Боумар Уинлок прославился в Военном училище Кенсоу благодаря своим падениям с лестницы. Дело было не в том, что ноги его не держали, а в том, что ему удалось довести свою технику падения до совершенства благодаря упорной отработке соответствующих элементов. Трюк выглядел так:
В училище появлялись посетители, и праздно шатавшийся у входа Уинлок любезно соглашался проводить их на второй этаж, до кабинета майора. Поднявшись с ними по лестнице, он показывал дверь кабинета, вежливо откланивался, разворачивался, будто собираясь спуститься вниз, и тут… Бух! Бац! Бам! Вверх тормашками, с дикой скоростью летел вниз по ступеням незадачливый паренек, его разбитое тело реалистично притормаживало на лестничной площадке, а затем возобновляло своё падение навстречу неминуемой гибели. И опять: Бух! Бац! Бам! — теперь уже под аккомпанемент криков и даже воплей зрителей с верхней площадки.
Когда он оказывался у основания лестницы, приближались сообщники, и после тревожного диалога:
«- Он умер?
— Нет, он еще дышит!»,
они подхватывали тело и уносили с глаз долой — предположительно, в лазарет.
Блестящий успех в данной роли настолько опьянил Боумара, что он продолжал свои выступления на протяжении всего первого года учебы в колледже; затем наступило отрезвление — он решил прекратить свои трюки, лишь изредка уступая неодолимому искушению. Однажды свидетелем такого искушения стала Тупица.
Тупица была, грубо говоря, из Азии, в «Колледже государственного резерва» её за глаза звали «китаёзой», хотя на самом деле она была малайкой. Прилежная девушка с кротким взглядом и легкой хромотой не пробыла в колледже и недели, когда Боумара сразило неудержимое, как у алкоголика, желание свалиться с лестницы учебного корпуса. Падение с крутых ступеней было потрясающим — от испуга негромко вскрикнули даже некоторые одногрупники, уже видевшие этот номер. Но из всех свидетелей падения на помощь к упавшему навзничь неподвижному телу бросилась лишь Элла Ли Хамора.
Она восприняла всё за чистую монету; в её широко раскрывшихся глазах читалось такое неподдельное восточное сочувствие, что внутри Боумара шевельнулось какое-то предвестие грядущей зрелости, которое заставило его не доигрывать роль до конца, а подняться на ноги и в смущении удалиться. С того дня он подчеркнуто невзлюбил девушку; это он прозвал её «Тупицей». Были и другие тупицы — в основном, толстушки, дурнушки и просто невзрачные девушки, однако Элла Ли Хамора считалась тупицей из тупиц.
Присущая подросткам жестокость становилась со временем только острее, как острый нож. Ей приписывались самые немыслимые пороки и поступки; её общества избегали как во всех неофициальных, так и в большинстве официальных случаев; на её лице, когда-то детском и отзывчивом, к началу предпоследнего курса появились отталкивающие складки вечной обиды, испуга и подозрительности, и даже знаменитая восточная непроницаемость не помогала.
Она успешно перешла на второй курс. Однажды февральским утром декан колледжа Эвард Форни находился в некотором раздражении после одного неприятного дела — сегодня ему лично пришлось исключать студентов, не выдержавших промежуточных экзаменов. Он задержался у себя в кабинете, отпустив секретаря на обед, и был совершенно не готов к тому, что в половине первого в дверь постучали и в кабинет, без предварительного уведомления, вошел посетитель.
— Декан Форни?
— Доброе утро. К вашим услугам.
— Позвольте представиться: мистер Ли Хамора.
— Очень приятно. — Декан встал. — Чем обязан?
Желтолицый мистер Ли Хамора был худощав и мускулист; на вид ему было лет двадцать. Одет он был по-европейски — сдержанный английский костюм спортивного покроя с яркой твидовой жилеткой в зеленую клетку, дорогие лондонские ботинки и подогнанное по фигуре пальто из верблюжьей шерсти. Неторопливо, без всякого намека на вежливую улыбку, он уселся на стул.
— Я хочу поговорить с вами о студентке мисс Элле Ли Хамора, — сказал он вежливо, но резко.
— Ах, да. Ваша сестра… Да-да, прошу садиться. Мисс Ли Хамора проявила себя как очень интересный студент. Она отлично справляется.
