Мой приятель Мэл Мак-Гиннис говорит. Мэл Мак-Гиннис — кардиолог, так что иногда имеет право.
Мы вчетвером сидим у него за кухонным столом, пьем джин. Солнечный свет из большого окна за раковиной заливает кухню. Мы — это Мэл, я, его вторая жена Тереза — Терри, как мы ее зовем, — и моя жена Лора. Мы тогда жили в Альбукерке. Хотя все были не местные.
На столе стояло ведерко со льдом. Джин и тоник ходили по кругу, и мы как-то подняли тему любви. Мэл мыслил истинную любовь не больше не меньше как любовь духовную. Он говорил, что проучился пять лет в семинарии, прежде чем ушел в мединститут. Говорил, что до сих пор рассматривает семинарские годы как самые важные в жизни.
Терри сказала, что мужчина, с которым она жила до Мэла, так сильно ее любил, что пытался убить.
Потом Терри сказала:
— Он меня избил как-то ночью. Таскал по гостиной за щиколотки. Все повторял: «Я тебя люблю, люблю тебя, суку». Все таскал и таскал по гостиной. У меня голова стукалась обо все. — Терри оглядела стол. — Куда вы денете такую любовь?
Она была худенькая, как тростинка, темноглазая. С милым лицом и длинными волосами, спадавшими на спину. Любила черепаховые ожерелья и длинные серьги с подвесками.
— Господи, не говори глупостей. Это не любовь, сама понимаешь, — сказал Мэл.
— Не знаю, как там это называется, но уж никак не любовь.
— Говори ты, что хочешь, но я знаю, что это любовь, — сказала Терри. — Для тебя, может быть, и бред, но все равно это было по-настоящему. Люди все разные, Мэл. Конечно, он иногда поступал бредово. Пускай так. Но меня он любил. По-своему, может быть, но любил меня. Любовь там была, Мэл. И не говори, что это не так.
Мэл вздохнул. Взял стакан и повернулся к нам с Лорой.
— Он грозился меня убить, — сказал Мэл. Он допил свой джин и потянулся за бутылкой. — Терри — особа романтическая. Терри из тех, у кого кредо: «Бьет — значит, любит». Терри, лапа, не надо так смотреть. Мэл перегнулся через стол и провел пальцами по щеке Терри. Улыбнулся ей.
— Теперь он подлизывается, — сказала Терри.
— Где подлизывается? — сказал Мэл. — За что тут подлизываться? Я что знаю, то знаю. Вот и все.
— Как мы вообще на эту тему вышли? — спросила Терри. Она подняла стакан и выпила. — У Мэла вечно на уме любовь, — сказала она. — Что, лапушка, неправда? — Она улыбнулась, и я подумал, что на том делу и конец.
— Просто я бы не назвал поведение Эда любовью. Вот и все, что я говорю, лапушка, — сказал Мэл. — А вы как, ребята? — сказал Мэл нам с Лорой. — По-вашему, это как? Любовь?
— Меня ты зря спрашиваешь, — сказал я. — Я этого человека даже не знал. Только имя слышал мимоходом. Откуда тут знать? Нужно знать подробности. Но, по-моему, ты говоришь, что любовь должна быть абсолютом.
Мэл сказал:
— Та любовь, про которую я говорю, — да. Любовь, про которую я говорю, — это когда не пытаешься убивать людей.
Лора сказала:
— Я ничего не знаю ни про Эда, ни про обстоятельства. Но кто вообще может рассудить чужие обстоятельства?
Я погладил Лору тыльной стороной ладони. Она коротко улыбнулась мне. Я взял лорину руку. Рука была теплая, с идеально наманикюренными и отполированными ногтями. Я обхватил ее за запястье и обнял Лору.
— Когда я ушла, он выпил крысиный яд, — сказала Терри. Она обхватила себя руками за плечи. — Его отвезли в больницу, в Санта-Фе. Мы там тогда жили, миль десять оттуда. Его спасли. Но у него какая-то дрянь случилась с деснами. В смысле, они от зубов отстали. После этого у него зубы торчали, как клыки. Господи, — сказала Терри. Она замерла на минуту, потом опустила руки и взялась за стакан.
— Что только люди не вытворяют! — сказала Лора.
— Теперь он уже вне игры, — сказал Мэл. — Умер.
Мэл протянул мне блюдце с лимоном. Я взял дольку, выжал себе в стакан и размешал ледяные кубики пальцем.
— Все зашло дальше, — сказала Терри. — Он выстрелил себе в рот. Но и тут облажался. Бедняга Эд, — сказала она. Покачала головой.
— Куда там «бедняга», — сказал Мэл. — Он был опасен.
Мэлу исполнилось сорок пять. Он высокий, поджарый, у него мягкие курчавые волосы. Руки и ноги загорелые, потому что играет в теннис. Когда он не пьян, его жесты, все его движения точны и очень осторожны.
— Но все-таки он меня любил, Мэл. Уступи мне хоть в этом, — сказала Терри. — Я об одном прошу. Он меня так не любил, как ты. Я этого не говорю. Но он меня любил. Можешь ты мне в этом уступить или нет?
— Ты в каком смысле, что он облажался? — спросил я.
Лора подалась вперед со своим стаканом. Положила локти на стол и обхватила стакан обеими руками. Поглядела на меня, на Мэла, на Терри. На ее открытом лице застыло недоумение, словно ее ошарашило, что такие вещи творились с людьми. С которыми она дружит.
— Как он облажался, когда кончал с собой? — спросил я.
— Я тебе расскажу, что вышло, — сказал Мэл. — Он взял свой пистолет двадцать второго калибра, который купил угрожать мне и Терри. Да, я серьезно, он все время угрожал. Вы бы видели, как мы тогда жили. Как беженцы. Я даже сам пистолет купил. Можете вы в это поверить? Это я-то? Но вот купил. Я купил его для самозащиты и держал в бардачке. Иногда приходилось выходить из дому посреди ночи. В больницу съездить, понимаете? Мы с Терри тогда были неженаты, моя первая жена отсудила у меня дом и детей, собаку, всё, и мы с Терри жили вот в этой квартире. Иногда, как я говорил, мне нужно было на вызов среди ночи, и приходилось ехать в больницу в два часа ночи или в три. Там на стоянке темнота, и я потом обливался, пока шел до машины. Неизвестно, откуда он мог выскочить из-за кустов или из-за машины — и начать палить. Я имею в виду, он был псих.
Мог бомбу подложить, что угодно. Звонил, когда вздумается, мне на работу, говорил, что ему надо поговорить с доктором, а когда я перезванивал, говорил:
«Сукин сын, твои дни сочтены». Тому подобные штучки. Было страшно, скажу я вам.
— Мне его все равно жалко, — сказала Терри.
— Похоже на какой-то кошмар, — сказала Лора. — Но что конкретно случилось после того, как он стрелялся?
