Если по прошествии нескольких лет я захочу представить себе Марго, то память, безнадёжно избирательная, опустит досадные подробности, чтобы ярче высветить серебряный смех, бело розовую кожу, таинственно мерцающие глаза, талию, которую без колебания назову обширной, голубиную душу, невянущую прелесть ее наивности, необъятный зад; но прежде чем наконец перейти к связанной с ней любовной истории, позвольте мне высказать несколько кратких моральных соображений. Сначала истина — потом чувства.
По моему, воображение — это не столько способность, сколько добродетель. Разве первопричина любой жестокости — не в скудости воображения, препятствующей любому проявлению симпатии, мешающей хотя бы на мгновение поставить себя на место ближнего? Источник эгоизма тоже неподалёку. Кто, ясно сознавая своё ничтожество, добивался бы от окружающих угодничества и лести?
Человеческий мозг — сравнительно несложная машина, работающая за счет всего нескольких идей. Предшествующий абзац как раз относится к одной из них, занимающей меня сейчас. Вот другая: путешествия, обогащая нас воспоминаниями, удлиняют жизнь. Закончив с идеями, смею сказать, что я свободен в своем поведении. Те, кто следует букве собственных принципов, — забыл, кому из великих принадлежит эта мысль, — нам представляются чудаками, скажу больше: тронутыми. Относительно воображения и путешествий: первому я даю отдохнуть в часы сиесты, и если случай не дает судьбоносный толчок, однообразная ткань дней не рвется для меня, минута отбытия не настает. К счастью, сегодня случай вмешался, я ощутил толчок и еще до наступления вечера превращусь в путника, что следует по пыльным дорогам из Баия Бланки [город-порт на Атлантическом побережье, в провинции Буэнос-Айрес]. через безлюдную и бескрайнюю Патагонию к снегам, покрывающим южные горы; несомненно, однако, что я миную Трес Арройос [город в южной части провинции Буэнос-Айрес].
Но конечно же, я непременно попаду сегодня в клуб «Атлетико». Я вновь начал посещать его после месячного отсутствия, когда приходилось работать в редакции с утра до ночи. Мы переезжали, и, как сказал главный редактор, если бы я не следил за порядком, то Бог знает, что случилось бы. Обычно же немалая часть моей жизни протекает в клубе. К чему скрывать: сам клуб уже не тот, что раньше. Чтобы покрыть головокружительно растущие траты, — всем знакомо, что это такое, — руководство начало прибегать к сомнительным приёмам, открыв доступ в клуб новым членам. Эти дамы и господа — о, разумеется, безупречной репутации — неизменно прилагают к заявлению о приеме самые блестящие рекомендации и квитанцию об оплате членских взносов на немыслимую сумму. Все устроено под благовидным предлогом; но горькая истина заключается в том, что сейчас в клубе то и дело натыкаешься на незнакомые лица. Как старый член, я одним из первых поднял голос против этого наплыва и вместе с друзьями выкинул лозунг: «Черный шар — тем, кто не наш». Признаюсь, однако, — на этих страницах нет места умолчанию или полуправде, — что лично меня такое положение дел устраивает. С одной стороны, как говорится, все течет… с другой, я должен согласиться, что женская часть клуба — бедные девочки из старой гвардии — никогда особо не блистала и уже двадцать с чем-то лет прямо таки требует притока свежей крови.
В пятницу я доигрывал на одной из отдаленных площадок бесконечную партию в пелоту [игра в мяч, напоминающая бейсбол] с тем самым Мак Дугалом, чьё лицо будто нарисовано суриком. Проигрывая очередной раунд, мой соперник всякий раз дотрагивался до правого плеча и пускался в сетования.
— Что с вами? — поинтересовался я.
— Сломал ключицу.
— Когда? Как это случилось?
