Посвящаю памяти моего друга Гулды Каладзе. Он первый показал мне зеленый луч, засиявший на диске заходящего в море солнца.
В шесть часов утра оно взошло и золотой диадемой увенчало гору Эрцаху.
— Здравствуй, Эрцаху!
— О Творец! Где ты? Истомилась душа в ожидании!
— Я здесь! — сказало Солнце.
— Мороз сдавил меня своими обручами, трещит голова, дышать уже нечем! Всю ночь я не смыкала глаз! Помоги!
— Терпенье!
Солнце поднялось выше, диск его засиял, засверкал, и вдруг с неба хлынул поток света и тепла. Ледяные обручи на челе Эрцаху заскрипели, потом напряглись и… лопнули. Эрцаху вздрогнула.
— Слава тебе, Творец! — воскликнула Гора, вытирая со лба холодный пот. Светило улыбнулось. Вокруг его царственного ока легли мелкие морщинки.
— Слава тебе! — повторила Эрцаху и умолкла. Солнце поднималось все выше. В ущельях, балках, расселинах склонов Кавкасиони нарастал великий шум. Гремели, грохотали низвергающиеся с головокружительных высей лавины. Клубы пара и снежной пыли окутали Эрцаху.
Потом туман рассеялся. Прояснилось. Гора протерла глаза и украдкой взглянула на Солнце. Оно было уже высоко.
— Началось! — проговорила Гора.
— Что? — спросило Солнце.
— Рождение!
— Чье?
— Детей и внуков моих — Кодори, Псоу, Келасури, Гализги…
— И все они твои?
— Мои и моих сестер.
— Да умножится род ваш! — благословило Солнце Гору.
Эрцаху улыбнулась:
— О нет, Творец! В нашем роду наоборот: детей у нас великое множество, внуков меньше, правнуков и того меньше и, наконец, один-единственный потомок — Море!
Море-огромное, необозримое, необъятное — мирно спало у подножия Кавкасиони.
— Море! — вспомнило Солнце.
…Мальчуган гнал со двора козу на выпас. Обернувшись, чтобы закрыть калитку, он вдруг увидел Солнце и Эрцаху.
— Мама! — крикнул мальчуган. — Взгляни на гору и солнце!
Мать у очага кипятила молоко. Она взглянула на озаренную солнцем гору, и тут же молоко убежало.
— У, чтоб тебе повылазило! — крикнула в сердцах женщина вдогонку сыну.
— Да ты что, баба, ошалела? Ребенок только проснулся, а ты уже проклинать его! — отозвался муж.
— Погляди-ка на Эрцаху, — тихо сказала женщина.
Муж мотыжил во дворе кукурузу. Сощурив глаза, он взглянул на чудо, давно ставшее привычным.
— К погоде, — проговорил он и продолжал работу.
Море все еще сладко дремало, шурша белыми ресницами по прибрежному песку.
— Шшррр. Шшррр… Шшррр…
— Утро доброе! — приветствовало его Солнце.
— О, Светило? Доброе утро!
— Что ты делаешь?
— Три дня тому назад у меня утонул человек… Исчез… Все во мне так и кипело, бурлило от волнения! Его не было видно нигде! Но наконец он все же нашелся. И тогда только улеглось мое волнение…
— Кто же он?
— Не знаю. Никто его не искал… Мои волны вынесли его на берег… Потом пришли два человека и унесли его куда-то.
— Куда?
— Не знаю… Ведь я не могу следовать, как ты, за людьми! — улыбнулось Море.
— Началось! — сказало вдруг Солнце.
— Что? — спросило Море, широко раскрыв веки.
— Люди пришли.
Люди шли к морю в одиночку и группами. Раздевались. Бегали. Кувыркались. Гонялись друг за другом. Обнимались. Ели. Пили. Собирали пестрые камушки, ракушки. Жгли щепки и хворост. Или же просто стояли у берега и швыряли в море камни. Потом, когда Солнце начинало припекать, люди укрывались под раскрытыми зонтами, в сооруженных наспех из простынь палатках. И тогда Солнце не видело их.
