Часовой. Фрэнк О’Коннор

Отцу Мак-Энерни все с большим трудом удавалось удерживать сестру Маргарет на грани взрыва. Она чувствовала себя одинокой, спору нет, но ему и самому было одиноко. Ему нравился его маленький приход, соседствовавший с большим военным лагерем под Солсбери; нравилась эта местность и ее жители и нравился его уютный огородик, несмотря на то, что огород по два раза на неделе подвергался набегам солдат. Но ему страшно не хватало соотечественников. Если не считать экономки и двух-трех рядовых из лагеря, единственными, с кем он мог поговорить, были три ирландские монахини из монастыря, потому-то он и захаживал туда так часто — поужинать и прочесть вечернюю молитву в монастырском саду. Но теперь и тут покою его угрожал необузданный брат сестры Маргарет. Беда, конечно в том, что прежде, до войны, отцы, матери, сестры и братья, а также разные тетушки и прочие родственники наезжали иногда в монастырь или проводили по нескольку дней в местной гостинице. И каждую неделю из дому приходили длинные красочные письма, рассказывающие монахиням, путем каких политических интриг Падди Данфи устроился на место ветеринарного инспектора в районе Бенлики. Нынче же из Ирландии давным-давно никто не приезжал, а письма с родины просматривались по обе стороны канала любопытными девицами, охочими до сплетен, так что постепенно всякую откровенность будто парализовало.

Больше всех пострадала сестра Маргарет, потому что в дублинской цензуре сидела девица из одного с ней города — по словам сестры Маргарет, сплетница, каких свет не видывал. Естественно, она всячески старалась досадить тем монахиням, что жили в Англии.

— Ох, отец Майкл, — со вздохом выговорила сестра Маргарет, когда однажды вечером они гуляли по саду. — Боюсь, что я совершила большую ошибку. Чудовищную ошибку! Уж не знаю, в чем тут дело, только, по-моему, в англичанах ничего нет человеческого.

— Нет, почему, я бы не сказал, — запротестовал отец Мак-Энерни своим басистым, глухим голосом. — У них свои повадки, а у нас свои, и, если бы мы получше друг друга изучили, мы бы и ладили лучше.

И, чтобы пояснить свои слова, он рассказал ей историю про старого Дена Мёрфи, священника из Типперэри, всю жизнь положившего на миссионерскую деятельность, и про английского епископа. Епископ был человек славный, порядочный, но совершенно не разбирался в чувствах подчиненных ему ирландских священников. Как-то вечером к отцу Мак-Энерни зашел отец Ден. Он был в ужасном состоянии. Только что он получил от епископа ужасное письмо. Такое ужасное, что он даже показать его не может. Ему остается тотчас же ехать к себе домой, на родину. Нет, дело не в том, что написал епископ, а как написал. Наконец, когда отец Мак-Энерни нажал на него посильнее, он сдался и шепотом поведал, что письмо епископа начинается словами: «Любезный Мёрфи…» «Как будто работнику с фермы пишет, отец мой».

Рассказывая это, отец Мак-Энерни засмеялся, но сестре Маргарет было совсем не до смеха. Она зажала рот ладонью и вытаращила на священника глаза.

— Нет, отец Майкл, не может быть! — произнесла она оскорбленным тоном.

Видя, что она заблуждается точно так же, как отец Ден, отец Мак-Энерни попытался разъяснить и ей тоже, что англичане так обращаются ко всем, кроме самых близких друзей. Уж так у них принято.

— Нет, слишком вы доверчивы, отец Майкл, — с негодованием запротестовала сестра Маргарет. — Принято, скажите на милость! «Любезный Мёрфи»? Каково?!

Я вам удивляюсь! Разве так пишут священнику? С чего вдруг их народ будет уважать религию, если они сами ее не уважают? Нет, как это все-таки похоже на англичан! Так и норовят всех запугивать, всеми командовать…

Вот они у меня уже где! «Любезный Мёрфи»! Прямо не знаю, как их люди терпят.

