелось. Я выпила чаю, скурила еще сигарету.
Посидела, решила: пойду-ка закрою калитку.
Пошла надела халат.
Луна светила вовсю — на деревья, на дома, на столбы, на провода, на весь белый свет. Я оглядела задний двор прежде, чем спуститься с тераски. Налетел легкий ветерок — пришлось поплотнее запахнуться.
Направилась к калитке.
От заборов, которые разделяли наш участок с участком Сэма Лоутона, что-то послышалось. Я быстро глянула в ту сторону. Сэм стоял, положив руки на забор на свой, там ведь два забора было — руки класть. Прикрыл рот кулаком и сухо кашлянул.
— Добрый вечер, Нэнси, — сказал Сэм Лоутон.
Я сказала:
— Сэм, ты меня напугал.
Сказала:
— Что ты не спишь? Ты что-нибудь слышал? — сказала я. — Я слышала, как у нас калитка открылась.
Он сказал:
— Я ничего не слышал. Ничего и не видел, кстати. Ветер, наверно.
Он что-то жевал. Посмотрел на открытую калитку и пожал плечами.
Волосы у него в лунном свете были серебристыми и стояли торчком. Мне было видно его длинный нос, морщины на крупном унылом лице.
Я сказала:
— Ты что не спишь, Сэм? — и подошла поближе к забору.
— Хочешь, что-то покажу? — сказал он.
— Сейчас подойду, — сказала я.
Вышла из ворот, прошла по тротуару. Так чудно было разгуливать по улице в ночнушке и в халате. Я еще подумала, что надо бы запомнить такую прогулку.
Сэм стоял сбоку возле дома в пижаме и в белых с бежевым туфлях. В одной руке у него был фонарик, в другой — жестянка с чем-то.
Сэм и Клиф раньше были друзьями. А потом как-то вечером напились. Наговорили всякого. А там уже Сэм забором отгородился, а после и Клиф забор поставил.
Это было после того, как Сэм похоронил Милли, снова женился и снова стал отцом — все как-то в два счета. Мы с Милли так дружили до самой ее смерти. Ей всего-то было сорок пять. Сердце. Хватануло, как раз когда во двор заезжала.
Машина так насквозь гараж и проехала.
— Погляди, — сказал Сэм, поддернув пижамные штаны, и присел на корточки.
Посветил фонариком вниз. Я присмотрелась и увидела какие-то червеобразные штучки на лоскутке земли.
— Слизни, — сказал он. Я их сейчас вот этим посыпал, — сказал и поднял жестянку, как из-под «Аякса». — Одолели, — сказал он, покатав что-то там у себя во рту. Отвернулся вбок и сплюнул табак этот свой, что ли. — Вот приходится сыпать все время, чтоб хоть не так плодились, — он посветил фонариком на стеклянную банку, полную тварей. — Приманку им выкладываю и чуть что — сразу сюда с отравой. Кишмя кишат. Ужас, что делается. Вот глянь, — сказал он.
Встал. Взял меня под локоть, подвел к своим розам. Показал мне дырочки в листьях.
— Слизни, — сказал он. — Ночью везде, куда ни глянь. А я приманку выложу, потом хожу собираю. —Он перевел луч фонарика под розовый куст.
Над нами прогудел самолет. Мне представилось, как в нем сидят люди, пристегнутые — кто читает, кто вниз смотрит на землю.
— Сэм, — сказала я. — Как твои?
— Нормально мои, — сказал он и пожал плечами.
Пожевал эту свою жвачку.
— Клифорд как? — сказал он.
— Все так же, — сказала я.
Сэм сказал:
— Я иной раз разберусь тут со слизняками — поглядываю на вашу сторону. Сказал, — Хорошо бы мы с Клифом снова дружили. Ты посмотри, что, — сказал он и быстро вздохнул. — Вот он где. Видишь? Прямо фонариком я на него свечу. — Луч фонаря упирался в землю под розовым кустом. — Вот полюбуйся, — сказал Сэм.
Я сложила руки на груди и нагнулась туда, где был свет фонаря. Тварь перестала ползти и водила головой из стороны в сторону. Тут Сэм навис над ней с жестянкой и посыпал порошком.
— Гады склизкие, — сказал он.
Слизень задергался так и эдак. Потом завернулся калачиком и вытянулся. Сэм взял детский совок, поддел на него слизняка и скинул в стеклянную банку.
— Я ведь завязал, — сказал Сэм. — Припекло. Тут ведь дело до того дошло, что уже совсем берега перестал различать. Дома-то у нас стоит пока, но я уж к этому никаким боком.
Я кивнула. Он посмотрел на меня. Всё смотрел.
— Пойду-ка я уже, — сказала я.
— Конечно, — сказал он. — Я тут повожусь еще, а как доделаю, тоже пойду.
Я сказала:
— Спокойной ночи, Сэм.
Он сказал:
— Слушай. – Перестал жевать. Языком заправил, что жевал, за нижнюю губу. — Ты скажи Клифу, что я привет передаю.
Я сказала:
— Я ему скажу, Сэм.
Сэм провел рукой по своим серебристым волосам, как будто хотел их пригладить раз и навсегда, а потом той же рукой помахал мне.
В спальне я сняла халат, сложила так, чтобы был под рукой. Не глядя на время, пощупала, что будильник на взводе. Потом залезла в постель, натянула одеяло и закрыла глаза.
И тут вспомнила, что забыла запереть калитку.
Открыла глаза и просто полежала так. Немного потормошила Клифа. Он откашлялся.
Сглотнул. Что-то запуталось и дрожало у него на груди.
Не знаю. Мне почему-то вспомнились твари, на которых Сэм сыпал дуст.
Минуту я думала о мире за стенами дома. А потом у меня не осталось никаких мыслей, только одна — что надо уснуть побыстрей.