Теперь, когда мальчики немного успокоились, мистер Рейнор посмотрел в окно классной комнаты на витрину магазина мануфактурных товаров Гаррисона, стоявшего на противоположной стороне мощеной улицы. Сквозь очки в роговой оправе, делавшие его зрение более острым, он наблюдал, как новенькая девушка-продавщица поднимает руки над головой, чтобы добраться до верхних ящиков с хлопчатобумажным бельем. Из-за этого ее бюст под темно-синим платьем вытягивался так, что она выглядела почти плоскогрудой. Мистер Рейнор потер ботинками о перекладину своего высокого табурета, когда-то ставшего предметом шуток в учительской, заключавшихся в том, что он хорошо заплатил смотрителю школы, дабы тот сделал ножки табурета повыше, чтобы Рейнор мог с комфортом смотреть в окно и разглядывать продавщиц в заведении Гаррисона напротив. Большинство сидевших перед ним мальчиков настолько привыкли к этим его долгим минутам отвлеченного созерцания (когда можно было бить баклуши), что им уже приелось зубоскалить над причиной этой его «задумчивости».
Когда плоскогрудая девушка поднялась наверх, в отдел мужских костюмов, к прилавку подошла еще одна продавщица — маленькая, крепко сбитая, с куда более пышной грудью — и веером, похожим на велосипедные спицы, разложила перед только что вошедшим покупателем коробку разноцветных галстуков. Однако она совсем не соответствовала его вкусам, и ему снова стало жаль, что исчезла девушка, лично ему казавшаяся верхом совершенства. Перед его мысленным взором предстал ее образ на фоне улицы и здания магазина, движения между которыми его неподвижный взгляд отодвигал на второй план. Вызвать эту картину было нелегко, потому что лица давно уже не задерживались у него в памяти, хоть она и ушла из жизни всего десять дней назад.
Он помнил ее, восемнадцатилетнюю, не очень высокую, с почти мужскими чертами лица под коротко стриженными каштановыми волосами: карие глаза, полные щеки и губы правильной формы. Вновь и вновь она виделась ему похожей на Афродиту, только очаровательней. Она носила коричневый свитер и коричневый жакет, и под этим ансамблем очертания ее фигуры едва угадывались, пока как-то летним днем она не сняла жакет, открыв его взорам грудь классических очертаний, немного широковатые бедра, дополненные, тем не менее, стройными ногами и чуть полноватыми икрами. Стоило ей только пройти от прилавка к лестнице, ведшей на второй этаж заведения, как в устах мистера Рейнора правила математики превращались в банальные наставления, произносимые скороговоркой, отчего восторженные ученики могли бездельничать почти весь урок.
Чего не могла воссоздать память, дополняло воображение, и он заново вызвал к жизни почти осязаемый образ, возникший в результате длительных упражнений в чувственности, к которым его жена и семейная жизнь не имели никакого отношения. Он поправил очки, провел языком по пересохшим деснам и снова потер ноги о перекладину табурета. Когда она ходила, она несла все свое тело такими изящными движениями, необоримо приковывающими внимание к каждой ее черточке, так что он даже ощущал ее пятки, скрытые туфлями, и кончики пальцев под пышными кипами ткани. По улице медленно проехал огромный зеленый троллейбус и увез прочь его видение на цветных рекламках, украшавших полосу между первым и вторым этажами.
Столь внезапно лишившись дивной картины, он принялся наощупь искать сигареты, но до перемены оставалось целых полчаса. А ему еще предстояло заниматься с этими учениками, прежде чем они в десять часов отправятся на урок географии. На него обрушился шум, вернувший его с небес на землю, словно холодная вода, хлынувшая в трюмы корабля. Перед ним сидели великовозрастные отбросы школы, отпетые двоечники, толпа четырнадцатилетних балбесов, готовящихся выйти за ворота школы и начать работать на окрестных фабриках. Булливант, самый норовистый из всех, унялся только тогда, когда его заставили отвернуться от окна, но шум не утихал. Лучше всего было бы по возможности держать их в узде оставшиеся несколько месяцев, после чего распахнуть ворота и выпустить их на свободу, как молодых зверей, коими они и были, жадных до курева и футбола, пива и женщин и блуждания по лабиринтам улиц. Он снимет с себя всякую ответственность за них, как только они переместятся с перевернутых страниц школьного журнала в куда более жестокий ареал обитания, нежели кусок джунглей, где он правил, чтобы заработать на жизнь. Он сделал все, что мог, с этими разнузданными и не желающими ничего делать учениками.