Лора работала секретарем в юридической фирме. Мы познакомились по работе. Не успели оглянуться, как уже стали строить планы. Ей тридцать пять, на три года младше меня. Мало того, что мы любим друг друга — мы друг другу нравимся, и нам весело вместе. С нею легко.
— Что произошло? — спросила Лора.
Мэл сказал:
— Он выстрелил себе в рот в своей комнате. Кто-то услышал выстрел, сказал управляющему. Пришли с отмычкой, увидели, что произошло, и вызвали «скорую». Я как раз был на работе, когда его привезли, живого, но без сознания. Он прожил три дня. Голова у него распухла вдвое против нормальных размеров. Ничего подобного я в жизни не видел и, надеюсь, не увижу. Терри хотела туда пойти и сидеть с ним, когда узнала. Мы из-за этого поругались. Мне казалось, ей незачем его таким видеть. Мне казалось, незачем, да я и сейчас так думаю.
— Кто победил в вашей ссоре? — спросила Лора.
— Я была в палате, когда он умер, — сказала Терри. — Он так и не пришел в себя. Но я с ним сидела. У него больше никого не было.
— Он был опасен, — сказал Мэл. — Хочешь называть это любовью — на здоровье.
— Это была любовь, — сказала Терри. — Конечно, в глазах большинства людей, это было ненормально. Но ради этого он был готов умереть. Он умер ради этого.
— Я бы, черт подери, ни за что не назвал это любовью, — сказал Мэл. — Я имею в виду, никто не знает, чего ради он это сделал. Я повидал много самоубийц и не сказал бы, чтобы кто-нибудь знал, чего ради они это делают.
Мэл закинул руки за голову и стал раскачиваться на стуле.
— Такая любовь мне не интересна, — сказал он. — Если это любовь, на здоровье.
Терри сказала:
— Мы боялись. Мэл даже составил завещание и написал в Калифорнию брату, тот раньше служил в «зеленых беретах». Мэл сообщил ему, кого искать, если с ним что-нибудь произойдет.
Терри отпила из своего стакана. Сказала:
— Но Мэл прав — жили мы, как беженцы. Мы боялись. Мэл боялся — да, лапушка? Я даже как-то звонила в полицию, но толку от них не было. Сказали, ничего не могут поделать, пока Эд на самом деле чего-нибудь не натворил. Смешно, да? — сказала Терри.
Она вылила остатки джина себе в стакан и помаячила бутылкой. Мэл встал из-за стола и пошел к буфету. Взял еще бутылку.
— Ну, мы с Ником знаем, что такое любовь, — сказала Лора. — В смысле, для нас, — сказала Лора. Пихнула мое колено своим. — Теперь тебе полагается что-нибудь сказать, — сказала Лора и наставила на меня свою улыбку.
В ответ я взял ее руку и прижал к губам. Я устроил роскошный спектакль из целования руки. Всем было весело.
— Нам повезло, — сказал я.
— Ну-ка, ребята, — сказала Терри. — прекратите сейчас же. Меня от вас тошнит.
У вас еще медовый месяц не кончился, в конце-то концов. Вы еще, прости господи, пузыри пускаете. Погодите. Сколько вы уже вместе? Сколько прошло? Год? Больше года?
— Скоро полтора года, — сказала Лора, зардевшись и с улыбкой.
— Ну вот, — сказала Терри. — Погодите немного.
Она держала стакан и пристально смотрела на Лору.
— Шучу-шучу, — сказал Терри.
Мэл открыл джин и с бутылкой обошел стол.
— Так, ребята, — сказал он. — Давайте послушаем тост. У меня есть тост. Тост — за любовь. За истинную любовь.
Мы чокнулись.
— За любовь, — сказали мы.
Где-то на заднем дворе залаяла одна из собак. Листья осины, прильнувшей к окну, цокали по стеклу. Послеобеденное солнце как будто вошло в комнату, величавый свет спокойствия и изобилия. Мы могли быть где угодно, где-нибудь в зачарованном месте. Мы снова подняли стаканы и расплылись в улыбках, словно дети, договорившиеся о чем-то запретном.
— Я вам скажу, что такое истинная любовь, — сказал Мэл. В смысле, у меня есть хороший пример. А там уж сами делайте выводы. — Он налил себе в стакан еще джина. Бросил кубик льда и дольку лимона. Мы ждали, поцеживая свои коктейли.
Лора и я опять соприкоснулись коленями. Я положил руку на ее теплое бедро и оставил ее так.
— Что любой из нас на самом деле знает о любви? — сказал Мэл. — Мне кажется, мы в любви новички. Мы говорим, что любим друг друга, — так и есть, не сомневаюсь. Я люблю Терри, а Терри любит меня, и вы, ребята, друг друга тоже любите. Вы знаете, о какой любви я сейчас говорю. Физическая любовь, этот импульс, который тебя толкает к конкретному человеку, так же и любовь к тому, что он или она существуют как данность, по сути. Плотская любовь и, ну, сентиментальная, скажем, любовь, будничное небезразличие к другому. Но иногда мне трудно принять тот факт, что, должно быть, я любил и первую жену. Но так и было, я знаю, что любил. Так что я, наверно, похож на Терри в этом смысле. На Терри с Эдом. — Он задумался ненадолго и продолжал: — Было время, я думал, что люблю первую жену больше жизни. Но теперь ненавижу всеми фибрами. Ненавижу. Как это объяснишь? Куда та любовь девалась? Куда она девалась, вот что я хотел бы знать. Хоть бы мне сказал кто. Теперь взять Эда. Ладно, вернулись к Эду. Он так любил Терри, что пытался ее убить и в конце концов убил себя. — Мэл замолкает и отхлебывает из стакана. — Вы, ребята, вместе полтора года и друг друга любите.
У вас на лбу написано. Вы аж светитесь. Но вы оба любили других людей до того, как встретились. У вас у обоих до этого были браки, как и у нас с Терри. А может быть, вы еще даже до этого любили кого-то другого. Мы с Терри вместе пять лет, из них четыре женаты. И ужас, ужас в том, хотя это и хорошо тоже, утешительная мысль, если хотите, в том, что если с одним из нас что-то случится, — вы извините, что я об этом говорю, — но если что-то с одним из нас случится завтра, я думаю, другой, другой человек погорюет малость, знаете, а потом выжившая сторона очухается и снова полюбит, заведет себе кого-нибудь другого достаточно скоро. Все это, вся эта любовь, о которой мы говорим, останется только воспоминанием. Может, и воспоминаний не останется. Я неправ? Я заболтался? Потому что я хочу, чтоб вы меня одернули, если я неправ. Я хочу знать. В смысле, я ничего не знаю, и первый в этом признаюсь.
— Мэл, Бога ради, — сказала Терри. Она наклонилась и взяла его за запястье. — Ты что, напился? Лапушка? Ты напился?