— Пока меня нет, они неделями смотрят в небо, ждут не дождутся моего появления… А стоит мне показаться, как они начинают прятаться от меня под своими зонтами, шалашами, палатками… Почему они, поступают так странно? — сказало Солнце.
— А в чем ином поступают они не странно? — спросило Море.
Солнце поднялось высоко-высоко. И люди с этой высоты казались Солнцу мелкими, еле различимыми существами…
Со двора обнесенной каменной оградой дачи выбежал старик, неуклюже затрусил по дороге. Добравшись до другой дачи, он, словно подкошенный, опустился на лежащий у ворот валун и крикнул:
— Приди ко мне, человек, сын мой при смерти!
Вышел со двора человек и утешил пришедшего:
— Не бойся!
— Как же мне не бояться, если он умирает?
Тогда тот, подавший надежду человек побежал куда-то и привел с собой много других людей. Трое из них направились к больному.
— Профессора пришли! — сказал кто-то.
— Неужели?!
Молчание и надежда воцарились в доме.
— На что жалуетесь? — спросил больного первый врач и сам же устыдился своего вопроса: больной уже был не в силах говорить…
— И давно он так? — спросил у молодой испуганной женщины второй врач и сам же устыдился своего вопроса: больной страдал уже немало лет…
— Воздуха! — простонал больной.
Распахнули окна.
— Закройте заднюю дверь! На сквозняке он простудится! — сказал третий врач. Сказал, опасаясь, как бы потом люди не упрекнули его в молчании. И поняв это, он тоже устыдился своих слов.
— Откройте окна, двери, разломайте стены… Дайте мне воздуха!.. Дышать дайте!.. — Опершись на плечи молодой жены и верного друга, больной метался, рвался, бился, просил лишь одного — воздуха.
Отец отозвал в сторону первого врача.
— Скажите, ради бога, что с ним?
— Положение, конечно, тяжелое, но если вовремя принять меры… — солгал врач.
— А как вы думаете, доктор? — обратился отец к другому.
— Мм… Если срочно доставить его в Москву… — солгал и другой.
— Да что за болезнь такая? Как она называется? — спросил отец третьего.
— Это — смерть! — вырвалось у него.
— Как? Как вы сказали? — переспросил изумленный отец.
— Смерть! — повторил врач.
— А… А лекарства? Ведь…
— Единственное лекарство от этой болезни — смерть.
Врач надел шапку и вышел. Остальные последовали за ним.
— Ну, что? Что они сказали? — бросилась к отцу молодая женщина.
— Сказали, что все будет хорошо! — солгал отец.
— Что там происходит? — спросило Море у Солнца.
— Умирает человек.
— Как умирает? А что делают врачи?
— Врачи ушли! — пожало плечами Солнце.
— Побудь с ним ты!
— Но мне нельзя останавливаться!
— Побудь с ним! — повторило Море.
— Чем я ему помогу? Ведь его покинули даже люди!
— Люди!.. Люди очень часто и легко покидают друг друга… Но ты можешь спасти его! Побудь с ним!
— Не могу… Единственное, что в моих силах, — вернуться к нему завтра в это же время…
Солнце покинуло комнату, перешагнуло через перила балкона и удалилось.
— Уходишь? — спросило Море.
— Ухожу, — ответило, не оборачиваясь, Солнце.
— Любовь — это лишь чувство близости, ставшее привычкой, и только! — изрек юноша и прикрыл пуп лежавшей навзничь девушки теплым белым камушком.
— Вы так думаете? — спросила девушка, не открывая глаз, и грациозным движением красивой руки сбросила камушек.
— Достаточно! Есть пять калорий! Теперь ложитесь вверх спиной! — хриплым голосом объявил репродуктор. Девушка перевернулась.
— Это не я думаю, а так оно и есть! — Юноша дрожащей рукой погладил девушку по спине — от шеи до обворожительных округлостей.