Хотя шум полностью не унялся, чувствовалось, что его слова возымели действие. Мистер Рейнор не был поборником строгой дисциплины, однако он уже четверть века преподавал в школе и поэтому обладал властным голосом, к которому прислушивались. И хотя он не бил их слишком часто, все понимали, что он не начинающий педагог и легко мог на это решиться. Все отдавали себе отчет в том, что в кулаке зрелого мужчины больше силы, чем в руке неопытного сопляка. Следовательно, когда он велел им успокоиться, они его слушались.
— Достаньте Библии, — сказал он, — и откройте их на шестой главе книги Исход.
Он смотрел, как сорок шесть рук, среди которых почти не было чистых, открыли Библии каким-то странным образом (как и все остальные книги) — с конца и листая к началу. То и дело в разных концах класса ему на глаза попадались яркие цветные иллюстрации, вкрапленные в толстые стопки страниц. Он наклонился вперед над высоким столом, положил руку на лоб и увидел, как Булливант что-то прошептал сидевшему рядом мальчику, после чего тот захихикал.
— Хендли, кто такой Аарон? — нарочито строгим голосом спросил мистер Рейнор.
В середине класса встал мальчик небольшого роста.
— Аарон из Библии, сэр?
— Да. Кто же еще, осел?
— Не знаю, сэр, — ответил мальчик то ли оттого, что и вправду не знал, как подумал мистер Рейнор, то ли чтобы отомстить ему за то, что его назвали ослом.
— Ты читал главу, которую я вчера задал прочесть?
Вот на этот вопрос он смог ответить.
— Да, сэр, — уверенно отозвался он.
— Так кто такой Аарон?
Уверенность исчезла с лица мальчика. Оно сделалось угрюмым, когда тот признался:
— Я забыл, сэр.
Мистер Рейнор медленно провел рукой по лбу. Он резко изменил тактику.
— Нет! — рявкнул он так громко, что мальчик подпрыгнул на месте. — Садиться не разрешали, Хендли. — Тот снова встал.
— Мы уже месяц читаем эту главу Библии, так что ты должен ответить на мой вопрос. Итак: кто был братом Моисея?
Сзади Булливант пропел:
И сказал Бог Моисею:
Шнобель вставлю всем евреям,
Аарону — нос квадратный,
А Петру — с заломом знатным!
Мистер Рейнор услышал сдавленное урчание и увидел, что ребята вокруг Булливанта сидят с перекошенными лицами, изо всех сил сдерживая смех.
— Скажи мне, Хендли, — снова повторил он, — кто же был братом Моисея?
Лицо Хендли просияло от счастья, озарившись неведомым светом вдохновения, поскольку до него дошел смысл пропетого куплета.
— Аарон, сэр, — ответил он.
— Итак, — произнес мистер Рейнор, полагая, что, наконец, ответ почти найден, — кто же был Аарон?
Хендли, посчитавший свои страдания оконченными, когда услышал от Булливанта скрытую подначку, поднял бледное лицо и затравленно пробормотал:
— Не знаю, сэр.
Мистер Рейнор издал неслышный классу вздох разочарования.
— Садись, — бросил он Хендли, который повиновался с таким рвением, что крышка парты упала с оглушительным грохотом. В отношении Хендли учительский долг был исполнен, и теперь настала очередь Робинсона, сидевшего неподалеку от него и вставшего из-за парты.
— Скажи нам, кто такой был Аарон, — велел мистер Рейнор.
Робинсон был посмышленее, он додумался положить в парту еще одну Библию, чтобы подглядывать в нее.
— Первосвященник, сэр, — быстро ответил он, — брат Моисея.
— Можешь сесть, — сказал мистер Рейнор. — Запомни это, Хендли. В какую церковь ты ходишь, Робинсон?
Тот снова встал, почтительно улыбаясь.
— В Букингемскую, сэр.
— Тогда я ставлю тебе зачет.