— Лапушка, я сижу разговариваю, — сказал Мэл. — Ничего? Зачем мне напиваться, чтобы высказать, что я думаю? В смысле, мы же все сидим разговариваем, правильно? — сказал Мэл. Он остановил на ней взгляд.
— Миленький, я не критикую, — сказал Терри. Она взяла стакан.
— Я сегодня не на вызовах, — сказал Мэл. — Позвольте мне об этом напомнить. Я не на вызовах, — сказал он.
— Мэл, мы тебя любим, — сказала Лора. Мэл посмотрел на Лору. Посмотрел на нее, как будто не мог узнать, как будто она не тот человек, каким была.
— Я тебя тоже, Лора, — сказал Мэл. — И тебя, Ник, тебя тоже люблю. Знаете что? — сказал Мэл. — Вы, ребята, — наши друзья, — сказал Мэл.
Он взял стакан.
Мэл сказал:
— Я вам собирался рассказать кое-что. В смысле, в доказательство. Понимаете, это случилось несколько месяцев назад, но все еще продолжается прямо сейчас, и нам от этого должно стать стыдно, что мы говорим, как будто знаем, о чем мы говорим, когда говорим о любви.
— Ну прекрати, — сказала Терри. — Не говори, как пьяный, если ты не пьяный.
— Да заткнись ты хоть раз в жизни, — сказал Мэл очекнь спокойно. Хоть на минутку сделай мне такое одолжение. В общем, как я говорил, там старики, эта пара, которые попали в аварию на трассе. Пацан в них вписался, и их изорвало в дерьмо. Так, что никто не верил, что у них есть шанс выкрутиться.
Терри поглядела на нас, потом снова на Мэла. Она казалась встревоженной, хотя, может быть, это слишком сильно сказано.
Мэл передал бутылку по кругу.
— Я в ту ночь был на вызовах, — сказал Мэл. — Это был май месяц, может быть, июнь. Мы с терри только сели ужинать, когда позвонили из больницы. Стучилась эта штука на трассе. Пьяный пацан, двадцати еще нет, врубился на папашином пикапе в этот дачный фургончик со стариками этими. Им было лет под семьдесят пять, этой паре. Пацан — лет восемнадцать-девятнадцать — скончался на месте. Руль пробил грудину. Старики — они были живы, понимаете? В смысле, едва-едва. Множественные переломы, ушибы внутренних органов, кровоизлияния, контузии, рваные раны, порезы и у обоих по сотрясению. Они были в ужасном состоянии, поверьте. Ну и, конечно, плюс возраст против них. Я бы сказал, ей пришлось хуже, чем ему. Разрыв селезенки, ко всему прочему. Обе коленные чашечки сломаны. Но они были пристегнуты, и, видит Бог, это-то их и спасло на какое-то время.
— Граждане, передаем рекламу Совета Дорожной Безопасности, — сказала Терри. — С вами говорит наш официальный представитель доктор Мэлвин Р. Мак-Гиннис. — Терри засмеялась. — Мэл, — сказала она. — Ты иногда хватаешь через край. Но я люблю тебя, лапа, — сказала она.
— Лапушка, я тебя люблю, — сказал Мэл.
Он наклонился через стол. Терри наклонилась навстречу. Они поцеловались.
— Терри права, — сказал Мэл, снова усаживаясь. — Не забудьте пристегнуться. А если серьезно, им крепко досталось, этим старичкам. Когда я туда добрался, пацан, я уже говорил, умер. Он лежал на каталке в углу. Я только взглянул на стариков и сказал сестре из приемного, чтобы она вызвала мне невропатолога, ортопеда и пару хирургов немедленно.
Он отпил из стакана.
— Я попытаюсь покороче, — сказал он. — в общем, мы их увезли в операционную и там работали над ними, как взъёбанные, почти ночь напролет. У них были невероятные резервы организма, у этих двоих. Такие вещи сразу видно. Поэтому мы сделали все, что в наших силах, и к утру уже могли оценить шансы пятьдесят на пятьдесят, у нее, может быть, поменьше. Ну вот, они, значит, все еще живы на следующее утро. Так, хорошо, переводим их в интенсивную терапию, там они две недели у нас лежат подключенные к аппаратам, по всем показателям у них идет улучшение. Поэтому мы их переводим в палату.
Мэл умолк.
— Вот что, — говорит, — давайте-ка допивать и к черту этот сивушный джин.
Потом пойдем поужинаем, точно? Мы с Терри знаем одно новое местечко. Вот куда мы пойдем, в это новое местечко, которое мы знаем. Но мы не пойдем, пока не прикончим этот уцененный, паршивый джин.
Терри сказала:
— Мы там еще, в общем-то, не обедали. Но выглядит хорошо. Снаружи, понимаете?
— Я люблю поесть, — сказал Мэл. — Если бы пришлось начать сначала, пошел бы в повара, ясно? Правильно, Терри? — сказал Мэл.
Он рассмеялся. Пальцем разболтал лед у себя в стакане.
— Терри знает, — сказал он. — Терри вам расскажет, но я вот что хочу сказать.
Если бы можно было вернуться назад в другой жизни, в другие времена и все такое, то знаете что? Я бы вернулся как рыцарь. В этих латах было довольно безопасно.
Вполне было неплохо рыцарям, пока не наизобретали пороха и мушкетов с пистолетами.
— Мэл хотел бы скакать на лошади с копьем, — сказала Терри.
— Повсюду носить с собой дамский платок, — сказала Лора.
— Или саму даму, — сказал Мэл.
— Бесстыдник, — сказала Лора.
Терри сказала:
— А допустим, вернулся бы ты в теле крепостного. Крепостным в те времена жилось несладко, — сказала Терри.
— Крепостным во все времена жилось несладко, — сказал Мэл. — Но, по-моему, даже рыцари были чьими-нибудь весталами. Разве не такая была система? Но, в конце концов, все чьи-нибудь весталы. Разве не так? Терри? Но что мне нравится в рыцарях помимо их дам, — это что у них были доспехи, знаете, и то, что их задеть было непросто. Машин тогда не было, знаете? Пьяных подростков, которые вам врезаются в задницу.
— Вассалы, — сказала Терри.
— Что? — сказал Мэл.
— Вассалы, — сказала Терри. — Они назывались вассалы, а не весталы.
— Вассалы, весталы, — сказал Мэл. — Какая, блядь, разница? Ты же поняла, что я хотел сказать. Ну, хорошо, — сказал Мэл. — Не сильно я образованный. Я свое учил. Конечно, я хирург-кардиолог, но я всего лишь технарь. Залезаю туда, ебусь, чиню. Блядь, — сказал Мэл.
— Скромность тебе не идет, — сказала Терри.
— Он всего лишь ничтожный костоправ, — сказал я. — Но иногда они во всех этих доспехах задыхались, Мэл. У них даже сердечные приступы бывали, если было слишком жарко, а они уставали и обессиливали. Я где-то читал, что они падали с лошадей и не могли встать во всей этой своей броне. Их иногда собственные лошади затаптывали.