Девушка быстро присела, из-под обведенных черной тушью ресниц метнула в юношу взгляд голубых глаз.
— Ого, какой вы быстрый!
Юноша вздрогнул, увидев ее упругую загоревшую грудь и коричневые соски.
— Я-а? — проговорил он глупо.
— Да, вы! — повторила девушка и взглянула на Солнце.
Не устояв перед соблазном, Солнце сжало горячими своими руками плечи и бедра девушки. Та вскочила — возбужденная, взбудораженная. Тогда Солнце обхватило ее грудь. Девушка задрожала.
— Пусти ее! — крикнуло Море.
Солнце улыбнулось.
— Отпусти ее ко мне! — попросило Море.
— Бери! — Солнце слегка подтолкнуло девушку. Она бросилась в море. Сотни алчных, горящих глаз провожали ее.
— Ах, вот это жизнь! — простонала, млея от удовольствия, девушка.
— Вот это жизнь! — подтвердило Солнце.
— Вот здесь, батюшка, раздевайтесь здесь! Тут народу меньше…
Милиционер опустился на песок и указательным пальцем смахнул выступивший на лбу пот. Молодой священник огляделся, снял с головы фиолетовую скуфью, бросил ее на песок, потом снял с шеи тяжелый серебряный крест, положил его рядом со скуфьей и прикрыл их белой рясой.
— Остались бы на Синопском пляже, людей там было не больше! — проговорил священник то ли обиженно, то ли с иронией.
— Море без людей в такое время не бывает! — ответил милиционер. Он начал раздеваться, в душе проклиная начальство. «Вот не было заботы, так подай! Ухаживай тут за попом!..»
Милиционер вошел в воду.
— Теплая? — спросил священник.
— Кипяток! Спускайся, батюшка! — Милиционер приготовился нырнуть.
— Слышь, поди-ка сюда, ради бога! — позвал его священник. — Убери их отсюда, неловко как-то…
И он искоса взглянул на лежавшие рядом рясу, милицейскую фуражку и револьвер.
Милиционер нехотя вылез из воды. Подумав немного, он прикрыл фуражку брюками, а револьвер — гимнастеркой. — Так сойдет?
— Зачем ты его тащил с собой? — спросил священник, вступая в воду.
— А что же мне делать, батюшка? У тебя крест, у меня револьвер. Мой крест — оружие!
— Крест сатаны! — перекрестился священник и быстро с головой окунулся в воду. Спустя минуту он вынырнул, щурясь от удовольствия.
— Вот это жизнь!
С золотым крестиком на груди, чернобородый, со опадающими на плечи мокрыми, длинными волосами, он напоминал сбежавшего из дому хиппи. Милиционер же — стройный, аккуратно подстриженный, свежевыбритый — выглядел вполне респектабельно.
— Смотри-ка, батюшка, какие девушки строят тебе глазки!
Священник обернулся. В нескольких шагах от них группа обнаженных девчат весело переговаривалась, вызывающе поглядывая на молодого священника.
— За монаха, что ли, принимают меня!
Милиционер рассмеялся.
— Девки, как куропатки! Нам бы их сейчас, а, батюшка?
— Мм-м… Не отказался бы! — улыбнулся священник. «Отличный парень, сукин сын! Приспичило же дураку идти в милиционеры!» — подумал он и бросился в воду.
«Отличный парень, сукин сын! Приспичило же дураку идти в священники!» — подумал милиционер и последовал за ним.
— А семья-то у тебя есть, батюшка? Жена, дети? — спросил он, подплывая к священнику.
— Пока нет.
— Ты что, святой дух?
— Святой дух один на свете! — ответил священник и лег на спину.
— А говорили — три?! — усмехнулся милиционер.
— Как это три?! — Священник быстро перевернулся в воде.
— А так! Отец, сын и дух святой! — гордо отпарировал милиционер.
— Это так — триединое божество, трое в одном лице, парень!
— Так не бывает, батюшка!
