Симптомы болезни Альцгеймера возникают вполне безобидно. Сведения, укоренeнные в самых глубинах его памяти: адреса, номера телефонов, имена его любящих детей и внуков — внезапно выпадают и уплывают за горизонт доступности.
— Сара, — произнeс он шопотом, утверждая себя в том, что никогда не забудет имя той, которая с ним рядом вот уже тридцать семь лет.
С двоюродным братом они поездом добрались до маленького городка у польской границы, затем к Дрездену, ещe лежавшему в руинах, через Лейпциг до Гамбурга, оттуда в Копенгаген, потом пароходом через Португалию в Нью Йорк и автобусом в Линкольн-Небраска — к дальнему родственнику, уже совсем американцу, который без особой любви, но поставил его на ноги. Он тоже стал американцем. Он ругался, любил и смеялся по-американски. Но язык детства никогда не оставлял его. Всю его взрослую жизнь ему снились сны по-чешски. И эти сны волновали его, потому что в них он был чужим самому себе. Когда начались приступы амнезии, его чешские сны участились, стали ярче и страшней. Он расслышал в них лающую речь нацистов, непонятную до тех пор, пока он не увидел во сне, как три человека в форме вывели из комнаты его мать и старшую сестру.
— Сара, — сказал он спящей жене. — Сара, мне надо съездить туда.
— Окей, Дарлинг, — выдохнула она во сне.
Из самолeта авиакомпании «Дельта», на который они сели во Франкфурте, они вышли прямо в июньскую грозу. Был и дождь, и перекаты грома, но это не имело ничего общего с разгулом летних стихий на среднем западе Америки. Стоило выйти в эту погоду детства, как Джери Хен превратился в Иржи Ханзлика. И этот Иржи сказал шофeру:
— Пожалуйста, отвезите нас через Мостек в отель «Европа».
— Первый раз, Джери, я слышу, как ты говоришь по-чешски. — сказала Сара. — Какой красивый язык!
Пейзаж оказался скучней, чем помнилось — каким-то куцым, но вроде бы сохранил свои кроткие оттенки и деликатную геометрию. Однако, яркие рекламы по сторонам шоссе казались из другого мира. Вдруг он забыл, где он. Сжал руку жены, и Сара поняла, что он имеет в виду. При виде рекламы шоколадных батончиков «Марс» с надписями по-чешски, его охватил ужас.
— Стойте! — крикнул Иржи.
Изумлeнный водитель остановил свою «Шкоду» посреди перекрeстка, затем выбрался к обочине.
— Что с тобой, Джери?
— Ма маменька!.. Ма сестра!.. Я хотел спасти их, но солдаты были с оружием.
— Джери! — почти выкрикнула Сара. — Почему ты говоришь со мной по-чешски?
— Ман глад.
— Что?
— Есть хочу. Свинину с тушeной капустой и кнедликами.
— Что это такое?
— Как что?
— Но ты сказал это по-чешски?
— Гамбургер. — сказал он. — Хочу гамбургер.
Колeсики чемодана подпрыгивали на мокрых плитках тротуара.
Проснулся он в поту. Это была не его комната. Он не мог вспомнить, почему рядом лежит эта женщина. Он умылся и оделся. Заглянул в бумажник. Вынул водительские права. — Всe верно, он был Джери Хен из Линкольна-Небраска.
Очень хотелось есть.
— Не знаете, случайно, где тут можно перехватить гамбургер? — спросил он у юноши внизу.
— Не разумен.
— Где я могу купить гамбургер?
— На Вацлавской площади есть «МакДональдс», — ответил юноша. И он испытал счастье, потому что вспомнил, как однажды бежал через эту самую площадь с одноклассниками Иваном и Идкой. Но потом Иван с родителями переехал куда-то. А Идка… милая Идка! А на площади два цыгана спросили его по-английски, не хочет ли он разменять деньги.
— Я разменял в аэропорту, спасибо. Не могли бы вы показать мне, где можно купить гамбургер? Я забыл, как называется это место.
Цыгане переглянулись. Человек выглядел как американец, говорил по-чешски, но забыл «МакДональдс». Ему указали на красную вывеску с жeлтой «М». Иржи заказал Бик-Нек, большую порцию жареной картошки и шоколадный коктель. Он старался неособенно думать. Закончив БикНек вернулся к стойке и заказал двойной чизбургер. Доев всe, что перед ним было, он пал в грусть, потому что надо было начинать думать о других вещах. Он вышел обратно на площадь. Подумал, что освещена она довольно красиво, особенно Национальный музей, на ступенях которого они играли с Идкой. Он подошeл к статуе Вацлава и вспомнил праздник Святого Миколаша, когда Идкин отец и дяди, переодевшись в чeрта, Святого Миколоша и ангела бродили по вечерним улицам с себе подобными троицами и радовали детей. Походы те всегда кончались у этой самой статуи. Захотелось домой. Через двадцать минут он вернулся, постучал, сначала тихо, потом увереннее. Дверь открылась. Перед ним стояла женщина в желтом халате — не мать и не сестра.