— Это ужасно, — сказал Мэл. — Это ведь ужасно, Ники. Они, наверно, лежали там и ждали, пока из них кто-нибудь шашлык не сделает.
— Какой-нибудь другой вестал, — сказала Терри.
— Вот именно, — сказал Мэл. — Какой-нибудь вассал мог приехать и проткнуть беднягу копьем во имя любви. Или из-за чего они там в те времена воевали.
— Из-за того же, из-за чего мы сейчас воюем, — сказала Терри.
Лора сказала:
— Ничего не изменилось. — Румянец по-прежнему не сходил с лориных щек. Глаза блестели. Она поднесла к губам стакан.
Мэл налил себе еще. Пристально посмотрел на этикетку, изучая длинный ряд цифр.
Потом медленно поставил бутылку на стол и медленно потянулся за тоником.
— Ну что там со стариками? — спросила Лора. — Ты не досказал.
Лора никак не могла прикурить. Спички гасли одна за другой.
Солнечный свет в комнате стал другим, изменчивым, неверным. Но листья за окном по-прежнему трепетали, и я рассматривал узор, который они рисовали на окне и на кухонной стойке. Узоры были, конечно, неодинаковые.
— Что там со стариками? — спросил я.
— Старше, но мудрее, — сказала Терри.
Мэл впился в нее взглядом.
Терри сказала:
— Рассказывай дальше, лапа. Я просто дразнюсь. Что потом было?
— Знаешь что, Терри, — сказал Мэл.
— Мэл, я тебя прошу, — сказала Терри. — Что ты вечно такой серьезный, голубчик? Шуток, что ли, не понимаешь?
— В чем тут шутка? — сказал Мэл.
Мэл перевел взгляд на Лору. Сказал:
— Лора, если бы у меня не было Терри, и если б я ее так сильно не любил, и если бы Ник не был моим лучшим другом, я бы влюбился в тебя. Я бы тебя украл, лапушка, — сказал он.
— Рассказывай дальше, — сказала Терри. — А потом пойдем в этот новый ресторанчик.
— Ладно, — сказал Мэл. — На чем я там остановился, — сказал он. Поглядел на стол, а после начал рассказывать.
— Я к ним заходил проведать каждый день, иногда по два раза, если все равно на вызовах. Гипс и бинты, с ног до головы, оба. Ну, знаете, так в кино показывают.
Вот у них вид был точно такой, как в кино. Дырочки для глаз, для носа и для рта.
А у нее еще и ноги на растяжках. Ну, муж в затяжной депрессии. Даже когда узнал, что она выживет, у него все равно депрессия. И не из-за аварии ведь. То есть, авария — это одно, но не все. Я так ухо поднес к его дырке для рта, и он нет, говорит, это не то, что из-за аварии, а то, что ему через дырки для глаз ее не видно. Мол, из-за этого ему так хреново. Вы представляете? Я серьезно, у мужика сердце разрывалось, что он не мог повернуть свою треклятую башку и посмотреть на жену свою треклятую.
Мэл оглядел нас и покачал головой, дивясь тому, что собирался сказать.
— То есть, старого хрыча убивало уже то, что он не сможет взглянуть на эту, бля, старуху.
Мы все посмотрели на Мэла.
— Поняли вы меня? — сказал он.
Может быть, мы к тому времени были уже немного пьяны. Помню, фокус держать было трудно. Свет утекал из комнаты, уходил обратно за окно, откуда пришел. Но никто все-таки не шевельнулся, чтобы включить электричество.
— Слушайте, — сказал Мэл. — Давайте допьем этот ебучий джин. Здесь еще на раз каждому как будто хватает. А после пойдем поедим. Пойдем сходим в этот новый ресторан.
— У Мэла депрессия, — сказала Терри. — Мэл, ты почему таблетку не примешь?
Мэл помотал головой:
— Я их уже все сожрал.
— Время от времени нам всем таблетки нужны, — сказал я.
— Некоторым они с рождения нужны, — сказала Терри.
Она пальцем оттирала что-то со стола. Потом перестала тереть.
— Позвоню-ка я своим детишкам, — сказал Мэл. — Нет возражений? Детишкам позвоню, — сказал он.
Терри сказала:
— А если Марджори трубку снимет? Вы, ребята, вы нас по поводу Марджори слышали? Лапушка, ты же знаешь, что тебе нельзя разговаривать с Марджори. Тебе только хуже будет.
— Не буду я говорить с Марджори, — сказал Мэл. — Но с детьми я хочу поговорить.
— Дня не проходит, чтобы Мэл не сказал, что скорей бы уж она снова замуж вышла.
Или умерла, — сказала Терри. — Во-первых, — сказала Терри, — она нас разоряет. Мэл говорит, что она ему назло замуж не выходит. У нее есть дружок, который живет с нею и детьми, так что Мэл содержит и дружка.
— У нее на пчел аллергия, — сказал Мэл. — Если я не молюсь, чтобы она снова замуж вышла, то молюсь, чтобы, блядь, пчелы ее до смерти зажалили.
— Бесстыдник, — сказала Лора.
— Жжж-жжж, — сказал Мэл. Изображая пальцами пчел и жужжа ими у горла Терри.
Потом дал рукам полностью упасть по бокам.
— Она бешеная, — сказал Мэл. — Иногда я думаю пойти туда в костюме пасечника.
Знаете, шляпа такая, как шлем с сеткой спереди, чтобы лицо закрывало, большие перчатки и плащ стеганый? Постучу в дверь и выпущу в дом улей пчел.
Он закинул ногу на ногу. Кажется, это отняло у него уйму времени. Потом поставил на пол обе ноги и наклонился вперед, локти на столе, руки подпирают подбородок.
— Может, не звонить детям, в конце концов. Может, не горит. Может, просто сходим поедим. Как вы?
— Я «за», — сказал я. — Поедим или не поедим. Или еще выпьем. Я готов устремиться в закат.
— В смысле, лапа? — сказала Лора.
— Вот в этом самом смысле, — сказал я. — В смысле, я готов продолжать. Вот и весь смысл.
— Я бы сама чего-нибудь поела, — сказала Лора. — По-моему, в жизни не была такая голодная. Есть что-нибудь перекусить?
— Я достану крекеры и сыр, — сказала Терри.
Но Терри так и осталась сидеть. Она не стала вставать и что-то доставать.
Мэл перевернул свой стакан. Разлил все на стол.
— Джину конец, — сказал Мэл.
Терри сказала:
— И что теперь?
Я слышал, как у меня бьется сердце. Я слышал, как у всех бьются сердца. Я слышал человеческий шум, который мы издавали, хотя никто из нас не шевелился, даже когда в комнате стало темно.