Мистер Ли Хамора нетерпеливо кивнул.
Декан отметил про себя, что никогда еще не приходилось ему видеть таких блестящих черных глаз с перламутровыми зрачками, а также столь тонкой щеточки усиков «а-ля Кларк Гейбл».
— Декан Форни, что такое «тупица»?
— Тупица? — Декан удивился. Что еще за «тупица»? Конечно, ему было известно это слово — и в дни его молодости были прозвища вроде «дурачок» и даже грубее, например, «дятел»… Он быстро соображал и сразу же заключил, что слово связано с мисс Эллой Ли Хамора.
— Хм… Тупица, — повторил он. — Мне кажется, у студентов так принято, это какая-то шутка.
— И что это значит? — перламутровые точки зрачков расширились настолько, что декан почувствовал, что его в них засасывает.
— Ну, что ж… Я, право, смутно себе представляю… Это всё так быстро меняется… Позвольте спросить, почему вы…
— В моей стране, — сказал мистер Ли Хамора, — это слово хорошо известно. Это не просто слово на грани приличия — это запретное слово. И если бы только я мог позволить себе унизиться, прямо сейчас я позволил бы этому слову сорваться с моих губ!
— Да нет, у нас всё совершенно иначе! — торопливо ответил декан. — Думаю, что это из какого-то мультфильма… Да, точно — это Папай. Ну, знаете, Папай, Морячок Папай. Наверное, морячка Папая не показывали у вас в… в… — он мысленно обругал себя за то, что не помнит, откуда родом Элла Ли Хамора.
— Этим словом называли мисс Эллу Ли Хамора.
— Что? Но я уверен, такого не может быть. Или, по крайне мере, это была всего лишь шутка. Вы знаете, эти студенты такие…
Мистер Ли Хамора достал из кармана записную книжку и прочитал вслух:
«Мориц де Уор — один раз;
Вернар Батлер — один раз;
Отис Малкли — один раз;
Вэйвлайн Уилсон — четыре раза;
Портер С. Сполдинг — четыре раза;
Глория Матежка — три раза;
Клод Негротто — два раза;
Эберт М. Дюк — три раза;
Лупоглазый Лоуэтт — два раза;
Боумар Уинлок — одиннадцать раз».
Декан был ошеломлён.
— Конечно же, я впервые об этом слышу! — пробормотал он, придя в себя. — Однако из этого списка имен ясно, что это просто какая-то студенческая мода. Взять хотя бы Лупоглазого Лоуэтта…
— У мисс Ли Хамора с глазами всё в порядке.
— Да, конечно. Я лишь хотел сказать…
— И мисс Ли Хамора не тупица.
— Конечно же, нет. Ваша сестра…
— Она не моя сестра. Она моя родственница. А теперь прошу рассказать, как здесь обращаются с так называемыми «тупицами».
— Обращаются? Ну, никакого особенного отношения нет… Я, конечно, точно сказать не могу…
— Правда ли, что их не приглашают на танцы? Что с ними не танцуют, если они туда сами приходят? Что их не приглашают в студенческие клубы и не появляются в их обществе на улице?!
— О, нет! Это…
— Правда ли, что здесь устраивают трюки с падениями с лестниц, а когда тот, кого здесь называют «тупицей», по доброте душевной спешит на помощь, из него делают посмешище?
— Нет-нет… Я ничего об этом не знаю. Мне не докладывали…
— … что она стала парией, что с ней обращаются, как с рабом, что её здесь все игнорируют и презирают?
Как жарко, подумал декан. Он подошел к окну, раздвинул шторы и впустил в комнату февральское солнце. Свежий воздух добавил ему сил, и он попытался взять ситуацию под контроль.
— В американском учебном заведении, — сказал он, — иностранец, естественно, является исключением, поэтому некоторое непонимание здесь исключить нельзя. Но мне бы не хотелось думать…
— И мне тоже, — сухо произнёс мистер Ли Хамора. — И мне тоже не пришлось бы с вами разговаривать, если бы только её отец не заболел. Как вижу, вы мало осведомлены о том, что здесь творится. У меня нет никаких сомнений, что вас необходимо немедленно уволить, чтобы на ваше место мог прийти более компетентный сотрудник. Поэтому, если вы будете так любезны и дадите мне адрес студента Боумара Уинлока, я вас больше не побеспокою.