Он предпочел, нисколько не скрывая этого, уклониться от объяснения. Но вопрос привёл моего партнёра в явное смущение: цвет его лица изменился на глазах. К чему столько таинственности? Я понял, что толстый Мак Дугал был из числа тех, кому проигрыш причинял не только моральные, но и физические страдания. Вы не замечали, как множатся у человека повреждения, травмы и всяческие недомогания — именно в том случае, когда игра оборачивается не в его пользу? Последняя наша партия завершилась с неясным результатом, и я поспешил истолковать его в пользу соперника. В тот поздний час меня интересовал не столько исход игры, сколько быстрое ее окончание. Оказаться под крышей, между четырёх стен, — вот чего я хотел; солнце садилось, уже веяло прохладой, и при глотании я ощущал першение в горле, которое могло — без хорошего душа и чашки горячего чая — закончиться ангиной. Среди наблюдавших за игрой, — новичок, незнакомый с подлинной жизнью клуба, всегда следит с интересом за подобными партиями, — я разглядел Марго, из недавно пополнивших наши ряды: дама необычайно розовая, белокурая и таких преувеличенных размеров, что кажется высокой. Я думал о скором заходе солнца, но должен был отвлечься для ответа на замечание:
— Неудачная партия.
— Мой противник как раз считает ее удачной.
Я направился к скамейке, чтобы надеть свитер и другую оставленную там одежду. При этом я сумел как-то обойти Марго, преграждавшую мне путь.
— Вам безразлично, проиграете вы или нет?
— Думаю, что ему было небезразлично выиграть.
— И чтобы он выиграл, вы сдали ему партию?
— Ну да.
— Вот это великодушие. Настоящий спортивный характер.
Путаясь в рукавах, я взглянул на нее. Мне показалось сперва, что она говорила в шутку. Но я ошибался. В огромных голубых глазах заблестели слезы, пальцы привычным движением стирали с лица расплывшуюся тушь.
Вместе мы вернулись на площадку. Мак Дугал — один из тех тупиц, что, заметив вас с женщиной, тут же отходят с подчеркнутой учтивостью, — пробормотал:
— Всего доброго.
И отошел почти бегом. Марго шагала медленно. Должно быть, ей казалось, что ее типу красоты соответствует величественная походка. Я спешил, пот струился у меня по плечам и по груди. То раздражаясь, то раскаиваясь в этом, я сначала обгонял Марго, а затем поджидал её. Марго, все ещё под впечатлением от моего поступка, не обратила внимания на эту странность.
— Нет, что же вы так! — воскликнула она. — На вашем месте мне бы не хватило тихого удовлетворения в глубине души. Я искала бы всеобщего одобрения и обязательно — какой-нибудь награды.
— Не преувеличивайте.
— А я и не преувеличиваю. Вы заслужили это. Какой замечательный проигрыш. Настоящий спортсмен.
Снова мне показалось, что она издевается надо мной, но все исчезло из памяти при одном виде ее бюста. Самое замечательное, что в нем было, — это величина. Когда мы подошли к зданию клуба, Марго принялась уверять меня, что футбольные матчи явно лишены рыцарского духа. Если моё здоровье под угрозой, я могу временами проявлять решительность. Поэтому я пробормотал нечто неразборчивое и побежал вверх по лестнице к мужской раздевалке. Здесь я наконец оказался в безопасности. Я не оглядывался назад: меня веселила одна лишь мысль о том, как должна опешить несчастная сеньора.
Раздевшись, я ни на секунду не задержался в обществе приятелей, жаждущих поговорить со мной, — зачем мне было простужаться, оставшись без одежды? — обменялся не то чтобы деланными, но мимолетными приветствиями и поспешил в душевую, где отдал себя под долгожданную защиту горячей воды. Не обращая внимания на ворчание галисийца: «Больше трёх минут — тройной тариф», — я стал переговариваться с Мак Дугалом через стену кабинки. Окутанные облаками пара, мы обсуждали, посредством крика, наших одноклубников, возможные варианты сыгранной партии. Неожиданно Мак Дугал сказал:
— Поздравляю, приятель. Подцепил толстушку.
С каким бы презрением я ни относился к вульгарностям подобного рода, сказанное мне польстило. Одевшись, я отыскал Мак Дугала, надеясь выпить с ним чаю.
— Я еще задержусь, — послышалось в ответ. — Меня не жди.
Он явно хотел сыграть роль учтивца. Я промолчал, не желая лишних объяснений.