О чем мы говорим, когда говорим о любви. Раймонд Карвер
Мой приятель Мэл Мак-Гиннис говорит. Мэл Мак-Гиннис — кардиолог, так что иногда имеет право.
Мы вчетвером сидим у него за кухонным столом, пьем джин. Солнечный свет из большого окна за раковиной заливает кухню. Мы — это Мэл, я, его вторая жена Тереза — Терри, как мы ее зовем, — и моя жена Лора. Мы тогда жили в Альбукерке. Хотя все были не местные.
На столе стояло ведерко со льдом. Джин и тоник ходили по кругу, и мы как-то подняли тему любви. Мэл мыслил истинную любовь не больше не меньше как любовь духовную. Он говорил, что проучился пять лет в семинарии, прежде чем ушел в мединститут. Говорил, что до сих пор рассматривает семинарские годы как самые важные в жизни.
Терри сказала, что мужчина, с которым она жила до Мэла, так сильно ее любил, что пытался убить.
Потом Терри сказала:
— Он меня избил как-то ночью. Таскал по гостиной за щиколотки. Все повторял: «Я тебя люблю, люблю тебя, суку». Все таскал и таскал по гостиной. У меня голова стукалась обо все. — Терри оглядела стол. — Куда вы денете такую любовь?
Она была худенькая, как тростинка, темноглазая. С милым лицом и длинными волосами, спадавшими на спину. Любила черепаховые ожерелья и длинные серьги с подвесками.
— Господи, не говори глупостей. Это не любовь, сама понимаешь, — сказал Мэл.
— Не знаю, как там это называется, но уж никак не любовь.
— Говори ты, что хочешь, но я знаю, что это любовь, — сказала Терри. — Для тебя, может быть, и бред, но все равно это было по-настоящему. Люди все разные, Мэл. Конечно, он иногда поступал бредово. Пускай так. Но меня он любил. По-своему, может быть, но любил меня. Любовь там была, Мэл. И не говори, что это не так.
Мэл вздохнул. Взял стакан и повернулся к нам с Лорой.
— Он грозился меня убить, — сказал Мэл. Он допил свой джин и потянулся за бутылкой. — Терри — особа романтическая. Терри из тех, у кого кредо: «Бьет — значит, любит». Терри, лапа, не надо так смотреть. Мэл перегнулся через стол и провел пальцами по щеке Терри. Улыбнулся ей.
— Теперь он подлизывается, — сказала Терри.
— Где подлизывается? — сказал Мэл. — За что тут подлизываться? Я что знаю, то знаю. Вот и все.
— Как мы вообще на эту тему вышли? — спросила Терри. Она подняла стакан и выпила. — У Мэла вечно на уме любовь, — сказала она. — Что, лапушка, неправда? — Она улыбнулась, и я подумал, что на том делу и конец.
— Просто я бы не назвал поведение Эда любовью. Вот и все, что я говорю, лапушка, — сказал Мэл. — А вы как, ребята? — сказал Мэл нам с Лорой. — По-вашему, это как? Любовь?
— Меня ты зря спрашиваешь, — сказал я. — Я этого человека даже не знал. Только имя слышал мимоходом. Откуда тут знать? Нужно знать подробности. Но, по-моему, ты говоришь, что любовь должна быть абсолютом.
Мэл сказал:
— Та любовь, про которую я говорю, — да. Любовь, про которую я говорю, — это когда не пытаешься убивать людей.
Лора сказала:
— Я ничего не знаю ни про Эда, ни про обстоятельства. Но кто вообще может рассудить чужие обстоятельства?
Я погладил Лору тыльной стороной ладони. Она коротко улыбнулась мне. Я взял лорину руку. Рука была теплая, с идеально наманикюренными и отполированными ногтями. Я обхватил ее за запястье и обнял Лору.
— Когда я ушла, он выпил крысиный яд, — сказала Терри. Она обхватила себя руками за плечи. — Его отвезли в больницу, в Санта-Фе. Мы там тогда жили, миль десять оттуда. Его спасли. Но у него какая-то дрянь случилась с деснами. В смысле, они от зубов отстали. После этого у него зубы торчали, как клыки. Господи, — сказала Терри. Она замерла на минуту, потом опустила руки и взялась за стакан.
— Что только люди не вытворяют! — сказала Лора.
— Теперь он уже вне игры, — сказал Мэл. — Умер.
Мэл протянул мне блюдце с лимоном. Я взял дольку, выжал себе в стакан и размешал ледяные кубики пальцем.
— Все зашло дальше, — сказала Терри. — Он выстрелил себе в рот. Но и тут облажался. Бедняга Эд, — сказала она. Покачала головой.
— Куда там «бедняга», — сказал Мэл. — Он был опасен.
Мэлу исполнилось сорок пять. Он высокий, поджарый, у него мягкие курчавые волосы. Руки и ноги загорелые, потому что играет в теннис. Когда он не пьян, его жесты, все его движения точны и очень осторожны.
— Но все-таки он меня любил, Мэл. Уступи мне хоть в этом, — сказала Терри. — Я об одном прошу. Он меня так не любил, как ты. Я этого не говорю. Но он меня любил. Можешь ты мне в этом уступить или нет?
— Ты в каком смысле, что он облажался? — спросил я.
Лора подалась вперед со своим стаканом. Положила локти на стол и обхватила стакан обеими руками. Поглядела на меня, на Мэла, на Терри. На ее открытом лице застыло недоумение, словно ее ошарашило, что такие вещи творились с людьми. С которыми она дружит.
— Как он облажался, когда кончал с собой? — спросил я.
— Я тебе расскажу, что вышло, — сказал Мэл. — Он взял свой пистолет двадцать второго калибра, который купил угрожать мне и Терри. Да, я серьезно, он все время угрожал. Вы бы видели, как мы тогда жили. Как беженцы. Я даже сам пистолет купил. Можете вы в это поверить? Это я-то? Но вот купил. Я купил его для самозащиты и держал в бардачке. Иногда приходилось выходить из дому посреди ночи. В больницу съездить, понимаете? Мы с Терри тогда были неженаты, моя первая жена отсудила у меня дом и детей, собаку, всё, и мы с Терри жили вот в этой квартире. Иногда, как я говорил, мне нужно было на вызов среди ночи, и приходилось ехать в больницу в два часа ночи или в три. Там на стоянке темнота, и я потом обливался, пока шел до машины. Неизвестно, откуда он мог выскочить из-за кустов или из-за машины — и начать палить. Я имею в виду, он был псих.
Мог бомбу подложить, что угодно. Звонил, когда вздумается, мне на работу, говорил, что ему надо поговорить с доктором, а когда я перезванивал, говорил:
«Сукин сын, твои дни сочтены». Тому подобные штучки. Было страшно, скажу я вам.
— Мне его все равно жалко, — сказала Терри.
— Похоже на какой-то кошмар, — сказала Лора. — Но что конкретно случилось после того, как он стрелялся?