Поставив в ведомости зеленую зачетную отметку, он велел одному из учеников читать вслух, и под его монотонное бормотание он вновь принялся вымерять расстояние между своим высоким табуретом и витриной магазина мануфактуры. Сводя воедино фигуры и лица нынешних продавщиц, а потом стирая эти видения, он пытался воссоздать в памяти осязаемый образ недавно ушедшей из жизни девушки. Такая практика реконструкции была основным стержнем его пребывания в этой школе, зрительной линией, направленной через мощеную улицу в заведение Гаррисона, нацеленной на девушек, приходивших туда на работу в пятнадцать лет и уходивших оттуда в двадцать, чтобы выйти замуж. Он сделался тонким ценителем прелестей девушек из предместья, и эти постоянные колебания на рынке труда и «ярмарке невест» сделали мистера Рейнора ветреным поклонником, слишком часто заставляя его забывать очередную горячую симпатию, как только ее место занимала другая. Каждая «стоящая» мысленно удостаивалась зачетных звезд и оставляла за собой шлейф воспоминаний, пока не появлялась новая «стоящая», которая словно мановением руки меняла шкалу ценностей и вытесняла прежнюю симпатию. Таким образом, каждое воспоминание обновлялось, так что ни одно из них не умирало.
Но последняя была лучше всех, прямо-таки красавицей, неожиданно свалившейся на широкую грязную магистраль посреди убогих переулков. Он наблюдал, как она работает и говорит, а в дождливые дни стоит за прилавком, словно в каком-то забытьи. Мальчик в переднем ряду читал, как пророк, а вокруг него разрасталось неспокойное бормочущее море, и завеса памяти мистера Рейнора словно съехала в сторону по пришедшей ему на память строчке Бодлера: «Робкая и распутная, хрупкая и сильная». Эти слова открыли тайну ее античной красоты и зрелости, тотчас исчезнувшей, когда яркую и сочную фразу утащила за собой крыша проезжавшего мимо троллейбуса, полного застывших, глядящих перед собой лиц. Мальчишка-официант с белым кувшином в руках выскользнул из агентства по продаже недвижимости, ловко проскочил между стоявшими на светофоре легковушками и грузовиками и, что-то насвистывая, вошел в кафе, стоявшее чуть дальше по улице.
Море голосов, окружавшее мальчика, читавшего монотонным голосом, похожим на глас пророка, зашумело громче, чем позволяла дисциплина, пока не поднялась волна, унесшая прочь его звучные слова, и в класс ворвались совсем другие звуки. Мистер Рейнор перевел взгляд в сторону и увидел, как Булливант вскочил на ноги и изо всех сил колошматил сидевшего впереди мальчишку. Тот вскинул вверх сжатые кулаки, чтобы дать сдачи.
Мистер Рейнор рявкнул так яростно, что моментально воцарилась тишина. Он повернул к ним свое налившееся краской стареющее лицо.
— Выйди из-за парты, Булливант! — крикнул он. Распутная и сильная — фраза возникла и исчезла, получив одобрение и отправившись в глубины памяти.
Булливант, сгорбившись, стоял между рядами притихших от страха мальчишек.
— Он первый начал, — пробормотал он, приближаясь к доске.
— А теперь ты получишь от меня, — резко бросил мистер Рейнор, поднимая крышку стола и доставая палку. Его противник свирепо глядел на учителя и продемонстрировал полное презрение к своей, казалось бы, плачевной участи, повернувшись и подмигнув своим друзьям. Это был крепкий четырнадцатилетний парень, одетый в брюки-дудочки и серый свитер.
— Вы меня не ударите, — произнес он. — Я ничего такого не сделал, вы же знаете.
— Вытяни руку, — велел мистер Рейнор. Его лицо побагровело. Робкая. «Нет, — подумал он, — как бы не так. Это единственное, что я могу сделать. Хоть на несколько секунд я выбью из его башки эту стиляжью дурь».
Рука не вытянулась в его сторону, как должно было произойти. Булливант стоял, не шелохнувшись, и мистер Рейнор повторил приказ. Весь класс напряженно наблюдал за ними, и шум машин на улице не заглушал проносившееся по комнате перешептывание. Булливант так и не поднял руку, и прошло достаточно времени, чтобы испытывать терпение мистера Рейнора.