— Конечно, минуточку… — ответил декан, листая справочник. — Но, уверяю вас…
Посетитель ушел. Декан подошёл к окну и стал смотреть, как огромный черный лимузин чертит колею на посыпанной гравием дорожке.
— Тупица, — повторил он вслух. — Тупица, тупица, тупица.
II
На танцевальный вечер по поводу окончания зимнего семестра Боумар Уинлок вместе с соседом по комнате пригласили девушку из ближайшего городка. К её приезду следовало подготовиться — смешивались коктейли, расставлялись цветы, пара снятых со стен женских портретов в стеклянных рамках лежали на столе в ожидании, пока их временно уберут с глаз долой. Сегодня в кампусе было много приезжих, так что когда в их дверь постучался узкоглазый джентльмен, они просто подумали, что он ошибся дверью.
— Я ищу Боумара Уинлока.
— Это я.
Гость окинул его долгим взглядом — Боумар отметил, что его глаза были черны, как уголь и отсвечивали алмазным блеском.
— Чем могу служить? — спросил Боумар.
— Мне бы хотелось поговорить с вами наедине.
— Это мой сосед по комнате, мистер Малкли.
Мистер Ли Хамора оглядел мистера Малкли не так пристально, как Боумара.
— Отис Малкли? — осведомился он.
— Ну, да.
— Тогда пусть он остается.
Оба юноши посмотрели на мистера Ли Хамора с удивлением, которое после торопливого мысленного перебора недавних грешков понемногу сменилось смутным предчувствием.
— Так в чём дело? — спросил Боумар.
— Вы сочли допустимым причинить определённые неудобства моей родственнице, мисс Элле Ли Хамора.
— Это вы о чём? — спросил Боумар. — В чём дело-то? Я с ней почти и не разговаривал.
— Да, это один из ваших методов.
— Не понимаю. Я едва знаком с Эллой Ли Хамора. Что вы от меня хотите? Чтобы я позвал её на свидание и приударил за ней, что ли?
Он вдруг понял, что сказал что-то не то. Алмазный блеск в глазах мистера Ли Хамора слегка усилился, и он почувствовал, что эти глаза его засасывают — совершенно также, как и декан Форни пятнадцать минут назад.
— Вы не по адресу, — ответил Боумар. — У меня с вашей сестрой никогда ничего не было.
— Значит, вы никогда не называли её тупицей — или вот так: Тупица?
— Тупица? Ну, конечно, я… Ну, многие употребляют это слово… Я не уверен — может было, а может, и нет…
— Это ложь, мистер Боумар Уинлок, — сказал Ли Хамора. — Одиннадцать раз моя родственница своими ушами слышала, что вы употребляете это слово по отношению к ней.
Боумар и Отис Малкли обменялись взглядами, заручаясь взаимной поддержкой.
— Еще никто не называл меня лжецом, — с угрозой произнес Боумар.
— Никто? А вам не говорили, что вы — мерзкая шавка, понятия не имеющая об уважении к дамам, рожденным не в вашей стране? Тьфу! Даже здесь воняет трусливой псиной! — Он повысил голос.- Фингарсон!
Едва молодые люди сделали первый шаг к мистеру Ли Хамора, как открылась дверь и вошёл огромный, с квадратной челюстью боксера, шофер, на ходу стягивая краги. Боумар тут же остановился.
— Это ещё что? Что за…
— Вперед, Фингарсон.
Боумар сделал шаг назад, затем еще шаг, а затем буквально полетел назад от удара огромного кулака норвежца, попавшего ему прямо в челюсть, и опрокинулся на пианино, издав плечом громкий диссонансный аккорд.
Отис, предугадав дальнейшее, попытался укрыться от гиганта за столом, затем безуспешно попробовал дотянуться до вазы с цветами, но атака была слишком стремительна. Кулак попал ему прямо по губам, он упал, с трудом встал на колени и снова упал, успев лишь сплюнуть кровь и произнести «Какого черта!». Фингарсон поглядел на Боумара, но тот, еще не придя в себя и дрожа, лежал там, где упал.
Ли Хамора обратился к ним негромко и спокойно — так, будто собеседники находились в полном здравии.