— Бывает! Видишь солнце? Оно ведь тоже триедино: диск, нимб и свет. Понял? Три неразделимые части одного целого! Понял?
— Конечно! — улыбнулся милиционер.
Священник вылез из воды и лег на раскаленный песок.
— Как тебя звать, батюшка? — спросил вдруг милиционер.
— Нодар. — Священник взял камушек, поиграл им на ладони, потом размахнулся и бросил его в море.
Милиционер прыснул.
— Ты чего? — спросил священник.
— Я думал, ты Онуфрий, или Лука, или еще кто в таком же роде… Калистрат, что ли! А ты, оказывается, Нодар! — И он закатился смехом.
Глядя на хохочущего милиционера, священник заулыбался. Потом встал и хлопнул его по плечу:
— Ладно, одевайся!
— Побудем еще, батюшка!
— С удовольствием бы, да скоро начало конференции… — Священник стал одеваться. Из-за поворота выехала черная «Волга». — Вот видишь, уже и машина подошла!
— Еще немного, батюшка!
— Да говорю тебе, с удовольствием остался бы здесь хоть до утра, но мне выступать на конференции!.. Пошли!
Облаченный в рясу, с огромным крестом на груди, священник рядом с милиционером, уже надевшим форму, почему-то напоминал арестанта.
— Вот печет, черт бы его взял! — проворчал милиционер.
— Это ты про солнце?
— Не про луну же!
— Перекрестись сейчас же! Перекрестись и попроси у бога прощения! — приказал священник.
Милиционер удивленно взглянул на него. «За кого он меня принимает?» — подумал он, поправляя фуражку. Священник понял свою оплошность и примирительно произнес:
— Негоже роптать на светило… Ведь оно — вечный образ солнечной ночи!
— Это еще что за чертовщина — солнечная ночь?
Священник обмер.
— О господи! Прости его, грешного, ибо по глупости своей не ведает слов своих!
— Нет, серьезно, батюшка, что такое солнечная ночь?
— Бог!
— Как же это — и солнце и ночь?
— Да. Есть солнце. И свет его настолько ярок, что в глазах человеческих темнеет от него. Потому — ночь.
Милиционер недоверчиво улыбнулся.
— Взгляни на солнце! — приказал священник.
Милиционер поднял голову и с минуту смотрел на сияющий диск солнца. Не выдержав, он зажмурился.
— Ну? Смотри, смотри!
— Не могу, батюшка!
— А ты заставь себя!
Милиционер повиновался. Лучи солнца раскаленными лезвиями вонзились в зрачки его глаз, но милиционер терпел.
— Ну, какого оно цвета? — спросил священник.
— Медного.
— Погляди еще!
После минуты нестерпимой боли милиционер закрыл глаза рукой. Закрыл и вскрикнул:
— Потемнело! Батюшка, солнце потемнело!
Священник молча направился к машине…
— Слышишь? — спросило Море.
— Слышу! — ответило Солнце.
— Это правда?
— Глупости! Разве Человек может постигнуть меня?
— Ты же его сотворило! — улыбнулось Море.
— Неправда! В сотворении его я не принимало никакого участия! Он существовал до моего пришествия, и не я — он сам нарек себя Человеком! Я и не ведаю, кто он, когда и откуда он появился!
— Дельфин, Дельфин! Я Чайка! Справа от вас большой косяк! — передали радиограмму с вертолета на сейнер.
— Я Дельфин! Вас понял! — ответили с сейнера. И тотчас же в воду стала опускаться огромная сеть. На лазурной морской глади запрыгали белые поплавки.
— Уходите подальше, за вами гонятся люди! — предупредило Море рыбий караван. Косяк круто изменил направление.
— Дельфин! Косяк уходит влево! Берите курс против солнца! Курс против солнца! — предупредили с вертолета рыболовов.
Сейнер развернулся, стал против солнца и полным ходом пошел наперерез отступавшему косяку.
— Опускайтесь ниже! Глубже! — звало Море, но было уже поздно. Косяк оказался в сетке.