Сестра Маргарет была его лучшим другом в общине, и он знал — остальные монахини очень надеются на него и ждут, чтобы он ее обуздал и они смогли иметь с нею дело, и для него было истинным горем видеть ее в таком озлобленном состоянии.

— Ну полно, полно, — сказал он укоризненно. — Ладят же с ними сестра Тереза и сестра Бонавентура.

— Наверное, нехорошо так говорить, — сказала она тихо и задумчиво, Но, пусть простит мне господь бог, я не могу смолчать. Мне сдается, что сестра Тереза и сестра Бонавентура — притворщицы.

— Зачем же так? Вы к ним несправедливы, — с серьезным видом укорил он ее.

— При чем тут справедливость?! Притворщицы они, и вы сами это знаете. И подлизы, отец мой, подлизы!

Подслуживаются к английским монахиням, не переставая. Любые насмешки и дерзости от них сносят.

Никакого у них нету самоуважения. Только диву даешься.

— Всем нам многое приходится сносить во спасение ближнего.

— Да какое там спасение, отец мой, — она упрямо выставила вперед свой тяжелый, как у всех уроженцев Керри, подбородок. — Трусливые душонки, вот как я это называю. А этим англичанам все чтоб было, как они хотят!

С какой это стати? То же и с религией — ведут себя так, будто весь мир принадлежит им. Меня ругают предательницей, якобы я за немцев, а я спрашиваю: «А что вы такого сделали, чтобы я думала иначе?» Мы, видишь ли, были дикарями, а они явились и сделали нас культурными!

Слыхана ли такая наглость? Да они еще раскрашивались с головы до ног, когда мы уже были Островом Святых и Грамотеев!

— Так-то оно так, но нельзя забывать, что им сейчас приходится переживать, — запротестовал отец Мак-Энерни.

— А что нам пришлось пережить? — отрезала она. — Бросьте, отец мой, разговоры разговорами, но все-таки у меня в голове не укладывается, почему все страдания выпадают на нашу долю? Отчего бы им не вспомнить, что они с нами вытворяли? И все из-за того, что мы оставались верны своей религии, когда они ей изменили!

Знаете, отец мой, я, пожалуй, попрошу прислать мне из дому «Историю Ирландии», и, имейте в виду, отец мой, пусть только опять ко мне какая-нибудь прицепится, уж я ей отвечу! Наглость такая!

Внезапно отец Мак-Эыерни замер на месте и нахмурился.

— Что с вами, отец мой? — спросила она обеспокоенно.

— Странное у меня чувство, — пробормотал он. — Будто кто-то сейчас у меня на грядках с луком.

Чутье не обмануло его, хотя никаких чудес тут, собственно, не было, потому что лук составлял одну из главных забот отца Мак-Энерни. Ему удавалось выращивать лук, когда монастырского садовника постигала неудача, но, в отличие от него, у отца Мак-Энерни не было способа охранять огород. Экономка его была уже немолода, пуглива и делала вид, будто ничего на замечает, боясь, как бы солдаты заодно и на нее не положили глаз.

— Так и ждут, чтоб я куда-нибудь уехал, — отец МакЭнерни встал на коленки и приложил ухо к земле. Он вырос в деревне и знал, что земля отлично проводит звук.

— Я был прав! — торжествующе закричал он, вскакивая на ноги и бросаясь к велосипеду. — Если я сейчас их застигну, они надолго оставят меня в покое. Я вам потом позвоню, сестра.

В следующую минуту, согнувшись над рулем, он уже гнал под гору к своему дому. Проносясь мимо ворот лагеря, он отметил, что часового на посту нет, и понял, что один из воров наконец-то у него в руках. С воплем ярости он бросил велосипед у калитки и ринулся в огород.

Часовой, низкорослый, светловолосый, голубоглазый малый с испуганным лицом, выронил пригоршню лука.

Винтовка его стояла у стены.

— А-а-а, вот я тебя и поймал! — закричал отец МакЭнерни. Он схватил часового за руку и со злобой выкрутил ее назад. — Так, значит, это ты воруешь у меня лук?