Спустившись в столовую, я сел за один из маленьких столиков — по счастью, свободный, — заказал крепкого горячего чаю, тосты и десерт. Первая чашка уже начала оказывать благотворное действие, когда чья то рука, лёгшая на мое плечо, заставила меня прервать поглощение тостов.
— Я не помешаю? — Слова Марго звучали до невозможности серьёзно.
Простодушие этой девицы побуждало меня попеременно то окружить ее заботой, то задеть побольнее. Маленький психолог всезнайка — тот, что сидит в каждом из нас, — нашёптывал, что здесь не обходится без желания. Я охотно воображал Марго в виде округлого золотистого плода: колоссальной сливы, громадного чувственного персика или абрикоса.
Ее общество не досаждало мне. Находясь в довольно таки скользком положении, мы нашли общий язык, наперебой требуя добавки десерта, тостов и чая. Мы поглощали все это в дивном согласии: я набивал желудок по причине болезни, она — по ненасытности, изначально свойственной тучным людям.
Развалившись за столиком, мы все ещё отдувались, переваривая пищу, когда перед нами возник Модуньо. Благодаря умению напевать, в итальянской манере, сладкие парагвайские и карибские песенки он сделался сказочным Дон Жуаном, настоящим соловьём клуба. В тот день Модуньо облачился в нечто вроде белого скафандра с довольно таки глубоким вырезом на груди. Не понимаю, как я узнал его в этом шарообразном одеянии. Пикантность ситуации была в том, что он меня не узнал. По крайней мере, он прошел мимо, не поглядев в мою сторону. То, что он не поприветствовал сидевшую рядом женщину, ещё можно было простить, но меня? Я едва сдержался, чтобы не запеть партию для тенора из «Все сошли с ума».
— Я ухожу, — заявил я.
— Вы на машине? Не подвезете меня? — спросила Марго.
Если ты ее не проломишь, сказал я про себя. Когда мы вышли вдвоём, весь клуб в молчании смотрел на нас. В приступе мужской гордыни мне подумалось: «Я шествую под руку с королевой».
Пока заводился мотор, шлагбаум переезда опустился перед самым нашим носом. Я выбрал дорогу через парк. Примерно минуту разговор вертелся вокруг достоинств моей машины. «Лучшей нельзя и желать!» — повторяла Марго, упираясь головой в крышу. Как и следовало ожидать, когда мы оказались в довольно глухом и темном уголке парка, девица сообщила, что я заслужил награду. Я обернулся к ней. Гнусная и понимающая ухмылка исчезла с моих губ при виде абсолютной невинности, написанной у нее на лице. Я, не теряя хладнокровия, покрыл ее поцелуями. Она стонала, как будто мы были уже в постели. В подходящий момент такие стоны — награда для мужчины, тогда же они сбили меня с толку слишком ранним и бурным появлением. Окажусь ли я на высоте? Но и на этот раз я не растерялся. Марго была слишком светловолосой, слишком большой и слишком нежной; поэтому я решил отвезти ее в один из отелей за Сельскохозяйственной выставкой.
Не приписывая себе невообразимых подвигов, скажу тем не менее, что внутри отеля все пошло как надо. Больше всего это напоминало многократное погружение в воду с головой и заставило меня совсем позабыть о простуде. Позабыть совершенно; я, должно быть, допустил не одну неосторожность, так что к утру, хотя я пытался глотать без усилия, мой голос из довольно звучного превратился в сдавленный шёпот. Неудивительно, что в припадке раздражения я свалил всю вину на Марго: обвинять самого себя — ненормально и не дает удовлетворения. Все же считать Марго демоном, посланным с целью увековечить мою простуду и свести меня в могилу, было с моей стороны несправедливо. Новость, ждавшая меня в гараже, только усилила раздражение. Моя машина стояла, слегка наклонившись вправо. «Парнишка со шляпой набекрень», — весело подумал я, не сообразив сразу, что произошло. В мастерской механик заявил:
— Повреждена рессора. Нужна замена.