— Вы кто?
— А вам кого надо-то? Напились что ли?
— Я убежал. — ответил он. — Я слышал, как они кричали. Этого я вынести не мог и убежал.
Женщина смотрела на него.
— Отец сказал, что теперь буду за главу семьи. Но что я мог? Я спрятался за кресло у окна. Добра ноц, — попрощался он и поднялся на следующий этаж, где жила Идка. Он постучал, стал ждать, потом постучал снова, и дверь открылась. Перед ним стояла Идка. Точно, она. Черты лица и даже волосы.
— Кто вы, мистер?
— Иржи. Я Иржи Ханзлик. Мы играли на площади, помнишь? Наши матери были подругами.
— Иржи! — схватила она его за руку. — Я думала, тебя забрали вместе со всеми.
— Петер прятал меня в подвале, пока не кончилась война. Делился едой, потом забрал меня в Америку. Он умер, знаешь?
— Угу.
— Совсем молодым в Линкольне-Небраска. Теперь я там живу, с Сарой, — он помолчал. — Ты мать мою не видела?
Идка смутилась. Это был Иржи, но что-то с ним было не так.
— Иржи. Их же отправили в Терезу. Сначала туда многих отправляли.
— Я американец… я американец…американец…
Идка поняла, что он сказал.
— Ну конечно, Иржи, ты американец.
— Я — Джери Хен. Живу в Линкольне-Небраска. Жену зовут Сара… Я живу в Линкольне — штат Небраска…
Идка поняла смысл того, что повторял он. Что-то страшное произходило с человеком, который был тем самым мальчиком. В последнюю предвоенную весну они каждый день играли с ним на ступенях Национального музея делая вид, что они знаменитые актeры. У неe даже сохранилась фотография, где их матери стояли в обнимку. Она сняла трубку телефона и позвонила в полицию. Может быть, они ему помогут.
Линкольн, Штат Небраска. Ричард Катровас
Симптомы болезни Альцгеймера возникают вполне безобидно. Сведения, укоренeнные в самых глубинах его памяти: адреса, номера телефонов, имена его любящих детей и внуков — внезапно выпадают и уплывают за горизонт доступности.
— Сара, — произнeс он шопотом, утверждая себя в том, что никогда не забудет имя той, которая с ним рядом вот уже тридцать семь лет.
С двоюродным братом они поездом добрались до маленького городка у польской границы, затем к Дрездену, ещe лежавшему в руинах, через Лейпциг до Гамбурга, оттуда в Копенгаген, потом пароходом через Португалию в Нью Йорк и автобусом в Линкольн-Небраска — к дальнему родственнику, уже совсем американцу, который без особой любви, но поставил его на ноги. Он тоже стал американцем. Он ругался, любил и смеялся по-американски. Но язык детства никогда не оставлял его. Всю его взрослую жизнь ему снились сны по-чешски. И эти сны волновали его, потому что в них он был чужим самому себе. Когда начались приступы амнезии, его чешские сны участились, стали ярче и страшней. Он расслышал в них лающую речь нацистов, непонятную до тех пор, пока он не увидел во сне, как три человека в форме вывели из комнаты его мать и старшую сестру.
— Сара, — сказал он спящей жене. — Сара, мне надо съездить туда.
— Окей, Дарлинг, — выдохнула она во сне.
Из самолeта авиакомпании «Дельта», на который они сели во Франкфурте, они вышли прямо в июньскую грозу. Был и дождь, и перекаты грома, но это не имело ничего общего с разгулом летних стихий на среднем западе Америки. Стоило выйти в эту погоду детства, как Джери Хен превратился в Иржи Ханзлика. И этот Иржи сказал шофeру:
— Пожалуйста, отвезите нас через Мостек в отель «Европа».
— Первый раз, Джери, я слышу, как ты говоришь по-чешски. — сказала Сара. — Какой красивый язык!
Пейзаж оказался скучней, чем помнилось — каким-то куцым, но вроде бы сохранил свои кроткие оттенки и деликатную геометрию. Однако, яркие рекламы по сторонам шоссе казались из другого мира. Вдруг он забыл, где он. Сжал руку жены, и Сара поняла, что он имеет в виду. При виде рекламы шоколадных батончиков «Марс» с надписями по-чешски, его охватил ужас.