А ну, пошли со мной в лагерь, там все расскажешь.

— Иду, иду, — испуганно согласился часовой, пытаясь вырваться.

— Пойдешь, пойдешь, не сомневайся, — священник подтолкнул его коленом, — и я с тобой.

— Эй, отпустите меня! — завопил часовой. — Что я вам сделал?

— Ах, ты ничего не сделал? — язвительно передразнил священник. — И лук ты у меня не воровал?

— Хватит выкручивать мне руку! — взвизгнул часовой, поворачиваясь к нему лицом. — Ведете себя, как дикарь какой-то. Не брал я вашего лука! И вообще я не понимаю, об чем речь!

— Ах ты, враль паршивый, недоросток английский! — заорал отец Мак-Энерни, вконец рассвирепев от такой наглости. Он отпустил руку часового и ткнул пальцем в луковицы, — Ты разве не держал их в руках, когда я тебя поймал? Разве я их не видел у тебя в руках своими глазами, будь ты проклят?

— Ах вот вы о чем! — воскликнул часовой, словно его вдруг осенила догадка. — Так это какие-то ребятишки уронили, а я подобрал.

— Ты подобрал! — саркастически повторил отец МакЭнерни, занося назад кулак так, что часовой пригнулся. — Ты, поди, даже не знал, что это лук?

— А когда мне было разглядывать? — выкрикнул часовой. — Вижу ребятишки вытягивают эту дрянь в вашем проклятом огороде. Я им велел убираться, а они ну хохотать. Я их и прогнал, а они все луковицы побросали.

В чем дело-то, чего вы мне выкручиваете руку? Я вам хотел услугу оказать. Ох, большое у меня желание отвести вас в полицию!

Подобной наглости священник уже вынести не мог.

Самому ему и за час было бы не сочинить такую небылицу. И вообще он не любил вралей.

— Какое у тебя желание?! — завопил он, сбрасывая Сутану. — Это меня ты сдашь в полицию? Да я десяток таких мозгляков об колено переломлю. Ах ты, окаянный ворюга английский, давай скидывай рубаху!

— Не могу я! — в панике пролепетал часовой, — Почему?

— Я на посту. И вы это знаете.

— На посту! Ты просто струсил.

— Не струсил я. Я где хотите с вами встречусь, в любое время, и уж так заеду по вашей толстой роже — зубы из затылка вылетят!

— Тогда скидывай рубаху сейчас и дерись, как мужчина!

Тут священник дал часовому такого тычка, что тот отлетел к стенке.

— Ну, будешь теперь драться, английский трус паршивый?

— Не могу я драться, вы же знаете! — задыхаясь, прохрипел часовой, заслоняясь поднятыми руками. — Не будь я на посту, я бы вам живо показал, трус я или нет. Вот вы и есть трус, паршивый ирландский хулиган!

Я на посту, и вы это знаете. Я не могу защищаться, и вы это знаете! Вы и петушитесь потому, что вы в выгодном положении, подлый драчливый ублюдок!

Что-то в голосе часового удержало священника. Часовой был буквально в истерике. Отец Мак-Энерни не мог ударить его, пока тот был в таком состоянии.

— Тогда убирайся отсюда, черт тебя подери! — в бешенстве заорал отец Мак-Энерни.

Часовой бросил на него смертоубийственный взгляд и, подобрав винтовку, поплелся по дороге к лагерным воротам. Отец Мак-Энерни долго смотрел ему вслед. Он весь кипел. Он жаждал драки, и, если бы часовой дал ему сдачи, он бы из него лепешку сделал. Все Мак-Энерни были такие. Отец его, самый мирный человек в графстве Клэр, дрался, как зверь, если дать ему повод.

Священник пошел в дом, но был так взбудоражен, что никак не мог успокоиться. Он уселся в большое кожаное кресло, весь клокоча от неутоленной ярости.