— Вы меня этим не ударите, — повторил Булливант, и что-то блеснуло в его полуприкрытых голубых глазах. Сильная. Око за око. Тело девушки с ниспадающим на бедра нижним краем свитера было уничтожено в безмолвии. Мистер Рейнор обуздал жажду мести, но она сменилась яростью, волной накатившей на него и заставившей действовать. Когда за окном проезжал автобус, он шагнул вбок от Булливанта и несколько раз изо всей силы ударил его палкой по плечам.
Булливант рванулся в сторону, и прежде чем мистер Рейнор смог обрушить не него новые удары и понял, что такое вообще может произойти, Булливант набросился на него с кулаками, и они сцепились, каждый пытаясь одолеть противника, вырваться, размахнуться и ударить. Мистер Рейнор широко расставил ноги, стараясь прижать Булливанта к партам, но тот предвидел такой ход более сильного соперника и извернулся так, что теперь парты разделяли их.
— Меня нельзя так бить, — сквозь зубы прошипел Булливант. — Кто ты вообще такой?
Он дернул головой, внезапно оказавшейся под мышкой у мистера Рейнора, взмахнул кулаками, впустую ударив по воздуху, и, словно жираф, перескочил через ряд парт. Мистер Рейнор действовал быстро и перекрыл ему путь отхода, крепко схватил его за руку, повернув к нему побагровевшее лицо, и разъяренно вывернул схваченную руку. Все это произошло в одну секунду. Потом он отпустил Булливанта, хотя продолжал держать палку наготове на тот случай, если Булливант снова на него бросится.
Но Булливант признал негласно объявленное перемирие и просто бросил:
— Я приведу больших ребят, и они с тобой разберутся.
После чего сел на место. Мистеру Рейнору помогал многолетний опыт: он не видел смысла доводить конфликт до логического завершения, что означало лишь его усугубление. Он довольствовался тем, что осадил Булливанта и поставил его на место, причем так, что ни одна из конфликтующих сторон не потеряла лицо. Он снова сел за свой стол на высокий табурет. В конечном итоге какое это имело значение? Булливант и большинство остальных через два месяца уйдут из школы, а на это короткое время он сумеет удержать их в узде. А после каникул со школьного конвейера в его класс сойдут другие Булливанты.
Было без пяти десять, и чтобы в оставшееся время ученики вели себя спокойно, мистер Рейнор достал Библию и начал читать четким ровным голосом:
— И сказал Господь Моисею (хихиканье): теперь увидишь ты, что Я сделаю с фараоном; по действию руки крепкой он отпустит их; по действию руки крепкой даже выгонит их из земли своей.
В половине одиннадцатого начался урок арифметики. Он велел ученикам открыть учебники и выполнить упражнение на странице пятьдесят четыре. Он заметил, что у многих на страницах задачников красовались чернильные каракули вперемежку с непристойными ругательствами, выведенными на картинках, украшавшие поля с ответами, как татуировки — руки бывалого матроса. Через месяц страницы сделаются вообще неузнаваемыми, но они должны продержаться до конца учебного года. Эти ученики были помладше, и их бунт выплескивался лишь на страницы книг.
Но с этим тоже оставалось только мириться, и, повернув голову вправо, мистер Рейнор забыл о шуме в классе и устремил свой взгляд через дорогу на работавших в мануфактурном магазине девушек. О да, последняя была лучшей из всех, кого он помнил. И однажды настало время, когда он решил избавиться от навязчивой идеи и как-нибудь заговорить с ней, когда вечером она выйдет из магазина. Но он опоздал, потому что у нее появился, как казалось, постоянный молодой человек, который встречал ее и провожал до автобусной остановки. Так поступало большинство девушек, увольнявшихся из магазина, потому что их ждала примерно одинаковая судьба. («Робкая и распутная, хрупкая и сильная» — эта строчка не шла у него из головы.) Одни выходили замуж, другие, как он замечал, беременели и куда-то исчезали. Немногие ссорились с управляющим и, очевидно, вылетали на улицу. Но последнюю, как он узнал, однажды вечером развернув газету у светофора на углу, убил молодой человек, который приходил ее встречать.
За окном один за другим проехали три двухэтажных троллейбуса, но он, казалось, все еще видел, как она стоит у прилавка.
— Тихо! — рявкнул он сорока сидевшим перед ним лицам. — Кто откроет рот, получит палкой.