— Поздравляем! — передали с вертолета.
— Спасибо! — ответили с сейнера.
— Конец! — испустило стон Море.
Подняли сеть, и море окрасилось кровью раздавленной собственной тяжестью рыбы. Над палубой, крича, закружились голодные чайки. К берегу заспешили любители рыбы.
Солнце золотой рукой извлекло из сети пригоршню рыбы и сверкающими серебряными монетами рассыпало ее по палубе.
— И так каждый божий день! — пожаловалось Солнце Морю, окуная в воду окровавленную руку.
— И так каждый божий день! — вздохнуло Море.
В промежутке времени с часу до четырех люди на берегу моря исчезли, словно земля их проглотила. Потом они вновь вылезли из своих нор и стали заниматься тем же, чем занимались с шести утра до часу.
Солнце возлежало на легких белых облаках и искоса поглядывало на мир.
К вечеру, когда Солнце совсем уже собралось было на покой, Море тихо сказало:
— Человек, которого ты покинуло утром, умер…
— Как, кончился? Исчез? — помрачнело Солнце.
— Нет. Люди не исчезают и не кончаются.
— Что же осталось от него? — Несчастный отец и несчастная жена.
— И больше ничего?
— Остался эскиз незаконченной фигуры. Маленький, незаконченный эскиз…
— Чья фигура?
— Не знаю. Она без головы…
— Как она выглядит?
— У фигуры стройный стан, длинные, вскинутые вверх, красивые руки. Поет она, танцует, плывет, готовится к полету или хочет кого-то обнять, не знаю… Может быть, спешит к кому-то или от кого-то бежит, не знаю…
— Что это за фигура?
— Об этом никто не знает. Свой замысел Человек унес с собой.
— Люди сами не ведают, чего хотят, — сказало Солнце.
— Не говори этого! — возразило Море.
— О чем он просил перед смертью? — спросило Солнце.
— О воздухе! — ответило Море.
— И что же?
— Дали.
— И что же?
— Не хватило!
— Не хватило воздуха? — удивилось Солнце.
— Не хватило! — вздохнуло Море.
Солнце молча скрылось за облаком.
Море слегка взволновалось.
Перед тем как отойти ко сну, Солнце еще раз взглянуло на Землю. Но оно стояло слишком низко, чтобы в толпе ожидавших заката людей различить мужчин и женщин. Люди, похожие друг на друга, лежали на песке, и от их горячих тел поднималось легкое дрожащее марево.
Тогда Солнце протянуло длинную золотую руку, коснулось лежавшего на берегу бревна и спросило у Моря:
— Ты сейчас его вынесло, или я до сих пор не замечало его?
За последние пять лет бревно это так примелькалось Морю, что вообще уже не привлекало его внимания. Сейчас Море взглянуло на него и рассмеялось:
— Это не бревно, Солнце, это Человек!
— Спроси его, что он здесь делает?
— Не стоит… На каждый мой вопрос он отвечает просьбой… Нет предела его желаниям…
— А что он просит?
— Когда-то просил у меня хорошей погоды. Потом дров. Затем он выпрашивал рыбу, песок, соль… Просил землю… И вот уже тридцать три года он просит возвратить ему сына. Где я его возьму?!
— Раз ты отняло у Человека сына, ты же и должно вернуть его!
— Не я! Сына у него отнял другой, а взвалил вину на меня!
— Скажи ему — я желаю с ним говорить.
— Человек! — Море влажной рукой тронуло его голую ногу. — С тобой хочет говорить Солнце!
Человек промолчал.
— Ты слышишь меня, Человек? Я Солнце, и я желаю говорить с тобой!
— Говори, я слушаю тебя! — ответил Человек, искоса взглянув на Светило.
— Тебе понятен мой язык?
— Понятен язык и твой и Моря.
— Почему же ты не отвечаешь ему?
— Все, что хотелось сказать, я сказал ему в дни своей молодости… Теперь я прошу его лишь об одном — вернуть мне сына!
— Ты просишь о невозможном!