«Слишком уж я мягкосердечный, — думал он огорченно. — Слишком мягкосердечный. Один-то раз представился случай и то я его упустил. Теперь всем станет известно, что из меня можно веревки вить. Нечего больше и пытаться разводить огород. Теперь лучше вообще вернуться домой, в Ирландию. Эта страна не для людей».

Наконец он подошел к телефону и позвонил сестре Маргарет. Та взяла трубку, голос ее дрожал от жадного любопытства.

— Ну что, отец мой, поймали вы их?

— да, — ответил он тусклым голосом, — во всяком случае, одного. Часового.

— И что вы с ним сделали?

— Дал ему тумака, — тем же тоном отозвался он.

— Ох, попался бы он мне, я бы его убила! — с разочарованием воскликнула она.

— Я бы тоже, да он не пожелал драться, — мрачно проговорил отец Мак-Энерни. — Ежели меня на днях застрелят из кустов, вы будете знать, кто это сделал.

— Нет, все-таки как это похоже на англичан! — с отвращением произнесла она истерическим голосом. — Все уши прожужжали про их храбрость, а стоит кому-то не спасовать перед ними, так, пожалуйста, — отказываются драться.

— Правильно, — подтвердил отец Мак-Энерни, разумея обратное, и повесил трубку. Ему пришло в голову, что на сей раз они с сестрой Маргарет думают одинаково, но сестра-то Маргарет совсем рехнулась. Собственное поведение вдруг предстало ему в настоящем свете. Он вел себя отвратительно. После всех своих речей о спасении ближнего он обидел человека, оскорбил его национальное чувство, ударил его, когда тот не имел права ответить ему тем же, и, таким образом, отец Мак-Энерни мог его покалечить. И все это из-за нескольких луковиц ценой в шесть пенсов! Хорошенькое поведение для священника! Отличный пример для лиц некатолического вероисповедания! Интересно, что скажет епископ, если услышит про это.

Отец Мак-Энерни снова уселся в кресло и сгорбился в унынии. Его чудовищная вспыльчивость опять подвела его. Так и знай: не сегодня-завтра он попадет из-за нее в настоящую беду. И ведь ничего нельзя исправить.

Нельзя даже пойти в лагерь и извиниться перед солдатом, потому что тогда он навлечет на беднягу новые неприятности. Он дал себе клятву извиниться, если случайно его встретит. Это немножко успокоило его совесть, а когда на следующее утро он отслужил обедню, ему и вовсе полегчало. Утренняя поездка на велосипеде по холмам всегда доставляла ему удовольствие, перед ним открывался вид на деревушку, на красные кирпичные домики и белый шпиль, прорезающий неподвижное, как стоячая вода, темное пятно деревьев. На гладкой поверхности меловых, зеленоватого цвета холмов виднелись могильники древних кельтов. Тоже, бедняги, намучились с англичанами, и в конце концов им пришлось худо.

Хорошее расположение духа почти восстановилось, как вдруг экономка Элси доложила, что его спрашивает офицер из лагеря. Его нечистая совесть с новой силой заныла, как больной зуб. Какого черта от него хотят!

Офицер был высокий, молодой, красивый, с упрямым подбородком, торчавшим вперед, как на рекламе бритвенного мыла. Манеры у него были порывистые, но приятные и дружелюбные.

— Доброе утро, падре, — сказал он сурово. — Мое имя Хау. Я по поводу огорода. Я слыхал, наши ребята вас сильно беспокоят.

Отец Мак-Энерни к этому времени находился уже в таком состоянии, что охотно отдал бы офицеру и сам огород, и лук, и все остальное.

— А-а-а, полно, разве не сам я виноват — ввожу их в искушение? вопросил он с лучезарной улыбкой.

— Хм, очень мило, что вы так к этому относитесь, — с легким оттенком изумления протянул офицер. — А наш командир очень возмущен. Он предлагает обнести огород колючей проволокой.

— Может быть, еще и ток пропустить? — саркастически осведомился отец Мак-Энерни.