Школьный учитель мистер Рейнор. Алан Силлитоу
Теперь, когда мальчики немного успокоились, мистер Рейнор посмотрел в окно классной комнаты на витрину магазина мануфактурных товаров Гаррисона, стоявшего на противоположной стороне мощеной улицы. Сквозь очки в роговой оправе, делавшие его зрение более острым, он наблюдал, как новенькая девушка-продавщица поднимает руки над головой, чтобы добраться до верхних ящиков с хлопчатобумажным бельем. Из-за этого ее бюст под темно-синим платьем вытягивался так, что она выглядела почти плоскогрудой. Мистер Рейнор потер ботинками о перекладину своего высокого табурета, когда-то ставшего предметом шуток в учительской, заключавшихся в том, что он хорошо заплатил смотрителю школы, дабы тот сделал ножки табурета повыше, чтобы Рейнор мог с комфортом смотреть в окно и разглядывать продавщиц в заведении Гаррисона напротив. Большинство сидевших перед ним мальчиков настолько привыкли к этим его долгим минутам отвлеченного созерцания (когда можно было бить баклуши), что им уже приелось зубоскалить над причиной этой его «задумчивости».
Когда плоскогрудая девушка поднялась наверх, в отдел мужских костюмов, к прилавку подошла еще одна продавщица — маленькая, крепко сбитая, с куда более пышной грудью — и веером, похожим на велосипедные спицы, разложила перед только что вошедшим покупателем коробку разноцветных галстуков. Однако она совсем не соответствовала его вкусам, и ему снова стало жаль, что исчезла девушка, лично ему казавшаяся верхом совершенства. Перед его мысленным взором предстал ее образ на фоне улицы и здания магазина, движения между которыми его неподвижный взгляд отодвигал на второй план. Вызвать эту картину было нелегко, потому что лица давно уже не задерживались у него в памяти, хоть она и ушла из жизни всего десять дней назад.
Он помнил ее, восемнадцатилетнюю, не очень высокую, с почти мужскими чертами лица под коротко стриженными каштановыми волосами: карие глаза, полные щеки и губы правильной формы. Вновь и вновь она виделась ему похожей на Афродиту, только очаровательней. Она носила коричневый свитер и коричневый жакет, и под этим ансамблем очертания ее фигуры едва угадывались, пока как-то летним днем она не сняла жакет, открыв его взорам грудь классических очертаний, немного широковатые бедра, дополненные, тем не менее, стройными ногами и чуть полноватыми икрами. Стоило ей только пройти от прилавка к лестнице, ведшей на второй этаж заведения, как в устах мистера Рейнора правила математики превращались в банальные наставления, произносимые скороговоркой, отчего восторженные ученики могли бездельничать почти весь урок.
Чего не могла воссоздать память, дополняло воображение, и он заново вызвал к жизни почти осязаемый образ, возникший в результате длительных упражнений в чувственности, к которым его жена и семейная жизнь не имели никакого отношения. Он поправил очки, провел языком по пересохшим деснам и снова потер ноги о перекладину табурета. Когда она ходила, она несла все свое тело такими изящными движениями, необоримо приковывающими внимание к каждой ее черточке, так что он даже ощущал ее пятки, скрытые туфлями, и кончики пальцев под пышными кипами ткани. По улице медленно проехал огромный зеленый троллейбус и увез прочь его видение на цветных рекламках, украшавших полосу между первым и вторым этажами.
Столь внезапно лишившись дивной картины, он принялся наощупь искать сигареты, но до перемены оставалось целых полчаса. А ему еще предстояло заниматься с этими учениками, прежде чем они в десять часов отправятся на урок географии. На него обрушился шум, вернувший его с небес на землю, словно холодная вода, хлынувшая в трюмы корабля. Перед ним сидели великовозрастные отбросы школы, отпетые двоечники, толпа четырнадцатилетних балбесов, готовящихся выйти за ворота школы и начать работать на окрестных фабриках. Булливант, самый норовистый из всех, унялся только тогда, когда его заставили отвернуться от окна, но шум не утихал. Лучше всего было бы по возможности держать их в узде оставшиеся несколько месяцев, после чего распахнуть ворота и выпустить их на свободу, как молодых зверей, коими они и были, жадных до курева и футбола, пива и женщин и блуждания по лабиринтам улиц. Он снимет с себя всякую ответственность за них, как только они переместятся с перевернутых страниц школьного журнала в куда более жестокий ареал обитания, нежели кусок джунглей, где он правил, чтобы заработать на жизнь. Он сделал все, что мог, с этими разнузданными и не желающими ничего делать учениками.