— Я не прошу милостыни, я требую своего!
— Ты горд. Человек! — сказало Солнце.
— Да! Горд и могуч! — ответил Человек.
— На что же ты способен?
— А ты?
— На все! Я могу осушить море, выжечь степь, превратить в пустыню лес, погасишь жизнь…
— А еще? — улыбнулся Человек.
— Еще! На, гляди!
И Солнце вдруг обернулось красным обожженным горшком, потом опрокинутым кувшином, затем грибом, потом оно превратилось в зайца, потом в волка, пожиравшего того зайца; потом в слона, тигра, льва, одно мгновение Солнце красовалось в облике царской короны и наконец снова стало Солнцем.
— Я вскоре уйду, и мир поглотит тьма. Знай, Человек, тьма — это тоже я! Я это все! — сказало Солнце и устало прилегло на краю небосвода.
Человек улыбнулся.
— Чему ты улыбаешься? — спросило Солнце.
— Все — это я! — ответил он.
— Да? А чем ты это докажешь?
— Стоит мне захотеть, и ты исчезнешь, Солнце! Ты существуешь во мне. Одно мое движение, и тебя не станет. Вот! — Человек закрыл рукой глаза. — Все! Тебя уже нет!
— Ты нагл, Человек! — воскликнуло Солнце.
— Да! — согласился Человек. — Но я сказал не все. Я могу размельчить, разделить, раздробить тебя! Вот! — Человек указательными пальцами оттянул веки. И Солнце вдруг почувствовало, как в глазах Человека оно раскололось на мельчайшие сверкающие осколки. И у Солнца сперло дыхание.
— Отпусти меня, Человек! — взмолилось Солнце.
Человек отвел руки от глаз.
Солнце вздохнуло полной грудью.
— А что я тебе говорил? Вселенная — это Человек, и ты служишь ему. Ты сейчас уходишь от меня, уходишь к моему брату — Человеку, а завтра вернешься сюда, чтобы служить мне.
— А если я не вернусь? — спросило Солнце, и в голосе его не было уверенности.
— Вернешься! Ровно в шесть утра ты придешь сюда и весь день будешь служить мне!
— Ты слышишь? — обратилось оскорбленное Солнце к Морю.
— Слышит! — ответил вместо Моря Человек.
Дремавшее Море слышало все. Но ему было лень отвечать. И Море прикинулось спящим.
Солнце взбесилось. Назло Человеку оно готово было сейчас же Вернуться обратно, но Время. — великий, неумолимый властелин всего и вся — брало свое. Солнце уже наполовину скрылось в воде…
И тогда, спеша высказать свое, Светило воскликнуло:
— Человек! Всему на свете определено свое место! Корова знает, что она должна жить и пастись на земле; дельфину известно, что для жизни ему дано море, а для пищи — рыба; птице ведено летать в воздухе и спать на деревьях, пресмыкающимся — ползать на животе и жить в норах… И лишь ты один рыщешь, бродишь, скитаешься, не находя себе места, не зная покоя! Угомонись, Человек! Живи или на суше, или в воде, или в воздухе! Что ты за существо, Человек? Откуда ты взялся?! Чего желаешь?! К чему стремишься?!
Человек не слышал этих слов Солнца, ибо оно почти уже скрылось за горизонтом.
В последний раз краешком глаза окинуло Светило опустевший берег. Рядом с Человеком стояло его маленькое подобие — Человечек.
— С кем ты разговаривал, дед? — спросил Человечек.
— Сам с собой, внучек! — ответил Человек.
— Гляди, дед! Солнце светится зеленым светом!
— «Да будут счастливы узревшие зеленый луч солнца!..» — так гласит народная молва! — сказал Человек и ласково погладил Человечка по голове.
Там, где только что скрылось Солнце, еще несколько мгновений мерцало зеленое сияние. Но, кроме ребенка, никто из людей его не заметил…
На другой день ровно в шесть часов утра Солнце взошло и золотой диадемой увенчало гору Эрцаху.