— Нет, просто колючей проволокой, — Хау начисто не заметил иронии. Очень, знаете ли, помогает.

— Бесполезно, — с живостью отозвался отец Мак-Энерни. — Выбросьте это из головы. Хотите глоток ирландского виски? Со льдом? Ну же, по глазам вижу не откажетесь.

— Боюсь, для меня чересчур рано, — Хау взглянул на часы.

— Тогда кофе, — распорядился отец Мак-Энерни. — Никто не уходит из этого дома, не подкрепившись чем-нибудь.

Он крикнул Элси, велел подать еще кофе и предложил Хау сигарету. Тот ловко постучал ею по стулу и закурил.

— А теперь, возвращаясь к парню, которого вы вчера поймали, какой убыток он вам причинил? — спросил он деловым тоном.

Вопрос еще больше насторожил отца Мак-Энерни.

Откуда офицер про это узнал?

— О каком, значит, парне речь? — спросил он, проводя обходной маневр.

— Которого вы побили.

— Я побил? — с ужасом повторил отец Мак-Энерни. — Кто сказал, что я его побил?

— Он сам. Боялся, что вы на него пожалуетесь, вот и решил сам признаться. Видно, вы нагнали на него страху.

Какого бы страху ни нагнал вчера на часового отец Мак-Энерни, сейчас тот нагнал на него страху куда больше. Оказывается, со вчерашней историей отнюдь не покончено. Если не остеречься, его, чего доброго, привлекут в свидетели против часового. И тогда выплывет наружу недостойное поведение самого отца Мак-Энерни.

Все-таки как это похоже на англичан — всегда ждать, что на тебя пожалуются. Каждую ерунду принимают буквально — от шутки про колючую проволоку с током до обыкновенной вспышки дурного характера.

— С чего он взял, что я на него буду жаловаться? — в замешательстве спросил он. — Когда, вы говорите, это случилось? Вчера вечером?

— Так мне передавали, — коротко ответил Хау. Он подождал реплики отца Мак-Энерни, но, не дождавшись, возвысил голос, как будто считал священника глухим, или тупым, или и тем и другим вместе.

— Я имею в виду Коллинза, солдата, которого вы поймали вчера вечером в вашем огороде на грядках с луком.

— А-а, его зовут Коллинз? — рассеянно проронил священник. — Но я никоим образом не утверждаю, что украл он. Лук и в самом деле повытаскан, но это еще нпчего не значит.

— Но, как я понял, вы поймали его с поличным, — Хау нахмурился.

— О нет, — серьезно ответил отец Мак-Энерни. — Это преувеличение. На самом деле в тот момент, когда я его увидел, он ничего такого не делал. Признаю, я обвинил его в воровстве, но он отрицал свою вину решительно.

Решительно! — повторил священник торжественно, как будто это был важный довод в пользу часового. — По его словам, он увидел ребятишек в моем огороде и прогнал их, а они, убегая, разроняли луковицы. Так что, скорее всего, это ребятишки из деревни.

— Первый раз слышу про кого-то из деревни, — удивился Хау. — А вы заметили там каких-нибудь ребятишек, падре?

— Нет, — неуверенно признался отец Мак-Энерни. — Я их не видел, но это не значит, что они там не побывали. Они вечно шныряют вокруг лагеря, сами знаете.

— Придется порасспросить его, — заметил Хау. — Это говорит в его пользу. Но, боюсь, что дела это не меняет. Для нас важно, что он покинул свой пост. За это ведь могут и расстрелять.

— Покинул свой пост? — отец Мак-Энерни оцепенел от ужаса. Ничего хуже он и вообразить себе не мог. Какой кошмар! Бедняга может погибнуть по той лишь причине, что священник дал волю своему скверному характеру… Вот теперь он и расплачивается за это. — Каким образом он покинул свой пост?

— Так вы же застали его в вашем огороде, — резко сказал Хау. — А в это время на лагерь могли напасть врасплох и захватить его.