— Стойте! — крикнул Иржи.
Изумлeнный водитель остановил свою «Шкоду» посреди перекрeстка, затем выбрался к обочине.
— Что с тобой, Джери?
— Ма маменька!.. Ма сестра!.. Я хотел спасти их, но солдаты были с оружием.
— Джери! — почти выкрикнула Сара. — Почему ты говоришь со мной по-чешски?
— Ман глад.
— Что?
— Есть хочу. Свинину с тушeной капустой и кнедликами.
— Что это такое?
— Как что?
— Но ты сказал это по-чешски?
— Гамбургер. — сказал он. — Хочу гамбургер.
Колeсики чемодана подпрыгивали на мокрых плитках тротуара.
Проснулся он в поту. Это была не его комната. Он не мог вспомнить, почему рядом лежит эта женщина. Он умылся и оделся. Заглянул в бумажник. Вынул водительские права. — Всe верно, он был Джери Хен из Линкольна-Небраска.
Очень хотелось есть.
— Не знаете, случайно, где тут можно перехватить гамбургер? — спросил он у юноши внизу.
— Не разумен.
— Где я могу купить гамбургер?
— На Вацлавской площади есть «МакДональдс», — ответил юноша. И он испытал счастье, потому что вспомнил, как однажды бежал через эту самую площадь с одноклассниками Иваном и Идкой. Но потом Иван с родителями переехал куда-то. А Идка… милая Идка! А на площади два цыгана спросили его по-английски, не хочет ли он разменять деньги.
— Я разменял в аэропорту, спасибо. Не могли бы вы показать мне, где можно купить гамбургер? Я забыл, как называется это место.
Цыгане переглянулись. Человек выглядел как американец, говорил по-чешски, но забыл «МакДональдс». Ему указали на красную вывеску с жeлтой «М». Иржи заказал Бик-Нек, большую порцию жареной картошки и шоколадный коктель. Он старался неособенно думать. Закончив БикНек вернулся к стойке и заказал двойной чизбургер. Доев всe, что перед ним было, он пал в грусть, потому что надо было начинать думать о других вещах. Он вышел обратно на площадь. Подумал, что освещена она довольно красиво, особенно Национальный музей, на ступенях которого они играли с Идкой. Он подошeл к статуе Вацлава и вспомнил праздник Святого Миколаша, когда Идкин отец и дяди, переодевшись в чeрта, Святого Миколоша и ангела бродили по вечерним улицам с себе подобными троицами и радовали детей. Походы те всегда кончались у этой самой статуи. Захотелось домой. Через двадцать минут он вернулся, постучал, сначала тихо, потом увереннее. Дверь открылась. Перед ним стояла женщина в желтом халате — не мать и не сестра.
— Вы кто?
— А вам кого надо-то? Напились что ли?
— Я убежал. — ответил он. — Я слышал, как они кричали. Этого я вынести не мог и убежал.
Женщина смотрела на него.
— Отец сказал, что теперь буду за главу семьи. Но что я мог? Я спрятался за кресло у окна. Добра ноц, — попрощался он и поднялся на следующий этаж, где жила Идка. Он постучал, стал ждать, потом постучал снова, и дверь открылась. Перед ним стояла Идка. Точно, она. Черты лица и даже волосы.
— Кто вы, мистер?
— Иржи. Я Иржи Ханзлик. Мы играли на площади, помнишь? Наши матери были подругами.
— Иржи! — схватила она его за руку. — Я думала, тебя забрали вместе со всеми.
— Петер прятал меня в подвале, пока не кончилась война. Делился едой, потом забрал меня в Америку. Он умер, знаешь?
— Угу.
— Совсем молодым в Линкольне-Небраска. Теперь я там живу, с Сарой, — он помолчал. — Ты мать мою не видела?
Идка смутилась. Это был Иржи, но что-то с ним было не так.
— Иржи. Их же отправили в Терезу. Сначала туда многих отправляли.
— Я американец… я американец…американец…
Идка поняла, что он сказал.
— Ну конечно, Иржи, ты американец.
— Я — Джери Хен. Живу в Линкольне-Небраска. Жену зовут Сара… Я живу в Линкольне — штат Небраска…
Идка поняла смысл того, что повторял он. Что-то страшное произходило с человеком, который был тем самым мальчиком. В последнюю предвоенную весну они каждый день играли с ним на ступенях Национального музея делая вид, что они знаменитые актeры. У неe даже сохранилась фотография, где их матери стояли в обнимку. Она сняла трубку телефона и позвонила в полицию. Может быть, они ему помогут.