Лора работала секретарем в юридической фирме. Мы познакомились по работе. Не успели оглянуться, как уже стали строить планы. Ей тридцать пять, на три года младше меня. Мало того, что мы любим друг друга — мы друг другу нравимся, и нам весело вместе. С нею легко.
— Что произошло? — спросила Лора.
Мэл сказал:
— Он выстрелил себе в рот в своей комнате. Кто-то услышал выстрел, сказал управляющему. Пришли с отмычкой, увидели, что произошло, и вызвали «скорую». Я как раз был на работе, когда его привезли, живого, но без сознания. Он прожил три дня. Голова у него распухла вдвое против нормальных размеров. Ничего подобного я в жизни не видел и, надеюсь, не увижу. Терри хотела туда пойти и сидеть с ним, когда узнала. Мы из-за этого поругались. Мне казалось, ей незачем его таким видеть. Мне казалось, незачем, да я и сейчас так думаю.
— Кто победил в вашей ссоре? — спросила Лора.
— Я была в палате, когда он умер, — сказала Терри. — Он так и не пришел в себя. Но я с ним сидела. У него больше никого не было.
— Он был опасен, — сказал Мэл. — Хочешь называть это любовью — на здоровье.
— Это была любовь, — сказала Терри. — Конечно, в глазах большинства людей, это было ненормально. Но ради этого он был готов умереть. Он умер ради этого.
— Я бы, черт подери, ни за что не назвал это любовью, — сказал Мэл. — Я имею в виду, никто не знает, чего ради он это сделал. Я повидал много самоубийц и не сказал бы, чтобы кто-нибудь знал, чего ради они это делают.
Мэл закинул руки за голову и стал раскачиваться на стуле.
— Такая любовь мне не интересна, — сказал он. — Если это любовь, на здоровье.
Терри сказала:
— Мы боялись. Мэл даже составил завещание и написал в Калифорнию брату, тот раньше служил в «зеленых беретах». Мэл сообщил ему, кого искать, если с ним что-нибудь произойдет.
Терри отпила из своего стакана. Сказала:
— Но Мэл прав — жили мы, как беженцы. Мы боялись. Мэл боялся — да, лапушка? Я даже как-то звонила в полицию, но толку от них не было. Сказали, ничего не могут поделать, пока Эд на самом деле чего-нибудь не натворил. Смешно, да? — сказала Терри.
Она вылила остатки джина себе в стакан и помаячила бутылкой. Мэл встал из-за стола и пошел к буфету. Взял еще бутылку.
— Ну, мы с Ником знаем, что такое любовь, — сказала Лора. — В смысле, для нас, — сказала Лора. Пихнула мое колено своим. — Теперь тебе полагается что-нибудь сказать, — сказала Лора и наставила на меня свою улыбку.
В ответ я взял ее руку и прижал к губам. Я устроил роскошный спектакль из целования руки. Всем было весело.
— Нам повезло, — сказал я.
— Ну-ка, ребята, — сказала Терри. — прекратите сейчас же. Меня от вас тошнит.
У вас еще медовый месяц не кончился, в конце-то концов. Вы еще, прости господи, пузыри пускаете. Погодите. Сколько вы уже вместе? Сколько прошло? Год? Больше года?
— Скоро полтора года, — сказала Лора, зардевшись и с улыбкой.
— Ну вот, — сказала Терри. — Погодите немного.
Она держала стакан и пристально смотрела на Лору.
— Шучу-шучу, — сказал Терри.
Мэл открыл джин и с бутылкой обошел стол.
— Так, ребята, — сказал он. — Давайте послушаем тост. У меня есть тост. Тост — за любовь. За истинную любовь.
Мы чокнулись.
— За любовь, — сказали мы.
Где-то на заднем дворе залаяла одна из собак. Листья осины, прильнувшей к окну, цокали по стеклу. Послеобеденное солнце как будто вошло в комнату, величавый свет спокойствия и изобилия. Мы могли быть где угодно, где-нибудь в зачарованном месте. Мы снова подняли стаканы и расплылись в улыбках, словно дети, договорившиеся о чем-то запретном.
— Я вам скажу, что такое истинная любовь, — сказал Мэл. В смысле, у меня есть хороший пример. А там уж сами делайте выводы. — Он налил себе в стакан еще джина. Бросил кубик льда и дольку лимона. Мы ждали, поцеживая свои коктейли.
Лора и я опять соприкоснулись коленями. Я положил руку на ее теплое бедро и оставил ее так.
— Что любой из нас на самом деле знает о любви? — сказал Мэл. — Мне кажется, мы в любви новички. Мы говорим, что любим друг друга, — так и есть, не сомневаюсь. Я люблю Терри, а Терри любит меня, и вы, ребята, друг друга тоже любите. Вы знаете, о какой любви я сейчас говорю. Физическая любовь, этот импульс, который тебя толкает к конкретному человеку, так же и любовь к тому, что он или она существуют как данность, по сути. Плотская любовь и, ну, сентиментальная, скажем, любовь, будничное небезразличие к другому. Но иногда мне трудно принять тот факт, что, должно быть, я любил и первую жену. Но так и было, я знаю, что любил. Так что я, наверно, похож на Терри в этом смысле. На Терри с Эдом. — Он задумался ненадолго и продолжал: — Было время, я думал, что люблю первую жену больше жизни. Но теперь ненавижу всеми фибрами. Ненавижу. Как это объяснишь? Куда та любовь девалась? Куда она девалась, вот что я хотел бы знать. Хоть бы мне сказал кто. Теперь взять Эда. Ладно, вернулись к Эду. Он так любил Терри, что пытался ее убить и в конце концов убил себя. — Мэл замолкает и отхлебывает из стакана. — Вы, ребята, вместе полтора года и друг друга любите.
У вас на лбу написано. Вы аж светитесь. Но вы оба любили других людей до того, как встретились. У вас у обоих до этого были браки, как и у нас с Терри. А может быть, вы еще даже до этого любили кого-то другого. Мы с Терри вместе пять лет, из них четыре женаты. И ужас, ужас в том, хотя это и хорошо тоже, утешительная мысль, если хотите, в том, что если с одним из нас что-то случится, — вы извините, что я об этом говорю, — но если что-то с одним из нас случится завтра, я думаю, другой, другой человек погорюет малость, знаете, а потом выжившая сторона очухается и снова полюбит, заведет себе кого-нибудь другого достаточно скоро. Все это, вся эта любовь, о которой мы говорим, останется только воспоминанием. Может, и воспоминаний не останется. Я неправ? Я заболтался? Потому что я хочу, чтоб вы меня одернули, если я неправ. Я хочу знать. В смысле, я ничего не знаю, и первый в этом признаюсь.
— Мэл, Бога ради, — сказала Терри. Она наклонилась и взяла его за запястье. — Ты что, напился? Лапушка? Ты напился?