Священник до того был огорчен, что чуть не посоветовал офицеру не болтать чепухи. Как будто на военный лагерь в центре Англии можно напасть врасплох и захватить его, пока часовой забежал в соседний огород натягать себе луку! Как это похоже на англичан! Все-то они понимают буквально.

— Нет, постойте-ка, постойте, — священник повелительно поднял руку. По-моему, тут какая-то ошибка.

Я не говорил, что поймал его в огороде.

— Вы — нет, но он говорил, — раздраженно ответил Хау. — А разве это не так?

— Никаким образом! — категорическим тоном заявил отец Мак-Энерни, чувствуя, что казуистика уже не спасает. — Это, безусловно, не так. Вы вполне уверены, что парень в своем уме?

На его счастье в эту минуту появилась Элси с кофе, и он получил возможность смотреть на нее и на кофейник, а не на Хау, который, он знал, пристально за ним наблюдает. Отец Мак-Энерни надеялся, что хотя бы со стороны он не выглядит тем, кем себя ощущает — исключительно неумелым преступником.

— Благодарю, — Хау сел поглубже, держа чашку с кофе в руке. Затем безжалостно продолжал: — Должен ли я понять так, что вы побили парня, находясь за оградой?

— Послушайте, друг мой, — в отчаянии проговорил отец Мак-Энерни. Уверяю вас, у вашего солдата явно не все дома. Неврастеник, должно быть, первостатейный.

С ними случаются такие приступы. Называется мания преследования. Если бы его в самом деле избили, он бы не так про это говорил. Поверьте моему слову, что это нелепейшее преувеличение. Мне редко случается давать волю кулакам, но уж если я поколочу кого-нибудь, то следы останутся.

— Охотно верю, — Хау бесцеремонно ухмыльнулся.

— Не скрою, я грозился разбить ему башку, — признался священник, — но тогда я еще думал, что это он выдрал у меня лук. — В своем возбуждении отец МакЭнерни все ближе придвигался к Хау и теперь буквально нависал над ним — этакая могучая, грузная туша. К собственному удивлению, он вдруг ощутил на глазах выступившие слезы. — Между нами говоря, я вел себя скверно, — продолжал он с волнением. — Вам я не боюсь в этом признаться, но мне бы не хотелось, чтобы это стало широко известно. У меня отвратительный характер. Совершенно несдержанный. Часовой даже пригрозил сдать меня в полицию.

— Ах он шельма! — Хау произнес эти слова с удивлением, но в голосе его послышалась нотка удовольствия.

— И у него были все основания, — с горячностью подхватил священник. — Я не имел никакого права обвинять его в воровстве, раз у меня не было ни малейших доказательств. Будь я на его месте, я отвел бы того, кто обвиняет, в караульную и заставил бы там повторить свои слова. Я вел себя безобразно.

— Я не стал бы из-за этого так расстраиваться, — весело проговорил Хау.

— Ничего не могу с собой поделать. К величайшему сожалению, я употребил недопустимые выражения. Откровенно говоря, я решил непременно ИЗВИНИТЬСЯ перед ним, когда его встречу.

Он вернулся на свое место, чуть не плача.

— В жизни не сталкивался с таким странным случаем, — заметил Хау. — А вы уверены, что мы говорим об одном и том же человеке? Парень, которого вы видели, высокий, черноволосый, с маленькими усиками, так?

На миг отец Мак-Энерни испытал сильнейшее облегчение; стало быть, все-таки произошла путаница, мелькнуло у него в голове. Мгновенной его реакцией было постараться еще больше запутать дело. Он заметил ловушку, только когда было уже поздно.

— Все правильно, — ответил он и в ту же минуту понял, что все неправильно. Хау улыбнулся и немного помедлил, затем его рот захлопнулся, как мышеловка, отчего тяжелая нижняя челюсть выпятилась вперед.

— Зачем вы мне рассказываете все эти небылицы, падре? — спокойно спросил он.

— Небылицы? — воскликнул, заливаясь краской, отец Мак-Энерни.