В субботу телефон трезвонил так, что я вскакивал поминутно. Марго звонила, не слышала меня, бросала трубку, звонила снова. Я пытался объяснить этой дуре, что потерявший голос человек не очень то способен к разговору. Бесполезно: Марго обрывала связь, как если бы я не говорил вообще.
В то утро я почувствовал себя лучше и добился того, что Марго меня наконец расслышала. Она немедленно сообщила:
— Хочу сказать, что в тот вечер ты был неподражаем.
— Да и ты не отставала.
— Нет, я о другом. О том вечере, когда ты сдал партию. По моему, я недостаточно тебя вознаградила.
— Не бери в голову. Ты дала мне больше, чем нужно. (Отмеряла коробами, прибавил я мысленно).
— Когда мы увидимся?
Мои отговорки не умерили ее пыла, и я покорился, устав от разговоров.
— Ну хорошо, можно отправиться в Тигре, — дал я наконец своё согласие.
— Пропустить по рюмочке.
— Где встречаемся?
— Сегодня я без машины, — в моем голосе звучала досада. — Не знаю, как случилось: машина со сломанной рессорой, а я без голоса. Цена славы, — заключил я ободряюще.
Марго родилась через много лет после премьеры фильма и поэтому пропустила намёк мимо ушей.
— Значит, поедем поездом? — спросила она. Посмотрим, насколько ты тверда в своем решении меня вознаградить, подумал я.
— На поезде или как хочешь, но каждый добирается по отдельности, — последние слова я отчеканил с особенной чёткостью. — Ты занимаешь свободный столик в каком-нибудь кафе на Луханской набережной и терпеливо, как умная девочка, ждёшь меня. Я появлюсь во время вечернего чая.
Итак, место и время были точно определены; никаких неясностей. Бедная Марго, сказал я про себя пророчески.
Вечером состояние моего горла не располагало к тому, чтобы проветриваться на речном берегу. Доставить радость толстушке или принять душ в клубе? Никаких колебаний! Правда, я поглядел на часы, но с единственной целью: убедиться, что времени позвонить ей у меня нет.
В раздевалке нестройная группа одноклубников развлекалась сомнительного вкуса историями о любовных интригах и вообще о женщинах. Рядом, словно шакал, не осмеливающийся принять участие в трапезе хищников, кружил один из новых членов: один из тех бедняг, которым навсегда остаётся недоступна подлинная жизнь клуба. Рассказчики сменяли друг друга, он же не переставая копался в своей сумке. Я наблюдал за ним не без жалости: по своим габаритам этот шакал напоминал скорее слона или по меньшей мере гориллу. Я присоединился к группе, не из желания обнаружить своё присутствие — в клубе меня знают все, — а скорее повинуясь стадному инстинкту. Из-за больного горла мне приходилось молчать. Тот, кто молчит, присутствуя при товарищеской беседе, начинает смертельно скучать. В конце концов я решил отправиться в душ.
У выхода тот самый новичок окликнул меня:
— Сеньор, вы на машине?
Люди этой породы никогда не забывают вставить слово «сеньор». Я отрицательно покачал головой.
За его спиной гримасничали несколько насмешников, выражая удивление моей наивностью. Одни делали знаки рукой: «Не иди с ним!», другие с помощью мимики изображали тумаки и пощечины. Как будто из-за одной поездки в чужом автомобиле я должен был отречься от своих убеждений.
В машине новичок спросил меня:
— Что вы можете сказать о тех господах из клуба? Я предпочитаю молчать, чтобы не прибегать к слишком резким выражениям. Несчастные женщины, если послушать, как говорят о них мужчины. Нет, разумеется, я не касаюсь настоящих мужчин, вроде вас, сеньор.
Нужно было наконец показать, что я не глухонемой. Скрывая по мере возможности свой недуг, я заметил:
— Чистейшая правда. Но надо ещё послушать, как женщины отзываются о нас.
— Утешительная мысль. Однако все же этим пошлостям нет оправдания. Так говорить о женщинах, которых мы должны окружать почтением и защитой! Я вам тоже расскажу о женщине. Только искренне, без дешёвых сарказмов. Там, в клубе, вы были так исполнены достоинства, что я подумал: «Я едва знаю его, — тем лучше. Вот беспристрастный судья. Посоветуюсь с ним».