— Лапушка, я сижу разговариваю, — сказал Мэл. — Ничего? Зачем мне напиваться, чтобы высказать, что я думаю? В смысле, мы же все сидим разговариваем, правильно? — сказал Мэл. Он остановил на ней взгляд.
— Миленький, я не критикую, — сказал Терри. Она взяла стакан.
— Я сегодня не на вызовах, — сказал Мэл. — Позвольте мне об этом напомнить. Я не на вызовах, — сказал он.
— Мэл, мы тебя любим, — сказала Лора. Мэл посмотрел на Лору. Посмотрел на нее, как будто не мог узнать, как будто она не тот человек, каким была.
— Я тебя тоже, Лора, — сказал Мэл. — И тебя, Ник, тебя тоже люблю. Знаете что? — сказал Мэл. — Вы, ребята, — наши друзья, — сказал Мэл.
Он взял стакан.
Мэл сказал:
— Я вам собирался рассказать кое-что. В смысле, в доказательство. Понимаете, это случилось несколько месяцев назад, но все еще продолжается прямо сейчас, и нам от этого должно стать стыдно, что мы говорим, как будто знаем, о чем мы говорим, когда говорим о любви.
— Ну прекрати, — сказала Терри. — Не говори, как пьяный, если ты не пьяный.
— Да заткнись ты хоть раз в жизни, — сказал Мэл очекнь спокойно. Хоть на минутку сделай мне такое одолжение. В общем, как я говорил, там старики, эта пара, которые попали в аварию на трассе. Пацан в них вписался, и их изорвало в дерьмо. Так, что никто не верил, что у них есть шанс выкрутиться.
Терри поглядела на нас, потом снова на Мэла. Она казалась встревоженной, хотя, может быть, это слишком сильно сказано.
Мэл передал бутылку по кругу.
— Я в ту ночь был на вызовах, — сказал Мэл. — Это был май месяц, может быть, июнь. Мы с терри только сели ужинать, когда позвонили из больницы. Стучилась эта штука на трассе. Пьяный пацан, двадцати еще нет, врубился на папашином пикапе в этот дачный фургончик со стариками этими. Им было лет под семьдесят пять, этой паре. Пацан — лет восемнадцать-девятнадцать — скончался на месте. Руль пробил грудину. Старики — они были живы, понимаете? В смысле, едва-едва. Множественные переломы, ушибы внутренних органов, кровоизлияния, контузии, рваные раны, порезы и у обоих по сотрясению. Они были в ужасном состоянии, поверьте. Ну и, конечно, плюс возраст против них. Я бы сказал, ей пришлось хуже, чем ему. Разрыв селезенки, ко всему прочему. Обе коленные чашечки сломаны. Но они были пристегнуты, и, видит Бог, это-то их и спасло на какое-то время.
— Граждане, передаем рекламу Совета Дорожной Безопасности, — сказала Терри. — С вами говорит наш официальный представитель доктор Мэлвин Р. Мак-Гиннис. — Терри засмеялась. — Мэл, — сказала она. — Ты иногда хватаешь через край. Но я люблю тебя, лапа, — сказала она.
— Лапушка, я тебя люблю, — сказал Мэл.
Он наклонился через стол. Терри наклонилась навстречу. Они поцеловались.
— Терри права, — сказал Мэл, снова усаживаясь. — Не забудьте пристегнуться. А если серьезно, им крепко досталось, этим старичкам. Когда я туда добрался, пацан, я уже говорил, умер. Он лежал на каталке в углу. Я только взглянул на стариков и сказал сестре из приемного, чтобы она вызвала мне невропатолога, ортопеда и пару хирургов немедленно.
Он отпил из стакана.
— Я попытаюсь покороче, — сказал он. — в общем, мы их увезли в операционную и там работали над ними, как взъёбанные, почти ночь напролет. У них были невероятные резервы организма, у этих двоих. Такие вещи сразу видно. Поэтому мы сделали все, что в наших силах, и к утру уже могли оценить шансы пятьдесят на пятьдесят, у нее, может быть, поменьше. Ну вот, они, значит, все еще живы на следующее утро. Так, хорошо, переводим их в интенсивную терапию, там они две недели у нас лежат подключенные к аппаратам, по всем показателям у них идет улучшение. Поэтому мы их переводим в палату.
Мэл умолк.
— Вот что, — говорит, — давайте-ка допивать и к черту этот сивушный джин.
Потом пойдем поужинаем, точно? Мы с Терри знаем одно новое местечко. Вот куда мы пойдем, в это новое местечко, которое мы знаем. Но мы не пойдем, пока не прикончим этот уцененный, паршивый джин.
Терри сказала:
— Мы там еще, в общем-то, не обедали. Но выглядит хорошо. Снаружи, понимаете?
— Я люблю поесть, — сказал Мэл. — Если бы пришлось начать сначала, пошел бы в повара, ясно? Правильно, Терри? — сказал Мэл.
Он рассмеялся. Пальцем разболтал лед у себя в стакане.
— Терри знает, — сказал он. — Терри вам расскажет, но я вот что хочу сказать.
Если бы можно было вернуться назад в другой жизни, в другие времена и все такое, то знаете что? Я бы вернулся как рыцарь. В этих латах было довольно безопасно.
Вполне было неплохо рыцарям, пока не наизобретали пороха и мушкетов с пистолетами.
— Мэл хотел бы скакать на лошади с копьем, — сказала Терри.
— Повсюду носить с собой дамский платок, — сказала Лора.
— Или саму даму, — сказал Мэл.
— Бесстыдник, — сказала Лора.
Терри сказала:
— А допустим, вернулся бы ты в теле крепостного. Крепостным в те времена жилось несладко, — сказала Терри.
— Крепостным во все времена жилось несладко, — сказал Мэл. — Но, по-моему, даже рыцари были чьими-нибудь весталами. Разве не такая была система? Но, в конце концов, все чьи-нибудь весталы. Разве не так? Терри? Но что мне нравится в рыцарях помимо их дам, — это что у них были доспехи, знаете, и то, что их задеть было непросто. Машин тогда не было, знаете? Пьяных подростков, которые вам врезаются в задницу.
— Вассалы, — сказала Терри.
— Что? — сказал Мэл.
— Вассалы, — сказала Терри. — Они назывались вассалы, а не весталы.
— Вассалы, весталы, — сказал Мэл. — Какая, блядь, разница? Ты же поняла, что я хотел сказать. Ну, хорошо, — сказал Мэл. — Не сильно я образованный. Я свое учил. Конечно, я хирург-кардиолог, но я всего лишь технарь. Залезаю туда, ебусь, чиню. Блядь, — сказал Мэл.
— Скромность тебе не идет, — сказала Терри.