— Для восстановления чести моей родственницы необходимо подвергнуть вас унижению, и я хотел выжечь на вас клейма щипцами для завивки волос мисс Ли Хамора. Но мне пришло в голову более простое решение. Фингарсон, вытащи из рамок портреты, которые лежат на столе. Мне доставит громадное удовольствие осквернение образов их родственниц.
Голова Боумара еще кружилась, глаза его были открыты, он ничего не понимал. Отис пошевелился и как можно более грозно произнёс:
— Не трогай фотографии. Это не родственники.
— Значит, любимые девушки, — сказал Ли Хамора. — Фингарсон, приказываю тебе аккуратно плюнуть на лицо вот этой, с гребнем в волосах. А потом пальцем начинай растирать, прямо по лицу, пока оно не исчезнет — вот так.
Отис выругался и, шатаясь, встал, но на этот раз Фингарсон действовал столь быстро и эффективно, что до самого конца экзекуции Отис мог видеть лишь смутные контуры и слышать далекие гулкие голоса. Боумар пришел в себя и стал свидетелем повторного фиаско, после чего сознательно решил оставаться на полу.
— Но это всего лишь эмансипе, — всё еще неудовлетворенно заметил Ли Хамора. — Погляди в спальне, Фингарсон. — А когда вернулся шофер, продолжил: — Вот, уже лучше — дама лет шестидесяти. Доброе красивое лицо — не надо ему смотреть на этого пса!
— Это моя мама, — глухо сказал Боумар, — она умерла. Прошу вас…
Ли на мгновение задумался, затем плюнул и пальцем превратил лицо на фотографии в размытую белую кляксу.
— Вот так будет лучше, — сказал он, оценив результат. — А вот и отец. Да, сходство просто бросается в глаза — осквернить это фото доставит мне настоящее удовольствие, хотя я, признаться, думал, что ты — отпрыск какого-нибудь безымянного сутенёра. А вот… Да ведь это Джейн Харлоу, и в такой компании! Придётся её пощадить, потому что, без сомнения, это фото ты выписал по почте. Она бы никогда на тебя не взглянула.
— Прикажете повесить обратно, сэр? — спросил Фингарсон, когда экзекуция подошла к концу.
— Конечно, — ответил Ли Хамора. — Позор надо выставлять на всеобщее обозрение. Пусть их друзья скажут: «Этим двоим нравилось звать юных леди тупицами. Только посмотрите, каких тупиц они развесили у себя по стенам!».
Он первый раз за всё время улыбнулся своей шутке. Затем светящиеся точки в его глазах снова расширились — он обратился в Боумару.
— Сожалею, что закон не позволяет мне перерезать твою глотку. В будущем, при встрече с моей родственницей, мисс Эллой Ли Хамора, я рекомендую тебе как можно скорее переходить на другую сторону улицы, чтобы её ноздрей случайно не коснулась твоя вонь, которую я отсюда чую.
Он еще раз огляделся вокруг.
— Вышвырни цветы в окно, Фингарсон. Им не место в компании тех, кто унижает женщин.
***
Первый шорох в комнате послышался спустя три минуты после того, как черный лимузин исчез с посыпанной гравием подъездной дорожки. Первым встал и нетвердо прошелся по разоренному жилищу Боумар.
— Какой ужас, — сказал он, — просто кошмар!
— Что же ты сидел, сложа руки? — сказал Отис. — Что я мог сделать один с этим громилой?
— Я сознание потерял. Да ладно, могу поспорить, что у китаезы был в кармане нож — слыхал, как он сказал, что хотел перерезать мне глотку?
— И что теперь будем делать?
— Пойдем и пожалуемся декану, вот что. Это же погром — влезли в комнату и уничтожили нашу собственность, все фотографии. Где я теперь возьму другие?
Он в ужасе уставился на стену.
— Боже, какой кошмар. Придётся их снять.
— Ладно, нам пора идти, — сказал Отис. — И клянусь, этой Тупице лично от меня не поздоровится.
Боумар беспокойно поглядел в сторону улицы.
— Он сказал, что вернется.
— Нет, не сказал.
— Сказал.
— В следующий раз он не застанет нас врасплох.
— Точно.
Боумар оглядел себя в зеркале.
— Слушай, и что я теперь скажу девчонкам?
— Иди к черту, — ответил Отис, со стоном поднимаясь. — Скажи, что свалился с лестницы.