— Разумеется, небылицы, — без злости, но и без жалости подтвердил Хау. — Возмутительные небылицы!

Явная ложь! Последние десять минут вы пытаетесь меня одурачить и чуть не добились своего. Вы очень умелый лжец, падре, но меня вам не обмануть.

— Ну как мне было его запомнить? — жалобно проговорил отец Мак-Энерни. — Откуда вы взяли, что я придаю такое значение горсти лука?

— Сейчас меня гораздо больше интересует, какое значение вы придаете той чепухе, которую вы тут плели.

Видимо, вы пытаетесь выгородить Коллинза, хотя, убейте, не пойму зачем. Субъект довольно противный, на мой взгляд.

Отец Мак-Энерни промолчал. Будь Хау ирландцем, он бы не задавал таких глупых вопросов, но, коль скоро он не ирландец, то и отвечать бесполезно, все равно ему не понять. Все Мак-Энерни были такими. Отцу его, человеку в высшей степени правдивому и богобоязненному, грозило судебное преследование за ложные показания в пользу соседа.

— Словом, так, — ироническим тоном заключил Хау, — дело обстояло следующим образом: вы вернулись домой, обнаружили, что в огороде побывали воры, поздоровались с часовым и спросили его, кто это сделал. Он ответил, что ребятишки из деревни, после чего у вас с ним, вероятно, завязалась беседа о распрекрасной лунной ночи. Все очень трогательно. Хорошо, а не зайдете ли к нам на днях отслужить вечернюю мессу и пообедать?

— Охотно, — с ребяческой живостью откликнулся священник. Какое облегчение знать, что Хау, в общем-то, не сердится на него. — Сказать вам святую истину? Я тут просто погибаю оттого, что не с кем поговорить.

— Приходите в четверг, — заключил Хау. — От кормежки многого не ждите. Приходится вести психологическую подготовку к ужасам современной войны. Но зато лука получите вволю. Надеюсь, своего вы не узнаете.

И он, рассмеявшись, ушел. Отец Мак-Энерни тоже засмеялся, но смех его продолжался недолго. Ему вдруг пришло в голову, что у англичан весьма своеобразное чувство юмора. Ему самому свидание их совсем не показалось смешным. Он, который всегда терпеть не мог вралей, наврал сейчас столько, что даже Хау теперь превирает его. Согласитесь, странное поведение для священника… Он позвонил в монастырь и попросил к телефону сестру Маргарет. Ведь она была его главной наперсницей.

— Помните про вчерашнего часового? — спросил он мрачным, тусклым голосом.

— Да, отец мой, — сказала она встревоженным топом. — А что?

— Его собираются арестовать, — угрюмо ответил он.

— Да ну?! — Она довольно долго молчала, потом добавила: — За что, отец мой?

— За кражу лука и самовольную отлучку с поста. Ко мне тут приходил офицер, расспрашивал. Его даже, кажется, могут расстрелять.

— Ой, отец мой, какой ужас!

— Да, дело плохо.

— Нет, все-таки как это похоже на англичан! — воскликнула она. Богатые что хотят, то и делают, а бедняка готовы расстрелять за несколько луковиц! Им, небось, и в голову не приходит, что, может, он голоден?

Их, бедняг, никогда досыта не кормят. И что же вы ему рассказали?

— Ничего.

— И правильно, — с запальчивостью подхватила она. — Я бы им наврала с три короба.

— Я и наврал.

— Ни за что не поверю, отец мой, что это грех, — возбужденным тоном сказала она. — Мне все равно, что подумают другие. Я бы самому папе так же сказала.

Я убеждена, что это ложь во спасение.

— Вот и я так решил. Но мне не очень-то поверили.

Правда, офицер мне понравился. Я его скоро опять увижу, может быть, мне и удастся его перехитрить. Англичане очень доверчивы, когда ближе с тобой познакомятся.

— Я прямо сейчас начну читать за беднягу девятидневную молитву, твердо проговорила сестра Маргарет.

Напечатать Напечатать     epub, fb2, mobi