— Он всего лишь ничтожный костоправ, — сказал я. — Но иногда они во всех этих доспехах задыхались, Мэл. У них даже сердечные приступы бывали, если было слишком жарко, а они уставали и обессиливали. Я где-то читал, что они падали с лошадей и не могли встать во всей этой своей броне. Их иногда собственные лошади затаптывали.
— Это ужасно, — сказал Мэл. — Это ведь ужасно, Ники. Они, наверно, лежали там и ждали, пока из них кто-нибудь шашлык не сделает.
— Какой-нибудь другой вестал, — сказала Терри.
— Вот именно, — сказал Мэл. — Какой-нибудь вассал мог приехать и проткнуть беднягу копьем во имя любви. Или из-за чего они там в те времена воевали.
— Из-за того же, из-за чего мы сейчас воюем, — сказала Терри.
Лора сказала:
— Ничего не изменилось. — Румянец по-прежнему не сходил с лориных щек. Глаза блестели. Она поднесла к губам стакан.
Мэл налил себе еще. Пристально посмотрел на этикетку, изучая длинный ряд цифр.
Потом медленно поставил бутылку на стол и медленно потянулся за тоником.
— Ну что там со стариками? — спросила Лора. — Ты не досказал.
Лора никак не могла прикурить. Спички гасли одна за другой.
Солнечный свет в комнате стал другим, изменчивым, неверным. Но листья за окном по-прежнему трепетали, и я рассматривал узор, который они рисовали на окне и на кухонной стойке. Узоры были, конечно, неодинаковые.
— Что там со стариками? — спросил я.
— Старше, но мудрее, — сказала Терри.
Мэл впился в нее взглядом.
Терри сказала:
— Рассказывай дальше, лапа. Я просто дразнюсь. Что потом было?
— Знаешь что, Терри, — сказал Мэл.
— Мэл, я тебя прошу, — сказала Терри. — Что ты вечно такой серьезный, голубчик? Шуток, что ли, не понимаешь?
— В чем тут шутка? — сказал Мэл.
Мэл перевел взгляд на Лору. Сказал:
— Лора, если бы у меня не было Терри, и если б я ее так сильно не любил, и если бы Ник не был моим лучшим другом, я бы влюбился в тебя. Я бы тебя украл, лапушка, — сказал он.
— Рассказывай дальше, — сказала Терри. — А потом пойдем в этот новый ресторанчик.
— Ладно, — сказал Мэл. — На чем я там остановился, — сказал он. Поглядел на стол, а после начал рассказывать.
— Я к ним заходил проведать каждый день, иногда по два раза, если все равно на вызовах. Гипс и бинты, с ног до головы, оба. Ну, знаете, так в кино показывают.
Вот у них вид был точно такой, как в кино. Дырочки для глаз, для носа и для рта.
А у нее еще и ноги на растяжках. Ну, муж в затяжной депрессии. Даже когда узнал, что она выживет, у него все равно депрессия. И не из-за аварии ведь. То есть, авария — это одно, но не все. Я так ухо поднес к его дырке для рта, и он нет, говорит, это не то, что из-за аварии, а то, что ему через дырки для глаз ее не видно. Мол, из-за этого ему так хреново. Вы представляете? Я серьезно, у мужика сердце разрывалось, что он не мог повернуть свою треклятую башку и посмотреть на жену свою треклятую.
Мэл оглядел нас и покачал головой, дивясь тому, что собирался сказать.
— То есть, старого хрыча убивало уже то, что он не сможет взглянуть на эту, бля, старуху.
Мы все посмотрели на Мэла.
— Поняли вы меня? — сказал он.
Может быть, мы к тому времени были уже немного пьяны. Помню, фокус держать было трудно. Свет утекал из комнаты, уходил обратно за окно, откуда пришел. Но никто все-таки не шевельнулся, чтобы включить электричество.
— Слушайте, — сказал Мэл. — Давайте допьем этот ебучий джин. Здесь еще на раз каждому как будто хватает. А после пойдем поедим. Пойдем сходим в этот новый ресторан.
— У Мэла депрессия, — сказала Терри. — Мэл, ты почему таблетку не примешь?
Мэл помотал головой:
— Я их уже все сожрал.
— Время от времени нам всем таблетки нужны, — сказал я.
— Некоторым они с рождения нужны, — сказала Терри.
Она пальцем оттирала что-то со стола. Потом перестала тереть.
— Позвоню-ка я своим детишкам, — сказал Мэл. — Нет возражений? Детишкам позвоню, — сказал он.
Терри сказала:
— А если Марджори трубку снимет? Вы, ребята, вы нас по поводу Марджори слышали? Лапушка, ты же знаешь, что тебе нельзя разговаривать с Марджори. Тебе только хуже будет.
— Не буду я говорить с Марджори, — сказал Мэл. — Но с детьми я хочу поговорить.
— Дня не проходит, чтобы Мэл не сказал, что скорей бы уж она снова замуж вышла.
Или умерла, — сказала Терри. — Во-первых, — сказала Терри, — она нас разоряет. Мэл говорит, что она ему назло замуж не выходит. У нее есть дружок, который живет с нею и детьми, так что Мэл содержит и дружка.
— У нее на пчел аллергия, — сказал Мэл. — Если я не молюсь, чтобы она снова замуж вышла, то молюсь, чтобы, блядь, пчелы ее до смерти зажалили.
— Бесстыдник, — сказала Лора.
— Жжж-жжж, — сказал Мэл. Изображая пальцами пчел и жужжа ими у горла Терри.
Потом дал рукам полностью упасть по бокам.
— Она бешеная, — сказал Мэл. — Иногда я думаю пойти туда в костюме пасечника.
Знаете, шляпа такая, как шлем с сеткой спереди, чтобы лицо закрывало, большие перчатки и плащ стеганый? Постучу в дверь и выпущу в дом улей пчел.
Он закинул ногу на ногу. Кажется, это отняло у него уйму времени. Потом поставил на пол обе ноги и наклонился вперед, локти на столе, руки подпирают подбородок.
— Может, не звонить детям, в конце концов. Может, не горит. Может, просто сходим поедим. Как вы?
— Я «за», — сказал я. — Поедим или не поедим. Или еще выпьем. Я готов устремиться в закат.
— В смысле, лапа? — сказала Лора.
— Вот в этом самом смысле, — сказал я. — В смысле, я готов продолжать. Вот и весь смысл.
— Я бы сама чего-нибудь поела, — сказала Лора. — По-моему, в жизни не была такая голодная. Есть что-нибудь перекусить?
— Я достану крекеры и сыр, — сказала Терри.
Но Терри так и осталась сидеть. Она не стала вставать и что-то доставать.
Мэл перевернул свой стакан. Разлил все на стол.
— Джину конец, — сказал Мэл.
Терри сказала:
— И что теперь?
Я слышал, как у меня бьется сердце. Я слышал, как у всех бьются сердца. Я слышал человеческий шум, который мы издавали, хотя никто из нас не шевелился, даже когда в комнате стало темно.