— Та-ак, — протянул мистер Рейнор, повысив голос, — давайте-ка немного успокоимся.
Хотя шум полностью не унялся, чувствовалось, что его слова возымели действие. Мистер Рейнор не был поборником строгой дисциплины, однако он уже четверть века преподавал в школе и поэтому обладал властным голосом, к которому прислушивались. И хотя он не бил их слишком часто, все понимали, что он не начинающий педагог и легко мог на это решиться. Все отдавали себе отчет в том, что в кулаке зрелого мужчины больше силы, чем в руке неопытного сопляка. Следовательно, когда он велел им успокоиться, они его слушались.
— Достаньте Библии, — сказал он, — и откройте их на шестой главе книги Исход.
Он смотрел, как сорок шесть рук, среди которых почти не было чистых, открыли Библии каким-то странным образом (как и все остальные книги) — с конца и листая к началу. То и дело в разных концах класса ему на глаза попадались яркие цветные иллюстрации, вкрапленные в толстые стопки страниц. Он наклонился вперед над высоким столом, положил руку на лоб и увидел, как Булливант что-то прошептал сидевшему рядом мальчику, после чего тот захихикал.
— Хендли, кто такой Аарон? — нарочито строгим голосом спросил мистер Рейнор.
В середине класса встал мальчик небольшого роста.
— Аарон из Библии, сэр?
— Да. Кто же еще, осел?
— Не знаю, сэр, — ответил мальчик то ли оттого, что и вправду не знал, как подумал мистер Рейнор, то ли чтобы отомстить ему за то, что его назвали ослом.
— Ты читал главу, которую я вчера задал прочесть?
Вот на этот вопрос он смог ответить.
— Да, сэр, — уверенно отозвался он.
— Так кто такой Аарон?
Уверенность исчезла с лица мальчика. Оно сделалось угрюмым, когда тот признался:
— Я забыл, сэр.
Мистер Рейнор медленно провел рукой по лбу. Он резко изменил тактику.
— Нет! — рявкнул он так громко, что мальчик подпрыгнул на месте. — Садиться не разрешали, Хендли. — Тот снова встал.
— Мы уже месяц читаем эту главу Библии, так что ты должен ответить на мой вопрос. Итак: кто был братом Моисея?
Сзади Булливант пропел:
Мистер Рейнор услышал сдавленное урчание и увидел, что ребята вокруг Булливанта сидят с перекошенными лицами, изо всех сил сдерживая смех.
— Скажи мне, Хендли, — снова повторил он, — кто же был братом Моисея?
Лицо Хендли просияло от счастья, озарившись неведомым светом вдохновения, поскольку до него дошел смысл пропетого куплета.
— Аарон, сэр, — ответил он.
— Итак, — произнес мистер Рейнор, полагая, что, наконец, ответ почти найден, — кто же был Аарон?
Хендли, посчитавший свои страдания оконченными, когда услышал от Булливанта скрытую подначку, поднял бледное лицо и затравленно пробормотал:
— Не знаю, сэр.
Мистер Рейнор издал неслышный классу вздох разочарования.
— Садись, — бросил он Хендли, который повиновался с таким рвением, что крышка парты упала с оглушительным грохотом. В отношении Хендли учительский долг был исполнен, и теперь настала очередь Робинсона, сидевшего неподалеку от него и вставшего из-за парты.
— Скажи нам, кто такой был Аарон, — велел мистер Рейнор.
Робинсон был посмышленее, он додумался положить в парту еще одну Библию, чтобы подглядывать в нее.
— Первосвященник, сэр, — быстро ответил он, — брат Моисея.
— Можешь сесть, — сказал мистер Рейнор. — Запомни это, Хендли. В какую церковь ты ходишь, Робинсон?
Тот снова встал, почтительно улыбаясь.
— В Букингемскую, сэр.
— Тогда я ставлю тебе зачет.