Шлагбаум оказался закрытым; мы поехали через парк. В том месте, где я поцеловал Марго, новичок остановил машину. Мы прошли вдоль длинного ряда освещённых автомобилей. В машинах находились пары.
— Жалкие сопляки.
Я предположил:
— Может быть, остановимся там, где больше света? Он не слушал.
Знаете, это ведь в духе таких вот сопляков, — скверно рассуждать о женщинах. Впрочем, хватит. — И тут внезапно полилось признание: — Вот что меня очень и очень беспокоит: моя жена. Мы обожаем друг друга. Близкие знакомые называют нас ласково «два великана» — конечно же, ласково, по дружески. С намеком на наши габариты. Моя жена — это само великодушие, сама строгость, сама чистота. Выше любви для неё нет ничего! Говорить с ней о супружеской жизни, основанной на общих интересах или привычке, бесполезно, — она не слушает. Попросту не слушает, как если бы при ней издевались над святыней. К женщинам она питает неподдельное уважение, и ничто не сможет его уменьшить. А теперь перейдём к самому деликатному. Обещайте только, что не поймете меня превратно. Когда я — в воспитательных целях — рассказываю жене истории о знаменитых куртизанках, купавшихся в роскоши, глаза ее блестят. Догадайтесь, почему? Я то знаю, отчего появляется этот блеск. Она считает, что те женщины — украшение всего женского пола. Не думайте, прошу вас, что у нее появляется хоть малейшее желание им подражать. Моя жена не забывает никогда, что она настоящая сеньора, и ведет себя соответственно, — но, невероятным образом, в то же время дарит себя. Я говорил вам о ее великодушии. Представьте себе, сеньор, что некто совершил героический, хотя бы бескорыстный — в общем, благородный, — поступок. Моя жена спешит вознаградить этого человека. Любой красивый жест совершенно ослепляет её. Конечно же, все женщины в своем тщеславии тешат себя сладостными мечтами о том, что им суждено вручить мужчине высший дар. Моя жена претворяет мечты в действительность. Вы меня, вероятно, поймете: в случаях никогда не бывает недостатка, и бедняжка отдаётся столько раз, что это даже вредно для здоровья. Я же оказываюсь в сложном положении. Зная, что я всегда ее пойму, она ищет моего сочувствия. Мне не хочется ее разочаровывать. Pour la noblesse [Положение обязывает (фр.)]: мои представления о жизни связывают меня по рукам и ногам, и защита чести становится безнадёжным делом. Конечно, я каждый раз ищу удовлетворения. Раз в месяц или два жена рассказывает о своих донкихотствах, и если мужчины вели себя не по рыцарски, я — по порядку — наказываю их со всей силой, данной мне Господом. Одному ломаю щиколотку, другому — ключицу, третьему — одно два ребра.
Я обладаю неплохой интуицией и живым воображением, и на этом месте сразу представил себе досадную неожиданность, приготовленную для моего собеседника.
— Мне думается, что со временем, — продолжал тот, — слухи о сделанных мной внушениях воздвигнут вокруг Марго непреодолимый барьер. А какой совет вы дали бы мне?
Вдали показался мигающий огонёк, врезавшийся в длинную цепь неподвижных огней. Я понял со страхом: полиция проверяет, чем занимаются парочки в машинах.
— Полиция! — воскликнул я. — Только бы нас не спутали с этими.
— Еще чего не хватало, — с апломбом возразил мой попутчик.
— Все-таки я бы на вашем месте постарался избежать неприятностей.
Он не торопясь завёл машину и продолжал выпрашивать совет. Я попросил времени на размышление.
— Где вы живете? Я отвезу вас домой.
— Нет, ни в коем случае.
Я вышел у станции метро «Агуэро». Дома поспешно приготовил чемодан. И вот я провожу ночь в отеле, сообщив главному редактору, что беру отпуск на месяц и что незаменимых людей нет. Завтра я сажусь в поезд и уезжаю. Что ждет меня после возвращения? Не знаю. Пока я полагаюсь на слова предсказателя: «Прожил день — и слава Богу».