Поставив в ведомости зеленую зачетную отметку, он велел одному из учеников читать вслух, и под его монотонное бормотание он вновь принялся вымерять расстояние между своим высоким табуретом и витриной магазина мануфактуры. Сводя воедино фигуры и лица нынешних продавщиц, а потом стирая эти видения, он пытался воссоздать в памяти осязаемый образ недавно ушедшей из жизни девушки. Такая практика реконструкции была основным стержнем его пребывания в этой школе, зрительной линией, направленной через мощеную улицу в заведение Гаррисона, нацеленной на девушек, приходивших туда на работу в пятнадцать лет и уходивших оттуда в двадцать, чтобы выйти замуж. Он сделался тонким ценителем прелестей девушек из предместья, и эти постоянные колебания на рынке труда и «ярмарке невест» сделали мистера Рейнора ветреным поклонником, слишком часто заставляя его забывать очередную горячую симпатию, как только ее место занимала другая. Каждая «стоящая» мысленно удостаивалась зачетных звезд и оставляла за собой шлейф воспоминаний, пока не появлялась новая «стоящая», которая словно мановением руки меняла шкалу ценностей и вытесняла прежнюю симпатию. Таким образом, каждое воспоминание обновлялось, так что ни одно из них не умирало.
Но последняя была лучше всех, прямо-таки красавицей, неожиданно свалившейся на широкую грязную магистраль посреди убогих переулков. Он наблюдал, как она работает и говорит, а в дождливые дни стоит за прилавком, словно в каком-то забытьи. Мальчик в переднем ряду читал, как пророк, а вокруг него разрасталось неспокойное бормочущее море, и завеса памяти мистера Рейнора словно съехала в сторону по пришедшей ему на память строчке Бодлера: «Робкая и распутная, хрупкая и сильная». Эти слова открыли тайну ее античной красоты и зрелости, тотчас исчезнувшей, когда яркую и сочную фразу утащила за собой крыша проезжавшего мимо троллейбуса, полного застывших, глядящих перед собой лиц. Мальчишка-официант с белым кувшином в руках выскользнул из агентства по продаже недвижимости, ловко проскочил между стоявшими на светофоре легковушками и грузовиками и, что-то насвистывая, вошел в кафе, стоявшее чуть дальше по улице.
Море голосов, окружавшее мальчика, читавшего монотонным голосом, похожим на глас пророка, зашумело громче, чем позволяла дисциплина, пока не поднялась волна, унесшая прочь его звучные слова, и в класс ворвались совсем другие звуки. Мистер Рейнор перевел взгляд в сторону и увидел, как Булливант вскочил на ноги и изо всех сил колошматил сидевшего впереди мальчишку. Тот вскинул вверх сжатые кулаки, чтобы дать сдачи.
Мистер Рейнор рявкнул так яростно, что моментально воцарилась тишина. Он повернул к ним свое налившееся краской стареющее лицо.
— Выйди из-за парты, Булливант! — крикнул он. Распутная и сильная — фраза возникла и исчезла, получив одобрение и отправившись в глубины памяти.
Булливант, сгорбившись, стоял между рядами притихших от страха мальчишек.
— Он первый начал, — пробормотал он, приближаясь к доске.
— А теперь ты получишь от меня, — резко бросил мистер Рейнор, поднимая крышку стола и доставая палку. Его противник свирепо глядел на учителя и продемонстрировал полное презрение к своей, казалось бы, плачевной участи, повернувшись и подмигнув своим друзьям. Это был крепкий четырнадцатилетний парень, одетый в брюки-дудочки и серый свитер.
— Вы меня не ударите, — произнес он. — Я ничего такого не сделал, вы же знаете.
— Вытяни руку, — велел мистер Рейнор. Его лицо побагровело. Робкая. «Нет, — подумал он, — как бы не так. Это единственное, что я могу сделать. Хоть на несколько секунд я выбью из его башки эту стиляжью дурь».
Рука не вытянулась в его сторону, как должно было произойти. Булливант стоял, не шелохнувшись, и мистер Рейнор повторил приказ. Весь класс напряженно наблюдал за ними, и шум машин на улице не заглушал проносившееся по комнате перешептывание. Булливант так и не поднял руку, и прошло достаточно времени, чтобы испытывать терпение мистера Рейнора.
— Вы меня этим не ударите, — повторил Булливант, и что-то блеснуло в его полуприкрытых голубых глазах. Сильная. Око за око. Тело девушки с ниспадающим на бедра нижним краем свитера было уничтожено в безмолвии. Мистер Рейнор обуздал жажду мести, но она сменилась яростью, волной накатившей на него и заставившей действовать. Когда за окном проезжал автобус, он шагнул вбок от Булливанта и несколько раз изо всей силы ударил его палкой по плечам.
— Получай! — выкрикнул он. — Получай, тупой, дерзкий болван!
Булливант рванулся в сторону, и прежде чем мистер Рейнор смог обрушить не него новые удары и понял, что такое вообще может произойти, Булливант набросился на него с кулаками, и они сцепились, каждый пытаясь одолеть противника, вырваться, размахнуться и ударить. Мистер Рейнор широко расставил ноги, стараясь прижать Булливанта к партам, но тот предвидел такой ход более сильного соперника и извернулся так, что теперь парты разделяли их.
— Меня нельзя так бить, — сквозь зубы прошипел Булливант. — Кто ты вообще такой?
Он дернул головой, внезапно оказавшейся под мышкой у мистера Рейнора, взмахнул кулаками, впустую ударив по воздуху, и, словно жираф, перескочил через ряд парт. Мистер Рейнор действовал быстро и перекрыл ему путь отхода, крепко схватил его за руку, повернув к нему побагровевшее лицо, и разъяренно вывернул схваченную руку. Все это произошло в одну секунду. Потом он отпустил Булливанта, хотя продолжал держать палку наготове на тот случай, если Булливант снова на него бросится.
Но Булливант признал негласно объявленное перемирие и просто бросил:
— Я приведу больших ребят, и они с тобой разберутся.
После чего сел на место. Мистеру Рейнору помогал многолетний опыт: он не видел смысла доводить конфликт до логического завершения, что означало лишь его усугубление. Он довольствовался тем, что осадил Булливанта и поставил его на место, причем так, что ни одна из конфликтующих сторон не потеряла лицо. Он снова сел за свой стол на высокий табурет. В конечном итоге какое это имело значение? Булливант и большинство остальных через два месяца уйдут из школы, а на это короткое время он сумеет удержать их в узде. А после каникул со школьного конвейера в его класс сойдут другие Булливанты.
Было без пяти десять, и чтобы в оставшееся время ученики вели себя спокойно, мистер Рейнор достал Библию и начал читать четким ровным голосом:
— И сказал Господь Моисею (хихиканье): теперь увидишь ты, что Я сделаю с фараоном; по действию руки крепкой он отпустит их; по действию руки крепкой даже выгонит их из земли своей.
В половине одиннадцатого начался урок арифметики. Он велел ученикам открыть учебники и выполнить упражнение на странице пятьдесят четыре. Он заметил, что у многих на страницах задачников красовались чернильные каракули вперемежку с непристойными ругательствами, выведенными на картинках, украшавшие поля с ответами, как татуировки — руки бывалого матроса. Через месяц страницы сделаются вообще неузнаваемыми, но они должны продержаться до конца учебного года. Эти ученики были помладше, и их бунт выплескивался лишь на страницы книг.
Но с этим тоже оставалось только мириться, и, повернув голову вправо, мистер Рейнор забыл о шуме в классе и устремил свой взгляд через дорогу на работавших в мануфактурном магазине девушек. О да, последняя была лучшей из всех, кого он помнил. И однажды настало время, когда он решил избавиться от навязчивой идеи и как-нибудь заговорить с ней, когда вечером она выйдет из магазина. Но он опоздал, потому что у нее появился, как казалось, постоянный молодой человек, который встречал ее и провожал до автобусной остановки. Так поступало большинство девушек, увольнявшихся из магазина, потому что их ждала примерно одинаковая судьба. («Робкая и распутная, хрупкая и сильная» — эта строчка не шла у него из головы.) Одни выходили замуж, другие, как он замечал, беременели и куда-то исчезали. Немногие ссорились с управляющим и, очевидно, вылетали на улицу. Но последнюю, как он узнал, однажды вечером развернув газету у светофора на углу, убил молодой человек, который приходил ее встречать.
За окном один за другим проехали три двухэтажных троллейбуса, но он, казалось, все еще видел, как она стоит у прилавка.
— Тихо! — рявкнул он сорока сидевшим перед ним лицам. — Кто откроет рот, получит палкой.
И стало тихо.